Город двух лун - Анатолий Лернер

На подносах стояли кувшины с благовониями и маслами, корзинки со снадобьями, амулеты от сглаза, порчи и приворота. С ковра, служившего потолком, прямо у входа свисали глиняные колокольчики, и когда кто-то входил в зулу, они щебетали так, словно отсекали своим звоном все заботы человека, его суету и страх. В зуле у цыганки и впрямь был другой мир. Он походил на мир волшебной сказки, и этим манил к себе, но был основан на обмане, и не скрывал этого. Обман был самым ходовым товаром. Люди не могли и дня прожить без обмана, а здесь, в зуле цыганки, был тот самый обман, так необходимый каждому человеку. Обман, от которого люди почему-то становились счастливей.

Цыганка-оракул могла легко нагадать счастье. Любовь на сегодня. Удачу в делах. И, даже смерть врага — всё, чего ни пожелает клиент.

— Это, милая, был мэрагель. — Сказала цыганка, приглашая девушку удобней устраиваться на подушках. Она взяла карты с серебряного подноса и вопросительно подняла бровь, перетасовывая колоду. Девушка молча кивнула и оглянулась, как заговорщик. Мягко приземлившись на подушки, она охнула от удовольствия. Было видно, что в зуле цыганки она была впервые, и ей здесь всё очень нравилось. Её рука касалась нежного шёлка цветных платков, от которых в душе просыпалась нежность. Она трогала длинные павлиньи перья, и у неё менялась осанка. Теперь она с опаской гладила шкуру уссурийского тигра.

— Я вспомнила этого человека! — Сказала девушка, принимая от цыганки финик и открывая стороннему взору лицо. — В месяце ияр он подстрекал народ к бунту.

— И я его помню, — сказала цыганка, — Но его и тогда не стали ловить, а только сделали вид. Знаешь, сегодня он пытался проникнуть в крепость. Прикинулся хворым и стал в очередь в гарнизонный дом больных. Кто-то из стражи его признал, так он, видишь, как быстро исцелился.

— А почему его не стали ловить?

— Наверное, пожалели. Да и то, кому он нужен? Он ведь этим промыслом всю свою семью кормит. Ну что? — Встрепенулась цыганка, — тебе нравится здесь?

— Очень! — искренне ответила девушка, и облизала сладкие после финика пальцы. Потом она решительно взглянула в глаза цыганки, и, набравшись смелости, сказала:

— Мне бы поворожить.

Цыганка понимающе кивнула, снова перетасовала карты, и даже дала притронуться к ним, но не разложила, а сказала:

— Ручку бы надо позолотить. Перед раскладом.

Девушка вынула из уха серьгу, и протянула цыганке:

— Вот, — сказала она.

Цыганка осмотрела мастерскую работу, и залюбовалась.

— Не жалко? — спросила. — Вещь красивая, дорогая.

— Бери! — с решимостью, полной воли, сказала девушка. — А верно всё скажешь, вторую отдам.

— Откуда серьги, милая? — бровь цыганки снова вопросительно взлетела.

— Серьги мои! — сказала девушка, вскакивая с подушек, и покрываясь пунцовыми пятнами. — Мне их отец смастерил!

— Ну, конечно! — Рассмеялась цыганка, возвращая серьгу. — Ты — Ребекка. Внучка мастера Давида.

— Да…

— Твой дед святой человек, драгоценная моя, и с его внучки я золота не возьму. И не спорь со мной, красавица, давай я тебе серьгу в ушко вдену. Вот так…

— И дед твой — не просто кузнец, и мастер, — теперь цыганка любовалась ребёнком, — он настоящий маг и чародей. Вся семья твоя — великие люди и большие праведники, дай им ваш бог до ста двадцати лет, и детям их и внукам.

Цыганка смущённо суетилась вокруг Ребекки, не зная как сказать. Наконец, она налила в серебряный кубок вина и сделала большой глоток.

— Вот, так хорошо, — улыбнулась цыганка. — Так вот, бесценная моя. Я хочу, чтобы ты знала это, прежде чем я разложу тебе карты. Твой дед не одобрил бы эту твою затею.

— А мы об этом никому не скажем, — твёрдо произнесла Ребекка.

Колокольчики зазвенели, и в зулу заглянул немой. Это был бедуин. В руках он держал кувшин, покрытый испариной. Улыбнувшись беззубым ртом Ребекке, он поспешно поставил кувшин у ног девушки и, поклонившись, что-то промычал, жестами показывая в сторону Пустоши.

— Благослови тебя Всевышний, — произнесла девушка, прощаясь с убогим. Она подняла с циновки кувшин и протянула его Цыганке.

— Вот, козье молоко. — Сказала она. — Возьми. Оно холодное. Бедуин его хранит в пещерах.

— Но ведь к пещерам приближаться запрещено, — удивилась цыганка, вспомнив провокатора, пытавшегося проникнуть в пещеры, охраняемые гарнизонной службой. — Там опасно.

— Так он же этого не знает. — Звонко рассмеялась девушка. — Он ведь убогий. С восхода до заката ходит за своими козами и никому зла не причиняет.

— А ты откуда с ним знакома?

— Дедушка его когда-то спас, когда он упал с откоса. Под ним песчаник провалился. Порезался он сильно, побился о камни. Дедушка был в дозоре, когда это с ним приключилось. Он и спас бедуина, а с ним и всё его стадо коз. Но языка тот лишился. Откусил себе сам. Дедушка говорил, что его сожрала дозорная собака. А он привёз пастуха в пустошь на осле, и вместе с бабушкой его выходили. С тех пор, раз в неделю, в базарный день бедуин приходит сюда продавать молоко, сыр, лабанэ, мёд. И каждый раз кого-то из нас угощает. Он — добрый.

— Как же, добрый! — послышался перезвон колокольчиков, и в зуле показалась голова торговки пряностями.

— Откуда знаешь, что он не шпионит тут? Хороший. Втёрся в доверие к самим верхам!

— Что ты такое говоришь?

— Помолчи! Мала ещё. Если в Пустоши терпят его вонючих козлов, это ещё не значит, что мы готовы терпеть его на нашем базаре.

— Как такое можно произнести? — Возмущалась Ребекка. — Это «лашон ра»! Сам Ашшур говорит твоими устами.

— Ничего особенного я не говорю. — Парировала торговка. — Говорю то, что все кругом говорят.

— Да как ты можешь?

— Я-то? Я всё могу. А вот дед твой, похоже, теперь только и может, что охранять бедуинских коз. Охранял бы лучше дороги, чтобы разбойники честных купцов не грабили, — прошипела она.

— А может не в бедуине дело, а в самих пещерах? А? — Расхохоталась она, и панибратски толкнула локтем хрупкую цыганку. — Я скажу так. Бедуин — прикрытие, охрана сторожит пещеры. В них, должно быть, хранят что-то запретное.

— И что же такое запретное там могут хранить? — Попыталась защитить цыганку Ребекка.

— Ковчег Завета со Скрижалями, например, — сказала торговка. — Ох, доведут эти разбойники всех нас до беды!

— Женщина! — Вскричала цыганка, приходящая в себя от непринуждённой беседы. — Тебе лучше покинуть зулу! — Она проводила торговку длинным взглядом, обещавшим той неприятности.

— А что я? — говорила та. — Я лишь повторяю то, что люди болтают.

— Тебе лучше попридержать свой длинный язык, а то, не ровен час, люди будут говорить, что пропала Хава, и что нет в городе больше пряностей. — Твёрдо сказала цыганка, и Хава с криком ужаса скрылась из виду.

Цыганка, чтобы успокоиться, принялась распрямлять свои огромные юбки.

— Я была в пещерах. — Сказала Ребекка. — Там нет ничего такого. Никаких свитков.

— Как? — удивилась цыганка, перейдя на тон заговорщиков, — ты была в пещерах? Но ведь это запрещено. Там ведь стража.

— Ну и что? Я уговорила дедушку взять меня в пещеры. Мы отправились туда на закате. На мне был тяжёлый плащ послушника с накидкой. Пока ослы довезли нас до места, было уже темно. И всё равно дедушка не разрешил мне снимать накидку. Он боялся, что меня кто-кто увидит и узнает. Знаешь, порой мне кажется, что он стесняется того, что я не мальчик.

— Это не так. — Улыбнулась цыганка. — Он очень тебя любит. Иначе бы не посмел нарушить гарнизонный устав.

— Да! — тряхнула головой девушка, и смоляная волна густых волос пробежалась над ней. — Он меня любит.

— Там, в пещерах, ты и познакомилась с бедуином?

— Да.

— И он угощал вас козьим молоком?

— О! Он угощал всем, что ему щедро давал Господь в его промысле. Бродя за козами, он находил орехи, дикий мёд, ежевику, грибы. Всю ночь мы жгли костёр и молчали. Мы разговаривали на языке жестов.

— Ты умеешь говорить на языке жестов?

— Да, умею, — рассмеялась Ребекка. — Это так просто! А над нами было прекрасное небо и звёзды, звёзды, звёзды. Их было так много, что небо не выдерживало этой тяжести, и роняло их на землю. И когда они быстрее стрижа проносились и стремительно гасли, сердце останавливалось и ныло беспокойством. Иногда казалось, что звезда может упасть прямо на нас, как сказано в писании.

— Ты знаешь писания?

— Дедушка иногда занимается со мной, давая учить наизусть большие отрывки. Иногда я помогаю ему в зале писцов.

— Да? И что ты там делаешь?

Ребекка поняла, что проговорилась.

— Прошу тебя, — взмолилась она, — об этом никто не должен знать.

— Обещаю, я никому не скажу.

— Я диктую писцам заученные отрывки писаний. Дедушка уже старый, приходится его подменять.