Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич

— Слушайте, а может они там клад зарыли — золотишко, там камешки, прочее такое у монашек вполне может, что и водилось, а? — идея эта внезапно озарила Графа и он тоже прекратил работу, присел на корточки рядом с развороченной пирамидкой и забыв про усталость и даже страх, оживленно завертел головой, переводя круглые маслянистые глаза с одного из своих опасных спутников на другого Ахмет хранил молчание, но и он отложил в сторону лопату и тяжело опустился на землю, прислонившись спиной к горячим камням Непривычное к физической работе тело уже начинало предательски ныть и он знал что через несколько часов даже малейшее движение будет даваться ему с трудом, но более всего подводило дыхание — так бывало всегда, когда сразу и многократно увеличивалась физическая нагрузка — будь то длительный пеший переход, особенно в горах, или, как сейчас, тяжелая физическая работа. Но разумеется не это занимало его сейчас главным образом Он думал над вопросом, который в сердцах задал, словно выплюнул вместе с забивающимся везде, куда только возможно, песком, Мага Собственно, он задумался над ним много раньше, едва лишь увидел поросший бурьяном, странного весьма вида холм, отдаленно напоминающий могилу Совершенно очевидно было что колодец, если конечно, то, что уже более часа пытались они откапать, было колодцем, ранее кто-то старательно весьма, заваливал тяжелыми камнями, собрав их предварительно в округе и притащив к колодцу — времени и сил эта операция, надо полагать, потребовала очень много И совершенно непонятно было во имя чего все это было сделано? Версия корыстолюбивого даже в глупых фантазиях своих Графа, не выдерживала критики Если в монастыре и были какие ценности, то их наверняка сразу же и изъяли победители в интересах молодой советской республики, трудового народа, диктатуры пролетариата или своих личных, это уж как вышло — теперь не узнать никогда, да и незачем Забавно было, но вполне мог оказаться прав Мага — кто-то из комиссаров оказался настолько фанатичен, что велел уничтожить колодец только за то, что воду в нем почитали святой Что ж, в те времена вполне могло быть и такое — фанатиков у красных хватало с избытком — историю этой страны он знал неплохо Но что-то мешало ему, в который раз удивившись и усмехнувшись темному хаосу русской души, который интеллигентные иностранцы и сами русские предпочитают красиво называть загадочностью, принять примитивную, но по сути единственную эту версию и двигаться дальше, решая как же теперь все-таки добраться до воды, будь она хоть трижды святой — не важно Что-то — то ли смутная тревога, порождая которую его хорошо развитая интуиция, довольно часто предупреждала его об опасности, причем пару раз — смертельной То ли ускользающая догадка мелькающая где-то в подсознании, но не дающая себя прочитать, туманным неясным воспоминанием о какой-то давней то ли истории, то ли легенде, связанной с колодцем им когда-то прочитанной или услышанной где-то Он мучительно напрягал память и пытался воспользоваться ассоциативным мышлением — степь, песок, колодец… Что? Все было тщетно Он не вспомнил ничего И только тень тревоги и расплывчатое предостережение бередили душу. Но этого было недостаточно, что отказаться от их затеи, тем более, что решение задачи не представлялось ему слишком сложным — Кто же разберет, что бродило в их атеистических мозгах, — сказал он, отвечая Маге и оставляя без ответа меркантильную гипотезу Графа, — понятно, что сами мы этот курган не осилим Поэтому сделаем так, ты Граф, сейчас сгоняешь на станцию и привезешь сюда бомжей, они там постоянно околачиваются Сколько будет, столько и привезешь, лимузин у тебя вместительный Купи им водки и еды, но пить не давай И пообещай, что хорошо заплатим Кто мы, не говори Скажешь, археологи из Москвы Понятно? Все, действуй — и быстро Я до темноты хочу увидеть воду или не увидеть ее — Но, послушай, Ахмет, они же потом трепаться начнут — какие вы к черту, археологи, особенно Мага?

— Не начнут, граф Орлов И потом — это уже не твоя проблема — Да-а? Побойся Бога, Ахмет, проблема — не моя, а джип мой И вся станция будет видеть, как я набиваю полный салон бомжей, а потом…

— А что потом? Ими что кто-то очень интересоваться будет? А если и будет… Скажешь, попросили какие-то люди из Москвы, вроде археологи или еще геологи, ты в этом разбираться не обязан и документы поверять ни у кого не обязан. Так вот попросили помочь найти рабочую силу для раскопок Все. Больше ты никого из них не видел — Ой, Ахмет, но это же явная туфта. Сейчас все злые, все только про ваших рабов и говорят, меня ж порвут, когда узнают….

— Так это, когда узнают, — вмешался в разговор Мага, доселе хранивший непривычное молчание Ему было интересно, как справится с заупрямившимся Графом, опасения которого бесспорно имели веские основания, главный человек здесь — Хайям Он был уверен, что не справиться и получив тому подтверждение, счел себя вполне удовлетворенным и даже обязанным немедленно вступиться и сломить жалкое сопротивление Графа, — Это когда они еще узнают… А я вот знаю уже сейчас, что ты начинаешь юлить, как паршивая собака, совсем не по-графски И мне это очень не нравиться Ты понимаешь, что это значит, а Граф?

— Ой, ну вот только не надо, пугать меня не надо, мы же в одной команде Ахмет, я же не против, просто нужно легенду, хорошую легенду, что бы не было сомнений потом…

— Лучшей легенды, чем я предложил тебе быть просто не может Ты знаешь как меня называют друзья, Граф? Не знаешь Ну тебе я скажу по дружбе Меня называют Хайям Ты знаешь, кто такой бы Хайям? Он был великий поэт, мыслитель и философ и никто лучше него не слагал легенды Поэтому езжай и гордись — твоя легенда от самого Хайяма И хватит разговоров — пока мы с тобой рассуждаем о возвышенно поэзии, презренные бомжи могут расползтись по свои норам — наступает время послеобеденного отдыха, священное, между прочим время Или у вас не так?

Граф Орлов искренне хотел бы ответить на вопрос Ахмета, сейчас этот немногословный интеллигент казался ему в сто крат опаснее воинственного Маги, но он понятия не имел, что нужно отвечать, поэтому, решив не испытывать далее судьбу, повернулся и быстро пошел к своей машине, чисто механически отмечая про себя, что внутри салона сейчас настоящая сауна — градусов девяносто не меньше Так и оказалось. Включив двигатель, он первым делом выставил кондиционер на максимальную отметку холода и только после этого со злостью вдавил в пол педаль газа Подняв столб раскаленной пыли джип сорвался с места, и скоро только маленькая черная точка стремительно перемещаясь к горизонту, нарушала покой и безмолвие горячей степи.

— Вызови мне такси!

Он молча поднялся и пошел к телефону в гостиной, хотя на тумбочке перед кроватью в спальне тоже был аппарат. Встать ему было сейчас необходимо.

Встать, сделать несколько шагов, открыть дверь, поднять трубку телефона, услышать человеческий, пусть и говорящий на чужом, плохо понятном ему языке, голос. Что-то сказать тому человеку и быть услышанным — все это было для него сейчас крайне важно А совсем уж верно определить его теперешнее состояние можно было так — ему важно было понять, что он существует.

Существует, как и прежде, самостоятельно и независимо от нее. Причем сделать это следовало немедленно. Иначе… Он сам не знал, что может произойти — иначе, вернее не мог вот так сходу это сформулировать Он вообще очень плохо сейчас соображал и только чувствовал И чувствовал он, причем очень остро, к чему за всю свою предыдущую жизнь совершенно не привык, что в течение последних нескольких часов он совершенно перестал быть самим собой и утратив напрочь собственное я, причем в смысле отнюдь не материальном — он вроде бы полностью растворился, растаял, как кубик льда, небрежно брошенный в янтарный, тягучий, отдающий обычным самогоном любимый его напиток — шотландское виски, в другом, совершенно чужом, постороннем и неприятном даже ему человеке, — в ней. Как и когда произошло это он понять не мог, но это произошло И сейчас какой-то звериный инстинкт самосохранения гнал его прочь от нее, пусть всего лишь на несколько шагов, за неплотно прикрытую дверь, пусть, подчиняясь ее же приказу, но — прочь Конечно, если бы кто стал сейчас рассуждать здраво, то счел бы это глупым и смешным, ибо чувствовал же он — столь неприятное, а скорее ненавистное уже ему проникновение, и растворение, и потеря себя, привычного происходит на уровне нематериальном Так при чем же здесь была прикрытая дверь, и гостиная за тонкой перегородкой Но кому же сейчас было рассуждать здраво? Его гнал инстинкт, и он, не раздумывая, подчинялся Консьерж, если он правильно его понял, сказал что вызывать такси нет никакой необходимости — машины дежурят у входа в отель постоянно и надо просто спуститься в холл Возможно так сказал консьреж, а возможно он просто очень этого хотел и так услышал и понял, но сейчас это было не важно, сейчас важно было оторваться от нее Он не стал возвращаться в спальню, сама мысль об этом приводила его в ужас и бешенство одновременно. Сидя возле телефона в гостиной, он крикнул ей, что такси ждет внизу и замер, ожидая ответа она могла заявить что угодно — потребовать сначала ужин, шампанское, еще любви, сказать что передумала ехать и остается до утра, да что там до утра — до конца его жизни Она могла выдумать все что угодно и он бы подчинился любому ее решению Собственно в этом был весь трагизм ситуации и вроде бы совершенная ее оторванность от реальности Такой ситуации с ним, да и вообще с каким-либо нормальным человеком быть не могло, потому что не могло быть никогда. Но она была! И заключалась в следующем Эта женщина по-прежнему так же не нравилась ему, как и в первые минуты их знакомства на пустынной аллее старого кладбища, его по-прежнему и еще более даже чем раньше раздражало, пугало, а то и бесило в ней все — яркая необычная внешность, медленная со странным каким-то то ли произношением, то ли акцентом речь, резкие перепады настроения — то она вдруг начинала говорить долго и туманно, касаясь тем ему мало понятных — философия, религия, мистика; то вдруг приступ безудержного веселья — и тогда острые на грани пошлости и вообще публично дозволенного шутки, гримасы и телодвижения; потом-и практически беспричинно следовал едва ли не приступ меланхолии — она замолкала, не слыша и не видя ничего вокруг, и глаза наполнялись влагой, готовых вот-вот выплеснуться слез; потом — вдруг совершенно незаслуженная и не прошенная им в общем-то нежность-и тогда темный холодный фиолет неземных ее глаз вдруг начинал медленно таять, оплавляясь как воск горящей свечи, теплел и мерцал такой бездонной и бескрайней жертвенной любовью, что и ему вдруг тоже хотелось плакать и стоять на коленях. Была еще отвратительная манера держать себя так, словно, все, что только еще собирается пожелать она — для окружающих дело решенное и первостепенное И еще было ее тело, такое податливое и властное одновременно, что не воспринималось телом собственно человеческим И даже в те минуты, когда он испытывал наслаждение, никогда неизведанное им, сорокалетним здоровым, красивым и богатым мужчиной ранее, даже тогда, какая-то малая частица его сознания или души, (теперь он уже не понимал толком, что он осознает, а что чувствует) кричала, что не может подарить такое просто женщина. А если может, то что же должна она сама прожить и пережить ранее?