Эмиграция, тень у огня - Дина Ильинична Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо, спорим, — согласилась я кротко, внутренне стекленея и позванивая от нехорошего азарта.
— На сто шекелей? — спросил он насмешливо.
— Нет, — сказала я. — Сто шекелей я вам даю, если вы правы. Если же выиграю я, то в присутствии Иегуды Кронина я отхлещу вас по физиономии рукописью Мары Друк.
— Что-что? — удивился он.
— Отхлещу по мордасам Марой Друк, — тихо и жестко повторила я с бьющимся сердцем, — перед Иегудой Крониным. Потом вливайтесь в «Курьер» с начищенной мордой. Идет?
Видимо, его обескуражило и даже слегка испугало выражение моего обычно лояльного лица. И насторожила рукопись Мары Друк в качестве орудия наказания.
— Ладно, я проверю, — пробормотал он.
— Как, вам уже расхотелось спорить? — ядовито поинтересовалась я.
— Я должен проверить, — сумрачно бросил он, глядя на дисплей.
Я ушла в свою кабинку, села за рукопись и долго еще, наверное минут сорок, не могла работать, напевая про себя — тьфу! — «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный…».
* * *
Приближался Пурим. Американцы с тяжелой педантичностью бомбили Ирак. Ирак с той же педантичностью посылал «скады» на Израиль. Светские евреи недоумевали: что себе думает Моссад?! Религиозные евреи только улыбались — они знали, что в таких случаях думает себе Он накануне Пурима.
Между тем под псевдонимом Авраам Авину Яша написал и издал третий номер журнала «Дерзновение». Огромные пачки журналов лежали всюду — на столах, под столами, штабелями вдоль стен. Иногда мы присаживались на них вместо стульев. Раз в неделю приходил персональный пенсионер фирмы реб Хаим, клеил из грубой бумаги конверты и раскладывал по ним экземпляры журналов. Отправлять эти пакеты было обязанностью Фимы Пушмана, конгрессмена и секретаря, Фиме же нельзя было поручать ничего. Бывало, попросишь его сбегать на угол, купить что-нибудь съестное, например шаурму, — он побежит и купит, но сдачу забудет, и шаурму уронит. Так что к нему, как и к Христианскому, постоянно хотелось применить физическое воздействие.
Никогда мне еще не хотелось так часто кого-то бить, как за время работы в фирме «Тим’ак». Почему-то на эти месяцы у меня ослабли все остальные коммуникативные функции и окрепло только саднящее, исступленное желание дать наотмашь по морде — то Фиме, то Хаиму, то Христианскому, то миллионеру Бромбардту с расстегнутой ширинкой, то толстому заказчику из Меа Шеарим. В разнузданном своем воображении я, можно сказать, совершенно распустила руки. Да и подсознание в эти недели вытворяло бог знает что: чуть ли не каждую ночь я с упоением избивала Аписа. Рав Иегошуа Апис, которого я и в глаза-то не видела, ускользал, менял лица, зловеще хохотал и вообще был омерзителен. Само собой разумеется, в четвертом акте ружье должно было выстрелить.
— Послушайте, Фима, — однажды спросила я. — А по каким, собственно, адресам рассылается журнал «Дерзновение»?
Фима с пачкой конвертов в руках, уже готовый к выходу, остановился, словно впервые задумался над этим вопросом:
— Ну… людям… Разным. В Россию тоже… Кстати, можем и вашим близким послать. Это бесплатно, гуманитарная деятельность… Есть у вас друзья в России, которые интересуются еврейской историей?
— Видите ли, Фима, — замялась я, — те, кто интересовался еврейской историей, уже уехали в Израиль. Остались в основном те, кто интересуется русской историей.
— Ничего, ничего, им тоже не помешает! — Он оживился, и по всему было видно, что не угас еще в нем могучий дар уговаривать живых людей фотографироваться на могильные памятники.
Я живо представила себе кое-кого из моих друзей, всю жизнь боровшихся со своим еврейством, как с застарелым триппером. Представила, как ранним зимним утром одному из них звонит в дверь почтальон в телогрейке и вручает заказную бандероль из страны, при имени которой мой друг всегда морщился.
Представила, как, заспанный и ошалелый, в тапочках на босу ногу, он судорожно распечатывает в прихожей пакет, достает журнал, раскрывает его и натыкается на такой, например, абзац: «На двенадцатом году царствования Ахаза, царя Иудеи, Гошеа, сын Эли, стал царем над Израилем в Шомроне и правил девять лет… На третьем году царствования Гошеа, сына Эли, царя Израиля, воцарился Хизкия, сын Ахаза, царя Иудеи…» — и как потом на кухне, взбудораженный и злой, он курит у окна, из которого открывается вид на автостоянку «Бутырские тополя», нервно потирая небритые щеки и крупный, с горбинкой нос…
— Нет, Фима, — сказала я, — оставим в покое моих российских друзей.
* * *
— Приближаемся… — шепотом сообщала мне Рита, набиравшая роман Христианского «Топчан», — …неуклонно приближаемся к половому акту!
Вечером мне позвонил Гедалия, староста группы с лекций рава Карела Маркса.
— Приходите завтра в семь, — сказал он. — Рав Карел проводит занятия, несмотря на военное время.
— А какая тема завтра? — спросила я.
— Точно не знаю, извините, мне еще многих надо обзвонить…
Между тем над фирмой «Тим’ак» потянуло зябким холодком. Что-то случилось. Что-то сдвинулось, накренилось, съехал какой-то рычажок.
Христианский стал чаще убегать на заседания совета директоров фирмы, подолгу нервно и отрывисто говорил с кем-то по телефону, переходя с русского на иврит, а Гоша Апис звонил в фирму все реже, словно бы отошел от дел, и все это выглядело так, что Яша брошен Аписом на произвол жестокой издательской судьбы.
Являлся миллионер Бромбардт в расстегнутой на все пуговицы рубашке, со спичкой в зубах, что-то подозревающий и всем недовольный, отзывал в сторону Христианского и долго выяснял отношения…
Миллионер, сказала на это Катька, зубочистки купить не может.
Христианский нервничал, много и возбужденно говорил об отделении нашей группы от фирмы, кажется, испортил отношения с Гошей и больше почему-то не заикался о присоединении к «Ближневосточному курьеру», — очевидно, блистательный Иегуда Кронин недвусмысленно послал его к чертям.
Получалось, что мы не за то боролись, а вот за что, было пока неясно всем нам. Все мы ждали светлого будущего, непонятно только — откуда.
Рита кое-что знала, но не говорила нам, а только намекала.
Однажды, когда в обеденный перерыв мы потягивали кофе из увесистых чашек «Ближневосточный курьер», Рита шепотом поведала, что Иегошуа, оказывается, Апис наш, не одну фирму уже основал и пережил. Фирмы его сгорают, компаньоны разоряются, а Гоша, как птица Феникс, возрождается из их пепла.
— Ну и что? — спросила я.
Катька переглянулась с Ритой и сказала мне:
— За что я тебя, дуру, люблю: чистый ты человек в бухгалтерском деле…
Оглянувшись, Рита шепотом посоветовала нам сидеть тише воды ниже травы, потому что Гоша человек в
