Угодья Мальдорора - Евгения Доброва

— Дашь завтра контрольную списать? А я тебе тайну за это открою.

— Какую еще тайну? — Лёсик был большим выдумщиком, и его басням я не очень доверяла.

— Ну… один секрет. Никому только не говори. Дай слово, что не скажешь.

— Слишком много условий, — ответила я строго, но потом все-таки снизошла: — Ладно, выкладывай.

— Ну, значит…

Лёсик замолк и стал сосредоточенно колупать палкой снег.

— Чего молчишь, говори.

— Когда я родился, я сначала был девочкой, — сказал он наконец.

— Так не бывает.

— Бывает, — настаивал Лёсик. — Я же был.

— И писал как девочка? — Посмотрим, как он будет выкручиваться.

— Если по правде, — Лёсик задумался, — я не помню. Я же маленький был совсем.

— С чего ты вообще взял, что был девочкой? Тебе, может, приснилось. Чем докажешь?

— Я был, — вздохнул Лёсик. — Я точно знаю.

— А почему перестал?

— Заболел, наверное, — тихо сказал Лёсик, — а когда поправился, то сразу мальчиком стал.

— И что ты делал, когда был девочкой? — разговор становился все интереснее.

— То же самое… Гулял… играл…

— Во что? — спросила я.

Лёсик наморщил лоб.

— В дочки-матери, — сказал он не очень уверенно.

— С кем?

— Один, — ответил Лёсик. — Сам с собой.

— Хорошо, а как тебя звали?

Лёсик отвел глаза. Было ясно, что он не знает. Он думал.

— Лёся, — нашелся он в конце концов.

— А танцевать ты умел? — Я все пыталась его подловить, но пока никак не получалось.

— Я и сейчас умею, — обиделся Лёсик, — я в клуб на хореографию хожу.

— Ну и кем лучше быть? — спросила я самое главное.

— Девочкой лучше, — шепотом сказал Лёсик. — Ты только никому не говори. А то это уже второй секрет.

— Лёсик, — сказала я, — хочешь, поиграем, что ты девочка? Я буду звать тебя Лёся. А все будут думать, что это сокращение от Лёсика. Как, знаешь, Шура — Шурик. Хочешь?

— Да ну тебя! — отмахнулся Лёсик.

Но я не унималась. С тех пор, когда мы встречались во дворе, я звала его, как девчонку. «Лёся! — орала я на весь двор. — На тарзанку пойдешь? А на каток?»

Самым поразительным было то, что он ни капли не смущался. Не понимает, что я его подкалываю? Странный он, этот Лёсик. Не как все. Училки в один голос твердят, что он фантазер, витает в облаках и путает правду с кривдой.

Рядом с крепостью мы слепили большого снеговика, а потом решили построить «Летучий голландец». За пару дней днище было готово, оставались мачта и парус.

— Читал такую книжку — «Алые паруса»? — спросила я Лёсика. — Помнишь, про что там?

— Про то, как девушка на берегу принца ждет. И вот он наконец приплывает, он капитан, и на корабле у него алые паруса. Мы тоже можем такие сделать. Мне мамка кусок свеклы дала снеговикам щеки красить. Можно и парус заодно.

— У «Летучего голландца» парус должен быть черным, — возразила я. — Это пиратский корабль.

— А пусть будет считаться, что свекла черная, — придумал Лёсик.

Мы долепили корабль, Лёсик достал из кармана завернутую в целлофан половинку свеклы, разломил ее надвое, дал кусочек мне, и мы принялись натирать парус с обеих сторон. Получилось неплохо.

— Может, это все-таки «Алые паруса»? — предположил Лёсик.

— А кто тогда Ассоль? Я? А ты капитан Грей?

— Давай наоборот, так интереснее.

— Да ну!

— Увидишь.

— Хорошо, ты Ассоль, — согласилась я.

Ассоль встретила на берегу своего принца, он спас ее, забрал на корабль, и они поженились. Играть, как они поженились, было интереснее всего. Капитан Грей оторвал от земли Ассоль — благо худосочный Лёсик и в зимнем пальто был легче капитана Грея килограмма на три — и понес на руках в загс, который находился в снежной крепости. Там они расписались палочкой на снегу и пошли собирать шишки к праздничному застолью, это были будто бы бочки рома, а заодно и закуска, но тут на балкон вышла Лёсикова мама и закричала:

— Сына! Домой!

— Завтра отпразднуем, — пообещала Ассоль и, высыпав из карманов шишки, помчалась к подъезду.

Двустволка

Старуха Мартыниха жила на первом этаже в подъезде, крайнем к лесу. Во дворе ее дома, пятиэтажки из силикатного кирпича, стояли столики с лавочками. Их было целых шесть, не пожалели досок, сделали на субботнике. Несмотря на сухой закон, за дальним столом, как раз напротив Мартынихина балкона, по вечерам пили, сопровождая возлияния картежной игрой, — техники и научные сотрудники геологического института вдохновенно проводили часы досуга. Особенно часто заседала компания геофизика Жорки Резника — для нас дяди Жоры. Достать спирт в научном поселке было несложно: в лабораториях его использовали для протирания аппаратуры.

Днем, в рабочие часы, столики тоже не пустовали — оккупировало младое племя. На выщербленной, неровной светло-зеленой столешнице разворачивались фантичные баталии.

Меня лично интересовали не только фантики. Я решила стать серьезным коллекционером. В нашем классе многие что-нибудь собирали: девчонки — открытки с зайцами и переливающиеся карманные календари, мальчишки — марки. Последнее увлечение обрастало дворовым фольклором. Была, например, двусмысленная загадка: чтобы спереди погладить, нужно сзади полизать. Отгадка: почтовая марка.

А я надумала собрать коллекцию заграничных этикеток. Черные ромбики от апельсинов с желтым словом «Maroc» были самой легкой позицией. Этого добра везде завались — у Таньки Капустновой вообще весь холодильник ими облеплен. Далее шли красные треугольнички с долек сыра «Виола». Этикетка тушенки «Великая китайская стена». Распластанные коробки от бульонных кубиков «Кнорр» и сигарет «Герцеговина Флор». Лейбл от папиных джинсов «Фар Вест», привезенных из поездки в Болгарию. Бандероль от гаванской сигары. Наклейка от венгерской охотничьей колбасы. Ярлычок от дедушкиного румынского плаща. Эмблема с упаковки крема «Габи» со слоненком. Обертка от магнитофонной кассеты «Агфа». Боковинки коробок от маминых туфель «Цебо» с фирменным знаком — лодочкой на высокой шпильке.

Я отрывала, отдирала, отлепляла и наклеивала их в тетрадку. Конфетные обертки и вкладыши от жвачек тоже принимались в коллекцию — на нашей дворовой бирже они были не менее ценной валютой.

Однажды мама застала меня за вырезанием товарного знака словенской фармацевтической фабрики «КРКА» с тюбика бабушкиного гидрокортизона.

— Что ты делаешь? — ужаснулась она. — Зачем?

— В альбом заграничных этикеток, — ответила я.

— Не занимайся ерундой! — в сердцах сказала мама.

Я думала, она отберет у меня ножницы. Но она не отобрала. Да и как она могла покуситься на мой атлас мира, самую точную из экономических карт, изданных когда-либо в Советском Союзе.

Когда мы увлекались игрой и слишком громко орали, Мартыниха высовывалась с балкона:

— Черти бешеные! К батькам в гаражи идите. Люди с работы пришли, отдыхают…

Никаких людей, пришедших с работы, у Мартынихи не было — она сочинила эту кричалку сто лет назад и всякий раз к ней прибегала. В четыре часа никто в поселке со службы не возвращался, разве что семья дворников управлялась с делами, да почтальон, да учителя, те, кто на продленке не подрабатывали и кружков не вели. Но учителя жили в другом доме.

А Мартыниха все орала, вдохновенно. Остановить ее было невозможно. Старуху несло. Разогнавшись, она теряла контроль. Она голосила сиреной и после того, как мы меняли локацию — играть под ее вокализы было тем еще удовольствием.

Мы шли на веранду у школы. Там дощатый пол и деревянные лавки — узкие, но все равно подходящие для того, чтобы класть на них фант и со всей дури хлопать ладонью. Перевернется — у тебя его выиграли. Нет — выиграл ты, бери из чужой пачки, что сердцу милее.

Вечерами, когда дальний столик населяли взрослые, Мартыниха буйствовала нечасто: дядя Жора, верховодивший у картежников, однажды запустил в нее пустым бутыльком из-под спирта. Старуха сама доигралась — орала на всю улицу: «Обрезальщик херов!» На «обрезальщика» Резник обиделся. Сосуд разбился о стену в десяти сантиметрах от Мартынихиной головы — аккурат в том месте, где красовалась каллиграфическая надпись углем: «Улыбок тебе, дед Макар» — фразу полагалось читать наоборот, это знал каждый школьник. С меткостью у Резника было все в порядке — в тире выбивал десять из десяти. Он в нее и не целился. Так, пугал.

Старуха взвизгнула, как на заклании, и влетела обратно в квартиру.

— Милицию вызову! Козел! Жидок недорезанный! — верещала Мартыниха из-за занавески.

— Зови! Телефон провести? — крикнул в ее сторону связист Ерохин.

Телефонов в Мартынихином подъезде не было, все это прекрасно знали.

— И без телефона справлюсь!

— Кричи, бабка, громче. Может, и докричишься, — поддержал заведующий химлабораторией по кличке Шестиглазый — у него были очки с двойными линзами.