Саморазвитие по Толстому - Гроскоп Вив
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К сожалению, за пределами России имя Ахматовой вряд ли сейчас известно кому-то, кроме ученых и людей, интересующихся русской литературой или поэзией. Это очень печально, потому что влияние Ахматовой при ее жизни было огромным. Рожденная в 1889 году Ахматова была чем-то вроде русской Вирджинии Вулф [29]. Позже она стала главным неофициальным поэтом-диссидентом сталинской эпохи. Не думаю, что популярность какого-либо англоязычного поэта хотя бы приближалась к ее статусу среди русских. Преклонение перед ней тем сильнее, что она запросто может считаться самой знаменитой женщиной русской литературы вообще. Не признанная официально, подвергаемая психологическим мучениям и остракизму со стороны государства, она умерла в возрасте семидесяти шести лет, пережив не только многих людей своего круга, но и самого Сталина. Она никогда не прекращала писать, не бросала попыток что-то изменить. И, что удивительнее всего, она никогда не теряла надежды. Пожалуй, она была одним из самых оптимистичных людей в истории человечества.
В Санкт-Петербурге девяностых интерес к Ахматовой воспринимался как само собой разумеющееся в случае, если человек (а) изучает русский и (б) является женщиной. Изучение русского языка не могло считаться серьезным, если человек вообще не читал Ахматову, особенно если этот человек — женщина. И женщине — разумеется — дано особое понимание Ахматовой. Я относилась к такой аргументации с определенной долей скептицизма, особенно потому, что видела в ее поэзии разговор о том, как собраться с духом и лицом к лицу сразиться с самыми тяжелыми вещами в жизни. От всей этой истории об «Ахматовой — настоящей женщине» я всегда чувствовала себя неудобно. Поэзия ее современника и друга Осипа Мандельштама, например, близка ахматовской своей тональностью и не менее притягательна. В восторженном преклонении перед Ахматовой можно обнаружить долю неприятного сексизма. Но мы оставим это за скобками, потому что любая дорога, приводящая к ней, — хорошая дорога, пусть как человек она и была настолько суровой и грозной, что поначалу ее стихи могут внушать некоторый трепет.
Гендерная проблема тяготела над Ахматовой всю ее жизнь: она понимала, что все, что она напишет, будет восприниматься как отражение «женских переживаний». И в то же время ее творчество критиковали за то, что в нем было «слишком много женских переживаний». Неудивительно, что ей приходилось проявлять жесткость и решительность. Ее стиль строг и трезв:
Нет, и не под чуждым небосводом, И не под защитой чуждых крыл, — Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был.Можно ли выразить это более ясно? «Все это действительно с нами произошло. Я там была. И это был настоящий ад». Как будто все это уже не лежало на ее плечах тяжелейшим грузом, многие из ее произведений были написаны в невозможных условиях. Она не могла опубликовать их, так как не была включена в список писателей, одобренных государством. Она даже физически не могла ничего писать, потому что у нее дома регулярно случались обыски, как и у всех ее друзей. Антигосударственные материалы нельзя было не только публиковать, но и в первую очередь писать. Стихи Ахматовой хранились как в «догутенберговскую эпоху», как она сама называла время, в котором жила. Они становились частью устной истории, просто выучивались наизусть — точно так же, как стихи «писали» (то есть заучивали) до изобретения книгопечатания. Надежда Мандельштам, жена поэта Осипа Мандельштама, пишет о том, как ее поражала незаметность, с которой сочиняла Ахматова. Надежда видела, как ее муж проговаривал стихи себе под нос, и сочла, что Ахматова гораздо менее открыта. «Даже губам своим она не позволяла шевелиться с такой откровенностью, как это делал О. М. Мне кажется, что, когда она сочиняла стихи, губы у нее сжимались и рот становился еще более горьким» [30].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})В начале 1960-х Ахматова рассказывала, что доверила свой труд нескольким людям: «“Реквием” знали наизусть 11 человек, и никто меня не предал», — сказала она [31]. Некоторые стихи вообще были записаны много лет спустя. К счастью, подруга Ахматовой Лидия Чуковская обладала невероятными способностями к запоминанию стихов. У них с Ахматовой был особый метод. «Внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш». Потом Ахматова произносила что- нибудь для кагэбэшников (квартира прослушивалась). Чаще всего это были фразы «Хотите чаю?» или «Вы очень загорели». После этого она записывала несколько строк на клочке бумаги и протягивала Чуковской, чтобы та запомнила их наизусть. (Я даже боюсь думать, что чувствовала в этот момент несчастная читательница.) Потом Чуковская, запомнив стихи, возвращала клочок Ахматовой, и та громко говорила: «Нынче такая ранняя осень» — и сжигала бумагу над пепельницей [32]. Мне сложно даже вообразить себе то присутствие духа, которым должна была обладать Ахматова, чтобы писать стихи в таких условиях. Очевидно, что самым первым пунктом в ее списке приоритетов значилось «выжить с достоинством». Она отказывалась идти на компромисс.
И тем не менее Ахматову иногда продолжают считать незначительным поэтом второго ряда, потому что она женщина. (Когда я об этом думаю, мне хочется воскресить из мертвых Толстого, чтобы он забросал недоброжелателей Ахматовой яйцами. Он бы мог это сделать — как мы выяснили, он был готов на все, если это было как-то связано с яйцами.) Это особенно обидно, когда задумываешься о смысле «Реквиема», ее главного произведения — письменного свидетельства о мыслях и чувствах женщин, ставших жертвами сталинских чисток, которые ждут известий у тюремных ворот:
Я вижу, я слышу, я чувствую вас: И ту, что едва до окна довели, И ту, что родимой не топчет земли, И ту, что, красивой тряхнув головой, Сказала: «Сюда прихожу, как домой». … И если зажмут мой измученный рот, Которым кричит стомильонный народ, Пусть так же оне поминают меня В канун моего погребального дня.Называть творчество Ахматовой «женской поэзией» (что нередко делают) означает не понимать главного: она написала это для того, чтобы происходившее никогда не было забыто.
Но в России даже в середине 1990-х все еще было принято своеобразное, почтительное отношение к женщинам, почти как во времена Джейн Остин. Мужчины часто целовали женщине руку при встрече, пододвигали стул, зажигали сигарету, наливали вино. Есть документальный фильм, снятый в Петербурге, о людях, которым исполняется 40 лет в один день, и на одном из празднований мужчина говорит своей подруге, почти сюсюкая с подобострастием: «А может, я Вам нарежу потоньше огуречик?» Когда мы выпивали в компании, первый тост всегда был за хозяина, а второй — «за прекрасных дам». Во время застолий по умолчанию считалось, что «женщины любят сладкое», и мужчины приносили торты и шоколадки «для дам». Потому что все дамы питают слабость к сладкому! И дамам всегда нравятся стихи, написанные дамой! Именно в таком контексте люди читали Ахматову в советские годы и ранний постсоветский период.
