Падчерица Синей Бороды - Нина Васина

— А сколько тут этих мужиков? — осмотрела Рита заброшенный двор.

Во дворе старые яблони застыли в легком морозном полдне. Шелестя, облетали последние, уже обесцвеченные и скрученные холодами листья, их шелест в прозрачном воздухе заставлял затаить дыхание и дождаться последнего звука — соприкосновения падающего листа с другими, выстлавшими собой землю. А лист падал так долго и так невесомо, в полной тишине и безветрии, замедляя собою время, и хотелось сделать что-то резкое, крикнуть, двинуться, чтобы убедиться, что внутри тебя есть еще жизнь и собственный пульс, не подчиняющийся замедленному метроному осени.

— Четверо нас, — мужичок достал из кармана телогрейки папиросы. — Да вы, бабоньки, не дрейфите, мы мужики тертые, стрелять и охранять приученные, потому что все — лесники! А Николай вообще зверь, потому что с афгана еще на голову контуженный. Мы все тут рядом живем, за домом Кемира присматриваем уже которой год!..

Сблизившее нас с Ритой за эти дни ощущение одиночества и уединения пропало. Раздеваясь в предбаннике, мы то и дело посматривали в крошечное окно, выискивая затаившихся охранников, особенно Николая, который “вообще зверь”…

— А кто это — Кемир? — спросила Рита, раздевшись.

— Это теперь твой муж.

— Ну вот, — загрустила она, — я только привыкла к его странному имени, только научилась произносить с ходу, не заикаясь — Га-да-мер! — она закрыла глаза и легко улыбнулась.

— Моя тетушка Леони называла корейца Кемой, я так думаю, что его родовое имя — Кем. Ты что, в трусах будешь париться?

— Да, — уверенно заявила Рита. — Я всегда моюсь в трусах. Так микробы не проникают внутрь женского организма.

Выслушав такое заявление, я в первую минуту, конечно, подумала, что медицинское образование не проходит даром, но потом призадумалась.

— Госпожа, — присела я перед нею в парилке на корточки, — “я знаю, о чем вы думаете. Вы не доверяете слугам и служанкам в замке, и вы правы. Но я не такова, как они, я вас не предам. Госпожа, расскажите мне о своем горе”.

Выдав все это наизусть, я изобразила на лице собачью преданность и напряженное участливое внимание.

— О, никто не поможет моему горю! — вдруг совершенно натурально зарыдала Рита.

— Не правильно. Ты должна сказать: “Пастушка, прекрасная пастушка, если ты меня выдашь, Господь Бог и пресвятая Дева покарают тебя”, потом погладить меня по щеке и решиться: “Слушай. Я расскажу тебе о своем горе”. Вот так.

— Эт-то из какой пьесы? — всхлипывает Маргарита, уже выпустив улыбку на дрожащие губы.

— Это из моей любимой сказки.

— Ладно, пастушка, куда от тебя денешься… Смотри.

Глубоко вздохнув, Рита Мазарина стащила трусики. Я тщательно, сантиметр за сантиметром, обшарила глазами низ ее живота, подработанные для посещения бассейна волосы на лобке, но ничего интересного, что бы стоило прятать под трусами, не нашла. Рита медленно повернулась спиной.

К этому моменту парилка раздухарилась вовсю, мы стояли, обе мокрые от пота, а я то и дело смаргивала соленую влагу с ресниц, поэтому сначала не поверила своим глазам, бросилась к ведру, обмыла лицо и замерла позади съежившейся Риты. Если честно, я ожидала увидеть что-то вроде татуировки в низу живота (стрелу с надписью “Добро пожаловать”, например) или крылья ангела на попе с надписью “Полетаем?”. Но такое?!.

— Здорово… — это все, что пришло в первый момент мне в голову. — Можно потрогать?

Рита молча пожала плечами, и я осторожно, не дыша, прикоснулась к хвостику, который лежал у нее между ягодиц. Этот… этот… этот хвост пошевелился под моей рукой, клянусь!

От ужаса меня отнесло назад, я упала, опрокинув на себя ржавые тазы в углу, и стало так холодно, словно мы были с нею не в бане, а во дворце Морозко.

— Холод-ды-ды-но тебе де-е-е-вица, ходод-ды-ды-но тебе, красавица, — бормотала я, трясясь. — Что ты, батюшка, тепло…

Не знаю, посиди я так в углу еще минут пять, вполне возможно, повредилась бы мозгами. Но тут я заметила, что в окошко предбанника подглядывает усатая морда и таращит глаза, вглядываясь, а когда вглядится как следует, то и света двух керосиновых ламп хватит, чтобы разглядеть спину и попу Риты Мазариной! Я закричала, набрала в ковшик воды и плеснула в окно. Морда пропала. Мне полегчало.

Рита опять ударилась в плач, теперь она тихонько подвывала, сидя на верхней полке. Я села на нижней, у ее ног, и на всякий случай поинтересовалась, а нет ли еще жабр и перепонок между пальцами? Рита вытянула ноги, растопырила пальцы и перестала плакать. Перепонок нет. Недавно сделан педикюр, ногти окрашены в розовый перламутр.

— А кореец видел?

Молча качает головой, закрыв лицо руками.

— Я в нашу первую и последнюю ночь лежала на спине. Он меня бросит, когда увидит, это же такое уродство! — шепчет Рита сквозь мокрые от слез и пота пальцы. — Что мне делать?

— Пусть только попробует! — успокаиваю я ее. Значит, кореец не видел ее хвостик, а Рита… А Рита не видела его татуировки на спине, отмечаю я про себя и интересуюсь:

— А это… Это врожденное или что-то вроде персинга?..

Рита убрала руки и посмотрела на меня с ужасом.

— Ты хочешь сказать, что кто-то в здравом уме может себе прилепить подобное для украшения? Конечно, врожденное! Это атавизм, или последствия радиации!

— Я бы хотела иметь такой хвостик. Правда.

— Ну, не знаю… — не верит Рита.

— А при чем здесь радиация?

— Это мне предприятие “Маяк” удружило. Слышала про такое под Челябинском? Закрытая зона радиоактивных исследований. Мы жили как раз под Озерками. Когда… когда я родилась с этим, мама сразу попросила сделать операцию, а оказалось, что у меня очень слабое сердце и я могу не перенести наркоз. Так хвост и остался.

— А он растет?

— Рос со мной. Сейчас пять сантиметров и восемь миллиметров. У тебя есть самый страшный ужас? Которого ты боишься больше всего?

Я честно рассказала ей про свои семь ужасов — одиночества, смерти, выпадения волос, слепоты, глухоты, летаргического сна и падения в разрытую могилу. Подумала и призналась в восьмом ужасе: прожить всю жизнь один на один с корейцем.

— А я, — шептала истекающая потом Рита Мазарина, — больше всего на свете боялась, что этот хвост вырастет длинным, будет висеть сзади ниже колен, будет двигаться сам по себе, как ему захочется, потом вырастет еще, и еще и задушит меня во сне!

— А мне он показался очень хорошеньким. Он правда шевелится?

— Да. И слава богу, не растет больше. Это просто лишние позвонки, которые у остальных людей давно отмерли, а я вот… — Рита пересела ко мне вниз и нашла своими глазами мои. — А почему это ты боишься отчима? А?

— Потому что мой отчим — Синяя Борода.

— Подожди… Семь жен, да? Ты поэтому? Твоя мама, тетя… Бедная моя девочка, — Рита обняла меня, и наш пот смешался, и я вдруг почувствовала, как ее рука тяжелеет, — а… он мне так… нравится, — прошептала Рита и свалилась в обмороке.

Перегрев.

Я вылила на нее два ведра холодной воды, дождалась удивленного всхлипа, обмотала в простыню, кое-как оделась сама, вышла на улицу и крикнула в наступившие сумерки:

— Эй, мужики-лесники! Девушка угорела!

Риту Мазарину отнесли в дом (я не отходила ни на шаг, бдительно следя, чтобы простыня не развернулась), напоили чаем и уложили в постель. А мне приказано было приготовить “что-нибудь пожрать и запить” к выходу охранников из бани.

Осмотрев приготовленный стол (изящно разложенные на блюде восемь бутербродиков из поджаренного черного хлеба, на которых узорно выложено икорное масло, а на масле — розовый ломтик соленой семги, а на семге — оливка в кружке лука, и оливка эта еще протыкается палочкой, скрепляя все сооружение), охранники сочувственно покачали головами, ушли и вернулись с двумя буханками хлеба, ведерком квашеной капусты, огромным куском копченого сала, двумя бутылками водки и — что меня больше всего порадовало — банкой с маринованными помидорами.

Я на спор выпила шесть рюмок водки, после чего прошла по половице, ни разу не покачнувшись. Контуженный на голову Николай выпил пять, но с половицы слетел, остальные лесники только осуждающе качали головами, ограничив себя парой рюмок — “для аппетиту”. И постоянно менялись в дозоре. К полуночи силуэты входящих и выходящих из дома мужиков с ружьем в клубах холодного воздуха и шесть рюмок водки настолько запутали мое воображение, что я стала нервно искать по комнатам бабушку или волка, ее съевшего.

— Иди-ка ты спать, Красная Шапочка, — предложил старший из лесников, — а мы тут все уберем после себя и тоже потихоньку разойдемся.

Следователь Лотаров провел эти три дня с пользой. Он потребовал все документы на Гадамера Шеллинга сорока шести лет, вдовца, научного консультанта кафедры философии Международного гуманитарного университета, доктора философских наук, почетного члена Академии в Бостоне (отдел востоковедения) и корейца по национальности.