Азъ есмь Софья. Царевна - Галина Гончарова

— Сам точно не знаю. То у царевича спросить надобно, но ученых туда много приглашают. Недавно, эвон, аж из Гамбурга какой‑то купец приехал. Вроде как он еще и алхимией занялся и что‑то интересное получил…*

* Хенниг Бранд первый получил фосфор и даже показывал фокусы с ним — благо, светящееся вещество. А потом уж секрет разошелся по миру. Прим. авт.

— В кои‑то веки они не просто о философии рассуждают, но и дело делают. А мальчишка хорош…

— Я ж там постоянно. Ты мне поверь, Григорий, лет через десять таких ребят много будет…

— Нам, старикам, останется только в гроб укладываться?

Воин фыркнул.

— Я бы погодил. Вот ежели Ени — Кале возьмем, тогда и помирать не жалко.

— А коли удержим ее — так вдвойне. А ведь можем…

— Нас там никто не ждет…

— Да я и сам не ждал бы. Мы должны были в Азов упереться, осаждать его, и кабы только года через два…

Ответом была насмешливая улыбка. Ну да. Какие два года, когда вот они — сидят и до Азовского моря — пешком дойти. Можно ноги в нем помыть, коли такая фантазия промелькнет.

— А какие у нас потери?

— Человек пятьдесят, не больше.

Воин кивнул.

— Многовато, конечно, ну да ладно. Выслушаешь, о чем царевич попросил?

Григорий кивнул. Теперь‑то конечно, выслушает. Как не прислушаться к человеку, который такое может придумать? Хорошего наследника государь вырастил, замечательного просто.

— Он просил разбить наших людей на отряды — по сто — двести человек и пустить прочесывать степь. Находят татарское селение — и зачищают.

— Это как?

— Мужчин, кто за оружие схватится — убить. Кто не схватится — в плен. Женщин и детей также в плен.

— И что с ними делать?

— Так с нами и калмыки идут, и башкиры — вот коли им понадобятся эти твари, пусть к себе и забирают. А коли нет — гнать их с полуострова поганой метлой… кто останется.

— Останется?

Воин чуть покривил губы.

— Государь царевич — добрый, да мальчик он еще. Как представил, что селения вырезать придется…

— Не видел он селений, в которые эти твари приходили. Как там воронье пирует, не видел.

— Молод он. И что?

Григорий опустил глаза. Да, молод. И милосердие пока царевичу не в укор.

— Молодость — это такой недостаток, который со временем проходит, — усмехнулся Ордин — Нащокин. — А пока… ты ж знаешь, что в каждом селении этих тварей есть по нескольку десятков рабов.

— И?

— Вот им и поручить решать судьбу своих бывших хозяев.

Ромодановский хмыкнул.

А почему нет? Именно рабы и разберут, кто плохой, кто хороший, кто жить достоин, а кого придавить бы…

— Я сегодня приказ отдам. А нам надобно здесь укрепиться — оставлю тысяч пять, пусть работают…

— А остальные?

Ромодановский хитро прищурился.

— Сколько мы кораблей захватили?

— Да немало. И что?

— Сейчас по степи идти — глупее не придумаешь. Нет уж, пускай, башкиры по ней скачут, татарские стойбища разоряют, ежели отряд небольшой — им и вернуться есть куда, опять же, из‑под пала уйти легко. Сам знаешь, коли эта татарча степь запалит…

— Да уж знаю.

— Вот и смотри. Галеры, фрегат… сможем мы пройти к Ени — Кале, а там высадиться?

— По морю?!

— А чего ж нет? Казаки, вон по Дону ходят, а мы по Азовскому пройдем, осторожненько, вдоль берега…

— Заметят.

— А мы турецкие флаги поднимем. Сам понимаешь, до Перекопа еще дойти надобно. А вот ежели мы Ени — Кале возьмем, да потом туркам в спину и ударим…

— А возьмем ли?

— Тут вопрос иначе стоит. Сможет ли царевичево зелье и стены Ени — Кале вот так снести?

— Надо с мальчишками поговорить. Но думаю, что сможет.

— Позвать кого из них, поговорить…

Призванный пред светлые боярские очи Сенька особо не мялся. А что — бояре? Он с государем наследником за одним столом сиживал!

Корабли?

Эммм… вопрос сложный. Но ежели отвести под хранение каюту, а не трюм, ну и конечно, им бдить беспрестанно, укутать бочонки в просмоленную парусину, завернуть в ткань, чтобы вода уж точно не попала…

Тогда шансы довезти зелье неиспорченным — есть.

Снесет ли стены?

Да ежели побольше положить — так их к Перекопу унесет, в Константинополе у турецкого народу шапки с голов посбивает! Только вот в другом беда. А хватит ли сил?

На этом мужчины выставили мальчишку из покоев и принялись считать.

Выходило, что все войско не перевезешь, в лучшем случае, набив до отказа корабли и посадив воинов на весла — третью часть. Хватит ли этого?

Обычно в Ени — Кале больше трех — четырех тысяч человек и не было. Но там крепкие стены. Там береговые батареи. Там все, чтобы затруднить проход судам. А им‑то проходить и не надобно. Им надо сквозануть вдоль берега, высадиться где поближе — и брать ее с суши. Оттуда‑то Ени — Кале и не укрепляли сильно. С имеющимся огненное зелье справится, а овладев этими двумя точками можно будет и иначе с турками поговорить. Да и Крым зачищать от татарвы, и Перекоп взять…

Проблема в другом. Можно посадить русских на весла, но среди них нет умелых моряков. Капитан, штурман, боцман — мимо этих на корабле не пройдешь. Хотя, возможно, такие найдутся на галерах, среди рабов и пожелают поквитаться с турками? Особенно про условии вознаграждения за труды?

Мужчины переглянулись. Безумный план на глазах становился все более серьезным.

Турецкое войско целиком еще не подошло, но отдельные соединения уже пытались пройти по польской земле. Уже разбиты были несколько отрядов польских татар, уже разнесли в клочья несколько чамбулов — и уже пару раз перехватили казачьи разъезды подлеца Дорошенко, коего Собесский обещал лично на кол посадить, ежели будет судьба благосклонна. Тысяча человек — большая сила, особенно когда они хорошо вооружены и им помогает каждый человек в окрестностях. Соединения то расходились, то сходились опять, рыскали по дорогам, разбивали отдельные отряды, теряя своих и захватывая в плен чужих, а то и поливая кровью правоверных мусульман родную землю…

Пощады не просили и не давали, отчетливо понимая, что речь сейчас идет не о простой стычке — каждый убитый противник сейчас — это пусть крохотное, но ослабление вражеского войска.

И поляки дрались не за страх, а за совесть.

Впрочем, страх тоже присутствовал. Командирами сотен были поставлены доверенные люди Собесского, а Ян отчетливо пообещал повесить каждого пятого из сотни, коли глупость да гордыня им разум затуманят.

Слов на ветер он не бросал, а потому люди слушались.

И летели, летели донесения в Каменец, а оттуда — королю, в Краков.