730 дней в сапогах - Сергей Буянов

Лёха развернулся и вышел из сортира с чистой душой: он не за чмыря впрягался – за себя постоял.

Отдышавшийся Гиви сорвал зло на Роме.

– Би-истрэй, би-истрэй! Падла, с-сука!

Взяв чмыря за ворот, Гиви воткнул его рожей в тазик с дерьмом. Несостоявшийся доброволец-афганец, огрызаясь отчаянным матом, оттирал лицо без того уже изгвазданной хэбушкой. Вовчик не удержался и врезал пинком под копчик бывшему дружку. За трусость, за предательство дружбы, за свою с Лёхой реабилитацию: чтобы завтра не оказаться рядом с Ромой. Рома-чмырь ещё пуще взвыл и упал на зассанный пол, пуская сопли и слюни…

– Стрёйся, третьий взвод!

Пора на развод.

После построения на плацу первый взвод направился в караулку, третий – в столовую, дневальные со всех подразделений – на тумбочку.

Взвод целиком перешёл в распоряжение старшины. Только он имеет право возглавлять наряд по столовой.

Быдусь начал распоряжаться.

– Строиться, наряд!

Взвод выстроился в две шеренги в вестибюле солдатской столовой. Лёха с Вовчиком предусмотрительно встали в задний ряд.

Быдусь снял повязку «ДЕЖУРНЫЙ ПО СТОЛОВОЙ», жестянку перетянутую красной материей. С невозмутимой миной он прошёлся вдоль всего строя. При этом старшина держал повязку на вытянутой правой, скользя ею по лбам и носам курсов первого ряда.

– Дрын-брынь! – как по батарее гаечным ключом!

Никто не посмел увернуться, хуже того, пискнуть!

Потом он начал перекличку по самолично составленному списку.

– Барин! (Баринцев)

– Я!

– Утюг! (Утейгенбаев)

– Хата! (Хатанзеев)

– …

– Хата!!! – Быдусь подошёл вплотную к Хате.

– Хата! Дом! – он замахнулся левой.

Хатанзеев испуганно отпрянул.

– Чё шугаешься, чурбан паршивый? Смотри, падаль, вот русский стоит, – Быдусь указал на Потехина, – и улыбается.

– Улыбается!!! – сверкнул глазами Быдусь.

Потехин скривил губы в подобие улыбки.

– Я ему по роже, – старшина тотчас сопроводил слова делом. – А он, улыбается!

– Весёлый парень!

Потехин на этот раз улыбался во весь рот.

– А ты, мразь поганая, всё шугаешься! – Быдусь оглядел строй. – Господа урюки-чурбаны-узбэки, мрази черножопые! Мне бы дали волю. Волю! Поняли, да?! Я бы срал на ваши хари, топтал бы их сапогами!

Никто не возражал. Лёха сдавленно хмыкнул, представив себе описанную картину. Он-то был уверен: попадись только Быдусю, при данной тому воле! Любой, не имеющий отношения к вышеназванным жерножопым, – не избежал бы такой участи.

Перекличка продолжалась.

– Хата!

– Я!

– Чмо!

Молчок.

– Чмо?! – повторил Быдусь, глядя в глаза воняющему испражнениями Роме-чмырю.

– И-х, – просипел Рома-чмырь.

Быдусь не желал мазать руки в прямом смысле, он действовал психологически.

– Первая шеренга! – старшина указал место начала шеренги. – Направо! Шаг вперёд!

– Левая шеренга, налево! Шаг вперёд!

– Задняя шеренга, кругом! Шаг вперёд! Кру-угом!

Так Рома остался вне строя.

– Чмо! Чмо! Чмо!!! Трижды чмо!

– Я…

Быдусь скопил побольше слюны и разом выхаркнул в глаза Роме-чмырю.

– Я, я, я! Чмо! Я чмо!

Вот тебе и Рома-друг – Рома-чмырь!

– Коми! (Вовчик)

– Я!

– Баян!

– Я! – отозвался Тальянкин, догадавшись, что Быдусь не стала заморачиваться тальянкой и назвал его другим музыкальным инструментом.

– Танцплощадка! – объявил Быдусь всем названным и пояснил: – Зал!

Быдусь поочерёдно определил курсантов для разных отделов кухни.

Дискотека – посудомойка. Она же, торпедный цех.

Белые люди – хлеборезы.

Спортзал – овощерезка.

Смертники – помповара.

– Опьять тьи менэ тупорилых даёшь! – попробовал возмутиться повар.

– Я тебе, Баха, землячков даю! Землячков!

Баха вымученно улыбнулся.

– Ну, чем он плох? – сержант указал на громадного узбэка. – Э-э! Лошадь, бяхь-ке!

Лошадь протопал к старшине.

– Вечный смертник! – улыбнулся Быдусь.

Помповар смертник, потому что не живёт в наряде и пяти минут без наставления Бахи: пинка, зуботычины, подсечки или удара огромным половником.

Смертников всего-то трое. Поварам разгуляться негде. И приходиться им, мучаясь от скуки, периодически заскакивать в спортзал – овощерезку. Здесь целый десяток курсов. Не разгибаясь, они скоблят картошку тупейшими ножами. К ним изредка заскакивает сержант. Всякий раз по 30−40 отжиманий от грязного скользкого пола, и снова не разогнись! Хорошо, повара узбэки вносят разнообразие. Когда заставят жрать плохо почищенную картошку – тоже витамины. Другой раз искупают потного и грязного курса в ванной с очищенной картошкой – какая-никакая гигиена. Или заскочат мимоходом, по-каратистски покрутят ногами, задевая по лбам и скулам курсантов – хорошая встряска одеревеневшим курсантам. Уж не посидишь, не покемаришь в тоске. А увёртываться от ударов поваров, сам Бог велел. Они не Быдусь, зла не держат, если промажут.

Хлеборезы, во всех смыслах белые люди! Всю ночь напролёт они режут хлеб тупыми тесаками и делят формовками масло на равные пайки по количеству столующихся. Масла всегда почему-то не хватает. А ещё бубтянам дай, поварам отрежь, сержанту оставь да не забудь себя, любимого. Вот и приходится бедолагам кроить-перекраивать несчастные солдатские пайки. Зато хэбушка чистая, и у старшины под боком. В наряде по кухне, и без него. Глядишь и сопля улыбнётся – ефрейторская лычка на погоны. Будь только построже со товарищами да безжалостнее к чмырям. А там и до сержанта недалече. Такого человека всяко в учебке оставят. Что и говорить, белые люди хлеборезы – человеки с будующим.

В дискотеке всё без затей. Знай себе, хватай диски и кидай в ванну с мыльным раствором – пройдись тряпкой – ополосни в ванне с чистой водой и клади в сушилку. Взял, очистил, сполоснул, поставил – вся любовь!

На танцплощадке повеселее. Изловчись донести чугунок с горячей баландой из одного конца зала в другой. При этом нельзя расплескать и лучше не обжигаться. Потом сразу обратно, за следующим чугунком. Всегда бегом, под неусыпным оком самого Быдуся! Управился с посудой после обеда? Скучать не будешь – гарантировано! Протрёшь столы до блеска, отмоешь пол на своём ряду, бегай по залу! Развивай дыхалку! Если бегать не желаешь, сиди смирнёхонько под столом, как Леха. Кури в кулачок, а второй рукой три себе стол либо пол. Главное, чтобы было слышно – шуршит человек, работает! Уже убрал? Не беда, кругами по залу, бегом марш!

– То…ва…рищ сер…жант, – запыхавшись сообщает Барин, – у…с…тал, при-кажите вы-мыть пол где-нибудь. Хоть что. Больше не могу.

– Бегом, Барин, бегом!

Три-четыре техничных пинка, и уже может! Всё сможет советский солдат!

После одиннадцати ночи наступает час пик. По Уставу через полчаса после отбоя разрешается подниматься с постели. И начинается паломничество в столовую. Идут бубтяне за пайкой для дедов: картошку пожарить, набрать масла, хлеба, сахара. Подручная сила под рукой – курсы. Овощерезка в полном распоряжении БУБТа, стратегический торпедный цех – дискотека – наполовину. Белых людей, закрытых на замок не достать, а танцплощадка в ведении Быдуся. Его уважали, бегали-то гуси, одного призыва с Быдусём. Их посылали фазаны за пайкой для дедов, согласно армейской иерархии.

В обеденном зале вдруг нарисовался фазан. Сидел, выжидал, курил. Как только Быдусь отправился «по объектам», он схватил Лёха за ворот.

– Вишь это? – он кинул на пол грязный свёрток.

– Где? – Лёха сделал вид, что не понял.

– Вопросы задаю я! Сейчас берёшь этот узел, летишь в мойку, стираешь и докладываешь мне!

Леха не понял. Он отказывался понимать. Стирать? Опускаться, чмыриться? Никогда! А что если врезать белобрысому козлу промеж глаз? Тогда, трибунал. Это же сержант.

Появился Быдусь, не глядя, прошёл мимо.

Вот-те на! И Быдусь не всемогущ. Тогда, сам на сам! Лёха ожидал удара, чтобы не бить первому. Оставалось увернуться и ответить. А там, будь что будет. И в дисбате живут, не подыхают, кое-кто даже домой возвращается.

Фазан размахнулся для удара. Неуклюже, выучка не та. Даром что сержант, но в БУБТе-то какая практика? Кадровому сержанту замахиваться не надо – вмиг отоварит и глазом не моргнёт. Вот что значит, правильная выучка! Или реакция по-пьяни замедленная?

Так или иначе, удара не получилось. Рука фазана была перехвачена … Кирюхой!

В безупречно отглаженной ушитой хэбушке, со «стоячими погонами», расстёгнутым крючком, сияющей бляхой и начищенными до блеска сапогами – явился ангел-спаситель, друг с одного двора, почти родня!

– Ты чего, Волчок, к пацану пристал?

– Привет, Кирюха! Ты это, молод ещё в мои дела суваться!

– Волчок, успокойся. Это мой земляк! – Кирюха отпустил руку фазана.

Волчок тотчас переключился на другой объект.