Евангелие от Иоанна - Брюс Милн

Отличие можно передать следующим образом: для авторов первых трех Евангелий чудеса Иисуса — это события вторжения Царства Божьего, «это деяния, которыми утверждается Божье Царство и низвергается царство сатаны»[54]. Хотя для Иоанна чудеса тоже реальны, как исторические дела сверхъестественной силы, они при этом более символичны и указывают на Самого Иисуса и непосредственно на смысл Евангелия. Короче говоря, чудеса в синоптических Евангелиях более эсхатологичны, а у Иоанна — христологичны. У Иоанна вера, основанная на чудесных знамениях, не считается удовлетворительной (2:23—25; 4:48; 6:26). Чудеса — это своего рода показатель, шаг в обратную сторону для тех, кто преднамеренно отказывается хотя бы признать знамения (3:19–21; 12:37–41; ср. мои коммент. к4:43–54).

Еще один аспект «знамений» достоин упоминания. Иисус рассматривал знамения как «дела» (erga). «Дела» могут также включать в себя и Его слова (ср.: 14:10). Использование слова «дела» указывает на связь служения Иисуса с деяниями Отца: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю» (5:17). Сын и Отец настолько слиты воедино, что дела Иисуса могут быть рассмотрены как дела Отца (14:10). Поэтому «знамения», как и все Евангелие, заставляют нас предстать перед Иисусом с вопросом: «…кто же Ты?» (8:25).

Существует некое единомыслие среди комментаторов, что два события в гл. 2 (превращение воды в вино в Кане и очищение храма в Иерусалиме) дают представление о сути служения Иисуса. Они также предваряют предстоящие деяния Христа. «Посещение брачного пира и очищение храма были первыми деяниями нашего Господа в Его первый приход. Очищение видимой Церкви и брачная вечеря будут Его первыми делами, когда Он придет опять»[55].

1. Знамение первое — Кана (2:1–11)

Первые слова — На третий день — указывают на чудесную связь с событиями только что описанными. Мы уже говорили о возможных мотивах, которыми руководствовался Иоанн, повествуя о первой неделе творения. Подобная связь в лучшем случае временная. Это Евангелие при окончательном анализе должно стать, как одежда Иисуса, цельным хитоном, который «был несшитый, а весь тканый сверху» (см.: 19:23). Поэтому дальнейшая временная связь возможна как обетование о «лучшем», данное Нафанаилу, в котором находит исполнение откровение славы Иисуса, явленное Его ученикам (11).

Иисус был приглашен на брак (2). Он принял приглашение и, вероятно, пришел вместе со Своей семьей, также приглашенной. Вполне возможно, что Мария была одной из женщин, готовивших и подававших пищу. Нехватку вина, наверное, можно объяснить продолжительностью брачных торжеств у евреев, которые могли длиться целую неделю. Если бы вдруг вино действительно кончилось, это могло привести к скандалу и плохо отразиться на женихе. Могло даже дойти до суда.

То, что Мария обратилась с этой проблемой к Иисусу, понятно и объяснимо. Она, как женщина, зависимая в браке от мужчины, искала поддержки у Сына, так как муж в это время отсутствовал (Мк. 6:3). Ее просьба — это изложение нужды и просто полезный пример ходатайственной молитвы (ср.: «Господи!., кого Ты любишь, болен», 11:3; 4 Цар. 19:14). У всех нас есть наклонность использовать молитву как указание Богу. Наше дело — положить нужду у Его ног и позволить Ему ответить так, как Он хочет. Отметим также, что просьба Марии продиктована скрытым послушанием (5). Молитва без смирения будет услышана настолько же, насколько приведет к спасению вера без дел (Иак. 2:16; ср.: Нав. 7:10–13; 1 Тим. 2:8).

В ответе Иисуса Его Матери (4) нас могут заинтересовать два аспекта: во–первых, Его отношение к Ней, как к «женщине», и, во–вторых, Его явное колебание — что Ей ответить? Первое не столь неуместно, как может показаться. Слова дорогая женщина (NIV) сказаны с той же нежностью, с какой они будут сказаны в момент глубокой скорби (ср.: 19:26). Что Мне и Тебе, Жено?[56] Эти слова вносят некоторые коррективы, которые не могут быть не замечены. В свете определенной Отцом миссии и грядущего финала этот обмен репликами переносит (хотя и специфически) отношение Иисуса к Его Матери в новое русло. Час Его самопожертвования еще не пришел (ср.: 7:30; 8:20; 12:23,27; 13:1; 17:1), но жертва неминуема. Поэтому все предыдущие Его взаимоотношения, даже с родственниками, должны быть пересмотрены. Как только Мария принимает новый порядок в отношениях с Иисусом, Ее жалоба находит отклик. «Мария знала Иисуса как Его Мать, и упрекаема за это; Она откликнулась как верующая, и Ее вера была чиста»[57].

Еврейский закон требовал, чтобы перед приемом пищи руки омывались (6); емкостям, предназначенным для этого, тоже следовало быть очищенными (ср.: Мк. 7:3,4). Каменные кувшины были прочнее, чем глиняные, к тому же мыть их было легче, потому что запах к ним не приставал так, как к глиняным (ср.: Лев. 11:29–38).

Служители послушались Иисуса (7, 8) и были вознаграждены (9), хотя могло показаться, что такое указание — прямой путь к скандалу. Удивление распорядителя пира качеством «нового вина» по сравнению с тем, что подавалось ранее (10), раскрывает суть этого «чуда» и показывает его смысл. Новое вино Царства, принесенное Иисусом, превосходнее старого вина иудаизма. «Иисус превращает воду иудаизма в вино христианства»[58].

Иоанн утверждает этот контраст в «прологе» (1:17,18). Святое Слово было слушаемо и хранимо долгие столетия в Израиле и было изменено в полноту Бога. Тот, о Ком «писал Моисей в законе и пророки» (1:45) и Кто был ранее увенчан, явился среди нас; Он стал плотью (ср.: Евр. 1:1,2).

Если рассуждать о физической природе вышеназванного чуда, то не может быть сомнений, что вино было настоящим. Но было бы неправильно усматривать здесь основание для рассуждений на тему позволительности потребления алкогольных напитков последователями Иисуса сегодня. Нет «оснований для заключения о серьезной степени опьянения на этой свадьбе»[59]. Мы видим, какое несчастье в любом уголке нашей планеты прямо или косвенно приносит употребление спиртного, и этим объясняется позиция тех современных христиан, которые выступают за воздержание от спиртного.

Но вернемся к разговору о значении чуда и обратим внимание на воду как элемент, играющий важную роль при очищении. Вода стала исходным материалом чуда, которое сотворил Иисус. То, что Иисус стоял не только над физическими, но и над духовными закономерностями, видно из следующего.

Если говорить об окончательном очищении, то закон был в состоянии указать путь, но был не в силах дать постоянного освобождения совести, отягощенной бременем падения (1:17). Ритуалы очищения играли весьма ограниченную роль в таких попытках освободить совесть (ср.: Евр. 10:1—18). Напротив, Иисус посредством Своей жертвы «навсегда сделал совершенными освящаемых» и «посему… может всегда спасать приходящих чрез Него к Богу» (Евр. 10:14; 7:25; Рим. 5:1; 8:1).

«Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур, — как волну убелю» (Ис. 1:18). Нет значительнее слов, которые могут быть сказаны о нашей греховности, чем эти.

Закон мог дать указание, каким образом очиститься, но не в силах был привести к окончательному очищению. Настоящая святая жизнь была дальше, и хотя призыв к ней уже прозвучал, падшее состояние человека говорило о том, что чистота и святость должны стать постоянными: «…желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу» (Рим. 7:18). Пророки мечтали о дне Божьей победы над этой слабостью иудаизма через новый завет, написанный в сердце, завет, который станет не только предписанием, но и силой для его выполнения (ср.: Иер. 31:31–34; Иез. 36:25–27). Христос принес этот новый завет. Харолд Моррис говорит: «Обетование 2 Кор. 5:17 состоит в том, что личность в Христе становится новым творением. Это касается и меня, заключенного под номером 62 345. Старые привычки и отношения замещены теперь работой Святого Духа в моей жизни. На протяжении пяти лет во мне происходила борьба, и мой мятежный дух, который некогда был для меня ведущей силой, оказался чрезвычайно слаб перед Христом. Он взял надо мной верх. Постепенно Он заменил мою ненависть Своей любовью. Лежа во дворе тюрьмы и глядя в небо, я испытываю радость и мир оттого, что Христос нашел меня. Заборы, вооруженная охрана — все вокруг как будто под напряжением, а я спокоен, ибо чувствую внутри силу, ранее мне не знакомую. Это присутствие Христа»[60]. Мэнсон утверждает следующее: «У Христа две руки — одной рукой Он указывает нам путь, а другой ведет нас. Христианский идеал — перед нами, но он напоминает вершину почти неприступной горы, своего рода этический Эверест, на который мы, употребив все свои усилия, должны подняться вместе с Христом — как с товарищем и проводником»[61].

Прибавим к сказанному, что несовершенство закона видно из того, какие мотивы он способен пробудить. Новая мотивация, которую принес Христос, — это побуждение возблагодарить Бога и откликнуться на Его любовь. Даже самое отточенное повеление и наивернейшая заповедь не могут сравниться со столь неотразимыми, можно сказать безотказными, мотивами, зовущими последовать за Христом. «Любовь Христова объемлет нас… если один умер за всех, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего» (2 Кор. 5:14,15). Именно этот мотив и побуждение жить не для себя стали движущими для К. Т. Стадда, жертвенно посвятившего себя миссионерскому служению: «Если Иисус Христос — Бог, Который умер за меня, тогда то, что делаю я, — не жертва». Это чудо может произойти вновь: вода станет вином, а привычка к поражениям, снобизм и ущербность словом воскресшего Иисуса превратятся в вино прощения, победы и радостной покорности.