С войной не шутят - Валерий Поволяев

Рыжий тем временем совершил некое театральное действие, которое незамедлительно произвели и оба его напарника: вытащил из карманов руки и шагнул в сторону. Позади него оказался огромный, будто столб, врытый в землю, лом. Рыжий стоял, прислонившись к нему спиной, как к столбу.

Хоть и не был рыжий гигантом, но справился он с ломом легко – играючи, будто щепку, выдернул его и всадил в землю перед собой. Картинно оперся на лом.

Потом положил на него один кулак, сверху пристроил другой, а еще выше водрузил свой подбородок – получилась этакая сложная строительная конструкция.

Капитан-лейтенант высунул голову из кабины рафика, встретился глазами с рыжим.

– Что, ребята, здесь мы не проедем?

Рыжий качнул головой:

– Не проедете.

– А в обход?

– И в обход не проедете.

В это время с горки, от домов, к рафику уже побежал народ. Минут через пять эти люди будут здесь, начнут разбирать машину на гайки, на заклепки, на железный лом. Мослаков посмотрел в ту сторону и вздохнул:

– Может, вам водки дать? На всю деревню? Или откупного заплатить?

Рыжий оживился, оторвал подбородок от лома:

– Давай водку!

– Иди сюда! – позвал его Мослаков.

Поддернув штаны и ухмыльнувшись довольно, рыжий подошел, засунул голову в кабину. Из кабины черным немигающим зрачком на него смотрело дуло пистолета, который держал в руке мичман.

– Такой водки мы можем найти на всю вашу суверенную деревню, – сказал Мослаков. – На всех жителей. До единого.

В глотке у рыжего что-то громко булькнуло.

– Не надо, – с трудом проговорил он.

– Ить ты… Что же ты, кореш, так быстро меняешь свою точку зрения и отказываешься от бакшиша? Таможня тебе этого не простит, – Мослаков усмехнулся, достал свой пистолет, выбил из него обойму.

– Не надо, – моляще проговорил рыжий, задышал хрипло, с перебоями.

Мослаков выколупнул из обоймы один патрон, верхний – новенький, нарядный, протянул его рыжему:

– Держи, приятель! Проделай в этом патроне дырочку и повесь себе на шею. Вместо амулета. Эта пуля была твоя. Понял?

Рыжий с громким всхлипом втянул в себя воздух. Он неотрывно, не мигая, будто загипнотизированный, смотрел на пистолет, губы у него задрожали, в маленьких глазах возник страх.

– А теперь пошел вон! – скомандовал ему Мослаков, и рыжий, продолжая пришлепывать дрожащими губами, отвалился от рафика, беззвучно соскользнул в сторону и побежал, взбивая сандалетами облака пыли – прочь, прочь, прочь от этих страшных людей!

Мослаков резво взял с места, из-под колес машины с грохотом полетела щебенка. Парни с ломами, увидев, с каким проворством шарахнулся от рафика их предводитель, поняли, что для этого есть основания, и поспешно отступили в сторону.

Через пять минут деревня осталась позади.

– Как она хоть называется, эта латифундия, дядя Ваня? – Мослаков стер со лба пот. – Не обратил внимания на вывеску?

– А у нее и вывески-то нет.

– Вот так всегда. Как только за разбой принимаются, так фамилий своих начинают стыдиться. Хлебнула деревня суверенитета и захмелела, бедная, – Мослаков зло покрутил головой. – Ну и ну! Неумытая Россия!

Мичман невольно крякнул: лично он воздерживался от таких определений.

– Это не я придумал, – сказал Мослаков, – это классик. С него и спрос.

– Воинственная деревня! – мичман крякнул вновь. – Давно не видел таких остолопов. А все дело в двух-трех дураках типа этого рыжего. Его надо было бы пристрелить – и все. Деревня сразу бы стала иной.

– А вот насчет пристрелить – нельзя. Только по решению суда.

– А вот, а вот… – недовольно проворчал мичман, – так мы и свалимся в преисподнюю. Вместе с этим навозом.

Следующая деревня была чистенькой, мирной, будто бы из другого мира, народ в ней жил добродушный, бабульки с приветливыми лицами кивали со скамеечек – тут было принято обязательно здороваться с незнакомыми людьми. По дороге бродили дородные индюки и тоже кивали, Мослаков расслабился, на взгорке остановил рафик. Выпрыгнул из него и сладко, с хрустом потянулся, похлопал ладонью по рту:

– Не выспались мы с тобою, дядя Ваня!

Вдруг в поле зрения ему попало невысокое деревянное здание, выкрашенное голубой краской, с белыми наличниками на окнах. Над входом светилась яркая жестяная вывеска.

– Ма-га-зин, – вслух прочитал Мослаков и вприпрыжку, словно бы вспомнив собственное детство, бросился к нему.

В магазине – вещь совершенно невероятная по деревенским понятиям – было пиво.

– «Жигулевское»! – восторженно выдохнул Паша и одарил продавщицу самой лучшей из своих улыбок.

Та, курносенькая, конопатая, милая, даже глаза от этой яркой улыбки потупила.

– И без всяких талонов? – не веря спросил Мослаков.

– Без всяких талонов, – подтвердила продавщица.

– Бери сколько хочешь?

– Бери сколько хочешь.

– Мама мия! А мы тут проезжали мимо одного села, так там даже одеколон продают по талонам и только в определенное время. На дверях магазина висит объявление: «Продажа одеколона питьевого – с двух часов».

– Глупость какая!

– Я тоже так полагаю.

Продавщица кокетливо стрельнула глазами в Пашину сторону. Мослаков сделал вид, что этого разящего выстрела не заметил.

– И холодное пиво тоже есть?

– В меру холодное, – ответила продавщица, – не из холодильника, а так… из темного угла. Но в том, что оно не горячее, – ручаюсь!

Паша не выдержал, вкусно почмокал губами.

– Вы не представляете, какое вы солнышко! Десять бутылок, пожалуйста! Похолоднее! И буханку хлеба в довесок.

Так все деньги, заработанные на подвозе пассажиров, на пиво с хлебом и ушли.

– Эх, на колбасу не хватило! – мичман понурился.

– Дядя Ваня, не журись. Будет кое-что и почище колбасы. Соль у нас есть?

– Есть.

– Знаешь, как это вкусно – навернуть черняшечку с солью и запить пивом… А?

– Знаю. Только не забывай, Паша, у нас еще в машине ведро раков парится, – сказал мичман, когда они вышли из магазина.

– Раки – это дело серьезное. – Голос у Мослакова сделался озабоченным. – Чувствую, до моей родной деревни мы их не довезем. Дай-ка мне карту, дядя Ваня.

Напевая что-то веселое, капитан-лейтенант поводил пальцем по карте и объявил:

– До Дона примерно двадцать километров. Там мы и сделаем привал, переждем жару. А в деревню мою мы поедем вечером, по холодку. Ночью подъедем к Волгограду. Завтра во второй половине дня будем в Астрахани.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – мичман огляделся в поисках деревяшки, но ничего деревянного не нашел и постучал себя пальцем по голове. – Не загадывай, Пашок!

Воздух у Дона, в низине, был совсем раскаленным, в нем, казалось, плавилось все – и вода, и рыба, и воздух, и края горячих берегов. Мир походил на одну огромную домну.

Мослаков привычно подогнал машину к самой воде – едва радиатором в нее не залез, сдернул с ног кроссовки и, как был, в джинсах, в футболке, прыгнул в воду, погрузился в нее с головой, вынырнул и застонал от удовольствия.

Он все умел делать заразительно, капитан-лейтенант Мослаков – умел заразительно смеяться, заразительно купаться, заразительно есть, заразительно танцевать, заразительно петь. Мичман даже заерзал на горячем сиденье от нетерпения – так ему захотелось в воду.

В конце концов он не выдержал и, не дождавшись Мослакова, нарушил воинскую инструкцию: скинул с себя одежду и голяком, мелькая незагорелыми ягодицами, бросился в Дон. Поплыл.

– Улю-лю-лю-лю! – восторженно прокричал ему вслед Мослаков.

У крика даже не было привычного эха, оно растворилось в воздухе. Крик был, как человек без тени в солнечный день, без отзвука, жаркая пелена воздуха лишь дрогнула на несколько мгновений, словно бы собиралась вознестись к небу, и затихла: жару эту не то чтобы эхом или криком, ее пушкой было не пробить. Мослаков окунулся еще несколько раз, выплыл на мель и, вытряхивая из ушей воду, нехотя побрел к берегу. Покидать Дон, его струи не хотелось.

На берегу он с трудом стащил с себя тяжелые, ставшие железными, негнущимися джинсы, выжал их, потом стянул футболку, также выжал и развесил одежду по кустам. Через десять минут будут готовы.

Вот такая жара вызвездилась ныне в России. Не российская жара, а африканская. Красноперые попугаи только на ветках кустов не сидят, да крокодилов в Дону нет, а так все есть.

Впрочем, если приглядеться, можно отыскать гадов не менее опасных, чем крокодилы. В десяти метрах от рафика, на выгоревшем песчаном приплеске в крупный серый клубок свернулась змея. Мослаков заметил змею с опозданием, вздрогнул от неожиданности – здоровая дура! Если попытаться ее шугануть – обозлится. Палить из пистолета – глупо.

Он поспешно отступил от змеи и поднялся на взгорок посмотреть, виден ли автомобиль с дороги? Не виден. Скрыт густыми, посеревшими от жары лозинками. Сбоку, если совершить проброс по берегу, тоже не виден, рассмотреть можно только с воды, с баржи-самоходки, с катера. Но пуста река. С одной стороны, жарко плавать-то, а с другой – горючего у народа, у хозяйств крестьянских и городских нет, будто бы живем не в нефтедобывающей стране, а в какой-нибудь Сьерра-Леоне, где, кроме кокосов, ничего нет и автомобили стараются заправлять маслом, выжатым из кокосовых орехов.