Седьмое небо в рассрочку - Лариса Соболева

– Сама виновата. Гонор у тебя зашкаливает.

– Наверное. Но если он негодяй, как говорит мама…

– Кто? Леха негодяй?

– …должна же я это знать? Знать хотя бы для того, чтоб не питать иллюзий. Вы до сих пор дружите с ним, значит, он того стоит, да?

Провокационно задан вопрос. И Владимир Витальевич клюнул на провокацию, устроился в полуразвалившемся кресле, закурил трубку, закинул ногу на ногу и поедал глазами Сабрину. Нужно еще что-то сказать ему, более убедительное и действенное – что же? А она вдруг расклеилась, скорей всего, себя стало жаль, вот и навернулись слезы, голос предательски задрожал:

– Сожалею, что так вышло. Я ревновала его к Пашке, мне казалось, он не так меня любил, не так заботился обо мне… Вы правы: приспичило. У меня проблемы… собственно, это не интересно… В общем, мне и стыдно, и обидно… Так кто там виноват, дядя Володя?

Вероятно, отчаяние, а именно это чувство лидировало среди разнообразнейших и противоречивых эмоций, он принял за искреннее раскаяние. Не заметил, что Сабрина не договаривает, следовательно, ее правда прилично обрезная. Указав ей глазами, куда сесть – на деревянный ящик, Владимир Витальевич обрадовал Сабрину:

– Не вижу причин для отказа. Но тебе будет неприятно слушать, к тому же вряд ли я обойдусь без комментов.

– Переживу, я девочка большая.

– Не перебивать! – погрозил он пальцем.

Звезда его очей

Когда-то Тата, молодая и красивая, авансом получила весь набор из торбы госпожи Удачи, по тем временам набор был офигенным, но аванс нужно отрабатывать. Кстати, небеса более требовательны к долгам, компромиссы они не приемлют. Очутившись на гребне успеха и взлетев по социальной лестнице где-то близко к вершине Олимпа в отличие от мужа (Ленчик числился кочегаром), Тата потеряла платформу под ногами. Оторвалась она от земли и парила, как стрекоза, тогда как муж ползал по электричкам, мотаясь почти каждую неделю за «грязью» и рискуя надолго сесть туда, откуда небо видят только в однообразную клеточку.

Поначалу Ленчик не обращал внимания, что жена постоянно зудит: не так сидишь, не так ешь, не то говоришь. Замечания делались в полушутливой форме, а он давно относился к себе критически и прислушивался без обид. Но существует закономерность: разрешаешь близкому человеку (другу, жене, мужу) хамить в малом, жди большого свинства. Так и случилось, правда, до этого раздражительность Таты и вечную усталость он списывал на завистников, мешающих жене проводить реформы, она же у него – о, ух, ах! Нежданно-негаданно, как это всегда бывает, Ленчик получил мощнейший удар, выражаясь фигурально, прямо по голове, отчего та из заоблачных высот вернулась на плечи и укрепилась там навсегда.

Накануне вечером Тата поставила мужа в известность, что едет на деловую встречу. Навела она марафет, облила себя французскими духами (безумной стоимости) и наносила последние штрихи, подчеркивающие красоту, как вдруг Ленчик – оп-ля! Тата как стояла перед зеркалом, так и застыла, глядя на его отражение, не сообразив хотя бы закрыть рот и повернуться к мужу анфас. А он, жуя спичку, облокотился плечом о стену и пассивно произнес:

– Ты еще дома? Может, тебя отвезти?

Тата потерялась и расстроилась, не сумела скрыть этого:

– За мной Машка обещала заехать… Ты же сегодня на дежурстве! Признавайся, что-то случилось?

Интуиция… О, эта ехидная и древняя дама, сидящая в каждом человеке, не преминет подсказать: внимание, тревога, берегись, остановись. Но кто ж ее, интуицию, слушает-то? И Тату не подвела старушенция, обратила ее царственное внимание, что Ленчик какой-то необычный, что между ними образовалась прослойка из недосказанности, отчуждения и решимости, которую выдавали глаза мужа. Но Шатун, быстро соорудив невинную физиономию, заверил:

– «Что-то случилось» ко мне не относится, потому что я планирую все случайности. Сигналят, слышишь? Машка приехала, не заставляй ее ждать.

– Ну, пока.

Благоухающая, сверкающая, шагающая впереди моды благодаря дураку Ленчику, Тата дежурно чмокнула его в щеку и поскакала к машине, из окна которой выглядывала Машка – худышка и хохотушка с задорными ямочками на щечках. Растянув рот до ушей, Шатун помахал ей и, как только «жигуль» общей подружки растаял в клубах серой дорожной пыли, сменил мимику на выражение бездомной собаки, у которой отняли сахарную кость. Так ведь отняли! И кто?! Тата.

Некоторых ложь ранит смертельно, например, Ленчика. Тата солгала, и он об этом узнал. С тех пор Леха Шатун ненавидит, когда ему лгут, само собой ненавидит и тех, кто лжет. Любимая жена (действительно, любимая) заливала, будто едет чуть ли не на симпозиум кабатчиков решать вопрос по ценам, а сама отправилась на банальный банкет по случаю повышения ресторанной шишки на должность городского «министра» общепита.

Но у Ленчика-то знакомых куча. Икорку куда он сплавлял? В те же кабаки, кафешки, бары, ну и частным лицам кидал по цене чуть ниже ресторанной. Его знали и уважали, конечно же пригласили на банкет, передав приглашение вместе с Татой, а она… она решила оставить мужа дома!

Ленчика захлестнула обида. Это же пренебрежение им, унижение, оскорбление. Это удар ниже пояса, выстрел в голову… Он места себе не находил и обошел дом – все комнаты, все этажи, включая цокольный, словно искал в закоулках прошлое, которое прожил в счастливом заблуждении.

И нашел все восемь лет – в балках и лестницах, в стульях и креслах, занавесках, коврах, хрустальных вазонах… Везде, куда ни кинь взгляд, стояли, лежали, висели его восемь лет! Риск, тяжесть, бессонные ночи в электричках, проблемы с позвоночником, сухомятка и то не всегда, сбивчивый режим, вернее, полное его отсутствие, усталость… все делалось для Таты. Даже если б она воровала из кабака ящиками, то не построила б этот дом, не забила б шкаф дорогим шмотьем, не имела б домработницу, не… не… не…

Что об этом говорить! Ясно одно: солгала. Зачем? А у старухи интуиции ответ готов… и этот ответ еще страшней, чем предварительная ложь.

Ленчик прилег на диване перед теликом. Следовало выждать время. Из двух программ по телику остановился на той, где демонстрировали оперу, – не новости же слушать про удой молока. Музыка брала за душу, хотя Шатун, сколько ни пытался, а не понимал великое искусство оперы. До этого дня, оскверненного ложью, не понимал. Собственно, некогда было вникать…

Одним из первых в городе он выстроил двухэтажный райский шалаш, приобрел четыре колеса. Купить машину запросто, как сейчас, было невозможно, даже отечественную тарантайку, не говоря об иномарках, которые советские граждане видели лишь в заграничных кинофильмах. Видеть – видели, но даже не мечтали о них.

Тата одевалась только в фирму´, а прикид подбирал муж. Каким-то образом Ленчик разбирался в моде, качестве, имел вкус, что до сих пор являлось для всех загадкой, и это были единственные его достоинства – по мнению Таты. Просмотрев бирки и швы, Ленчик с ходу определял: подделку или фирму´ ему загоняют, впрочем, мало кто рисковал предложить Шатуну самопал. Но тут стоит внести поправку: Ленчик со вкусом одевал жену, давал ценные советы той же Машке, что ей пойдет, сам же как напялит что-нибудь несусветное – караул кричи.

Она просто купалась в сливочном масле (между прочим, и масло было дефицитом), но работу Тате не позволяло бросить честолюбие. А где бы она форсила в нарядах и бряцала золотыми побрякушками, на кухне, что ли? Однажды Тата робко высказалась, что ей грозило бы повышение, если б имелось высшее образование. А Ленька что:

– Да поступай в институт, кто против?

Но она чуток подзабыла, чему училась в техникуме, разумеется, отдавала отчет: вступительные экзамены завалит с треском. А для чего у нее муж – опора, фундамент и таран? Ленчик нанял репетитора (члена приемной комиссии), потом кинул на лапу тому-другому и сделал женушку студенткой. Училась Тата сначала на дневном отделении, потом перешла на заочное обучение, так как ей предложили место заведующей кафе. Редчайший случай тех лет – через полгода после института она стала директором нового ресторана. Общепит принадлежал государству, следовательно, снабжение получали от него же, государства, а поскольку заведение не кровно-родное, то и воровство цвело махровым цветом. Это сейчас Тата за украденную булку в горло вора зубы вонзит, потом выгонит, а тогда…

«Куртизаны – исчадья порока…» – стенал горбун на экране. Ох, как сильно он стенал, аж душа рыдала. Но Шатунов полагал, что рыдать пока преждевременно, и оставил пять процентов на избитое недоразумение, хотя интуиция посмеивалась над неубедительными процентами. Он, как и Тата, тоже не хотел ее слушать, не хотел, а слушал, потому что сердце кровью обливалось, словно заглянув в ближайшее будущее и ужаснувшись.

– Вы слушали оперу Джузеппе Верди «Риголетто», – сказала красивая дикторша в телике. – Партии исполняли…