Последняя звезда - Рик Янси

Снова на Главную. Выглядываю из-за угла, смотрю на кафе. Напротив него – трехэтажный дом. Окна на первом заколочены, на следующих двух – разбиты. В окнах и на крыше темно, в окуляре ни одного зеленого пятнышка. Несколько секунд наблюдаю за фасадом. Я знаю, что делать дальше. Здание надо зачистить. В лагере мы тысячу раз отрабатывали действия в подобной ситуации. Только тогда мы работали всемером: Кремень, Умпа, Рингер, Чашка, Кекс, Дамбо… А сейчас я один.

Пригнувшись, перебегаю Главную улицу. Все тело покалывает в ожидании снайперской пули. Кому пришла в голову гениальная мысль идти напрямик через Эрбану? Кто назначил этого парня командиром?

Не останавливаться, не терять бдительности, проверить окна наверху, дверь внизу. Повсюду мусор и битые стекла, асфальт скользкий от нечистот, в маслянистых черных лужах отражаются звезды. Прохожу квартал и сворачиваю на юг. Нужное здание прямо по курсу в конце квартала. Заставляю себя замедлить шаг. Нас учили жить настоящим моментом, но мой настанет только после того, как я уничтожу стрелка. Продолжать поиски Рингер и Чашки? Отнести Дамбо обратно в конспиративный дом? Или оставить его в кафе и забрать на обратном пути из пещер?

Вот и конец квартала. Пора нанести визит. Как только я зайду в дом, обратного пути уже не будет.

Через разбитую витрину проникаю в вестибюль банка. Пол устлан ковром из депозитных квитанций, брошюр и старых журналов. Тут же валяется разорванный баннер «Наши самые низкие ставки!». И купюры разного достоинства – среди пятерок и десяток попадаются сотни. Еще один урок, который я усвоил после вторжения: «Деньги это что угодно, но не корень всех бед».

Сырой прогнивший ковер чавкает под ногами. За тридцать секунд осматриваю все помещение – чисто.

Напротив лифта нахожу дверь на лестницу. Открываю. Видимость нулевая, но свет включать рискованно. С тем же успехом можно выкрикнуть свое имя или, например: «Эй, приятель, я тут!» Дверь с легким щелчком закрывается у меня за спиной, и я оказываюсь в кромешной темноте.

Одна ступенька вверх, пауза, прислушиваюсь, следующая ступенька, пауза… Здание постанывает, как оседающий старый дом. Холодная зима плюс поврежденные трубы в стенах, и в результате вода просачивается в штукатурку, замерзает и ломает, разрывает «кости и сухожилия» здания. Если иные не начнут бомбить через четыре дня, Эрбана разрушится сама, без посторонней помощи. А через тысячу лет оставшийся от города прах уместится на ладони.

Первый пролет, второй этаж. Продолжаю подниматься, держась одной рукой за металлические перила. Шаг, пауза, шаг. Я решил начать с крыши, а потом уже прочесать здание сверху вниз. Вряд ли он свил гнездо на крыше; мы с Дамбо сидели у стойки, угол обзора был бы слишком острым. Скорее всего, снайпер засел на втором этаже, но я не собираюсь ничего пропускать и буду действовать методично, шаг за шагом.

Я чую его на втором этаже, на повороте лестницы. Этот запах ни с чем не спутаешь. Запах смерти. Наступаю на что-то маленькое и мягкое. Наверно, дохлая крыса. В тесном замкнутом пространстве запах становится невыносимым. У меня слезятся глаза, комок подкатывает к горлу. Еще одна веская причина уничтожить все города – это самый быстрый способ избавиться от вони.

Поднимаю голову и вижу под дверью тонкую, как бритва, полоску золотистого света. Мать твою, что за черт? До чего же наглая мразь.

Прижимаю ухо к двери. Тишина. Все, казалось бы, очевидно, но я не знаю, что делать дальше. На двери может быть установлена растяжка. Или свет – хитрость, чтобы заманить меня в ловушку. Или дверь «заряжена» так, чтобы произвести шум в момент открытия. Для таких мер предосторожности вовсе не обязательно быть глушителем.

Берусь за холодную металлическую ручку. Настраиваю окуляр и замираю на месте.

«Не входишь, Пэриш… врываешься».

Но самое тяжкое – это не ворваться в закрытую комнату. Самое тяжкое – это секунда перед тем, как броситься на дверь.

Распахиваю ее, резко поворачиваюсь влево, потом шаг в коридор и поворот вправо. Не звякнул колокольчик, не загремели разбросанные по полу консервные банки. Дверь на смазанных петлях бесшумно закрывается у меня за спиной. Мой палец вздрагивает на спусковом крючке – на стене появляется тень, ее отбрасывает небольшое рыжее пушистое существо с полосатым хвостом.

Кошка.

Она стрелой вылетает в коридор через открытую дверь, откуда льется золотистый свет, который я заметил с лестницы. Медленно иду на него. Запах гнили перебивают два других: горячего супа – возможно, из тушенки – и кошачьего туалета. И тут я слышу, как кто-то тихо поет высоким дрожащим голосом:

Когда я бреду сквозь лес, по лесным полянамИ слышу, как на деревьях сладко поют птицы…

Я уже слышал эту песню раньше. Много раз. Я даже помню припев:

И душа моя поет, Господь Спаситель, Тебе,Как Ты велик, как Ты велик![7]

Этот голос напоминает мне другой. Она поет тонким скрипучим голосом, немного фальшивит, но при этом преисполнена решимости и уверена в себе. Чувствуется, что вера ее несокрушима. Сколько раз на воскресной службе я стоял рядом с бабушкой, пока она пела этот гимн? Я был подростком, и мне было жутко скучно, я беззвучно чертыхался из-за тесного воротничка и неудобных туфель, грезил наяву о девочке, в которую был влюблен, и богохульственно переделывал строчки гимна:

Как зад велик! Как зад велик!

На меня обрушивается лавина воспоминаний. Бабушкины духи. Ее толстые ноги в белых чулках и черных туфлях с тупыми носками. Комочки пудры в морщинах, в уголках рта и возле добрых темных глаз. Пальцы с распухшими от артрита суставами. Как она держит руль своего старенького «форда». Так отчаявшийся пловец цепляется за спасательный круг. Печенье с шоколадной крошкой только-только из духовки, на полке остывает яблочный пирог. И бабушкин возбужденный голос в соседней комнате, когда она выслушивала сногсшибательные новости от приходских знакомых.

Останавливаюсь у самой двери и достаю свето-шумовую гранату. Продеваю палец в чеку. У меня дрожат руки, по спине струйкой стекает пот. Вот так они нас и достают, так вышибают из нас дух. В самый неожиданный момент прошлое забивает тебе глотку. Память о самых простых вещах – как удар под дых. Все, что ты воспринимал как должное и потерял в одну секунду. Тебя могут раздавить воспоминания о глупых, тривиальных, незначительных моментах твоей жизни. Например, дрожащий, высокий старушечий голос. Откуда-то издалека она зовет тебя домой на теплое печенье с холодным молоком.

И душа моя поет, Господь Спаситель, Тебе…

Выдергиваю чеку и бросаю гранату в дверной проем. Ослепительная вспышка, дикий визг перепуганных кошек и вопли человеческого существа.

Заскакиваю в комнату и вижу скорчившуюся в углу фигуру. В окуляре ее лицо превращается в зеленое светящееся пятно.

«Убей ее, Зомби. Один выстрел – и дело сделано».

Но я не стреляю. Не знаю, что меня останавливает. Может, кошки. Их здесь больше дюжины. Они разбегаются и ныряют под мебель. А может быть, дело в том, как она пела. Ее песня напомнила мне о бабушке и еще тысяче потерь. Или это история Салливан о беззащитном и обреченном солдате с распятием. А может, все гораздо проще – по комнате расставлены керосиновые лампы, и я прекрасно вижу, что старушка не вооружена. Вместо снайперской винтовки она прижимает к груди деревянную ложку.

– Господи, пожалуйста, не убивай меня! – верещит старушка, сжимается в комочек и закрывает руками лицо.

Быстро прочесываю комнату. По углам никого, запасного выхода нет. Выходящее на Главную улицу окно занавешено плотными темными шторами. Я подхожу и раздвигаю их стволом винтовки. Окно заколочено. Теперь понятно, почему я не заметил свет с улицы. И это еще одно доказательство того, что снайпер не мог свить здесь гнездо.

– Пожалуйста, – скулит старушка, – умоляю, не убивай.

Меня начинает раздражать зеленый светящийся шар на месте ее головы, и я рывком снимаю окуляр. На столике у окна стоит жестяная банка из-под «Стерно», а на ней булькает кастрюля с каким-то варевом. Рядом – Библия. Открыта на двадцать третьем псалме. Дальше – заваленный одеялами и подушками диван, пара стульев, стол, искусственное дерево в горшке. Стопки журналов и газет. Это определенно гнездо; пусть не снайперское, но гнездо.

Бабулька, видимо, прячется здесь с той поры, как на город накатила Третья волна. Отсюда важный вопрос: как она умудрилась остаться незамеченной для глушителя-резидента?

– Где он? – спрашиваю я. Мне кажется, что мой голос стал тоньше, словно я провалился во времени и снова стал мальчишкой. – Где стрелок?

– Стрелок? – переспрашивает старушка.

Ее седые волосы спрятаны под вязаную шапку, но пара жидких прядей выбилась и свисает по бокам. На старушке черные спортивные штаны и несколько свитеров. Я делаю шаг вперед, она забивается дальше в угол и прижимает ложку к груди. В подсвеченном керосиновыми лампами воздухе летает кошачья шерсть. Я чихаю.