Газовый свет - Рональд Нокс

Соборный дом оказался ярким образцом той забавной муниципальной готики, которая является бичом всех учреждений, основанных в середине прошлого века. В путеводителях такие дома именуют превосходными, но обитатели находят их жуткими. Комната, куда провели Бридона, была по меньшей мере столь же безрадостна, сколь и просторна. Стены до половины забраны уродливыми панелями из смолистой сосны; тяжелые, церковного вида стулья в зародыше подавляли всякое желание отдохнуть. Камин оборудован газовой горелкой. Кругом развешаны прескверные портреты давних пулфордских иерархов. Гипсовая Мадонна, из тех, что с годами перекочевывают из церкви в ризницу, а из ризницы в дом священника, тотчас бросалась в глаза своим редкостным безобразием. Большей частью эта комната пустует — разве что изредка пулфордские каноники облачаются там к соборной мессе да ожидают аудиенции некоторые посетители, чересчур солидные с виду, чтобы держать их в нижнем холле.

В дальнем конце комнаты отворилась дверь, и вошел высокий мужчина в черно-красном; искреннее радушие, которым от него так и веяло, заставляло мгновенно забыть о промозглом холоде приемной. Лицо у него было энергичное, решительное и безусловно приветливое; глаза смотрели на собеседника прямо и с интересом; держался он с редким достоинством и без малейшего чванства. Такой человек никогда не спросит, намерены ли вы принять духовный сан. Хитрости и интриганства в нем тоже совершенно не ощущалось. Бридон сделал поползновение выполнить не очень-то приемлемый наказ Анджелы, но рука, стиснувшая его пальцы, поспешно и с заметным неодобрением отдернулась. Он явился сюда как шпион, ожидая, что и сам тотчас попадет под наблюдение, а обнаружил, что загадочным образом чувствует себя в этом странном доме весьма уютно, как старый добрый друг.

— Простите великодушно, что я заставил вас ждать, мистер Брендан. — (Чилторпский телеграф весьма вольно обращается с собственными именами.) — Входите, пожалуйста. Итак, вы хотите поговорить о бедняге Моттраме? Что ж, он был нашим старинным другом и близким соседом. А вам нынче повезло: ехать на автомобиле в такое погожее утро — одно удовольствие. Прошу вас.

Бридон очутился в небольшой комнате; видимо, это был кабинет епископа. Множество курительных трубок и ершиков для их чистки; на столе — солидная стопка деловых бумаг; открытое пианино, на котором явно частенько бренчат, просто ради веселья, а в углу — самый прозаический репродуктор. Кресло, куда усадили гостя, было большое и удобное — судорожно сидеть на краешке при всем желании невозможно. В такой комнате рука машинально тянется за кисетом. Не угодно ли мистеру Брендану выпить глоточек для аппетита? Обед будет минут через сорок пять. Н-да, бедный Моттрам, такая жестокая судьба. Весь город искренне скорбит.

— Не знаю, вправе ли я вообще отнимать время у… у вашего преосвященства, — начал Бридон, подавляя в себе бесцеремонное панибратство. — Просто хозяйка гостиницы нынче утром сообщила, что вы должны были встретиться с Моттрамом в Чилторпе как раз в день его смерти. Вот мы и подумали, вдруг вам что-то известно о его передвижениях и планах. Я говорю «мы», поскольку расследую это дело некоторым образом вместе с полицией, инспектор оказался моим хорошим знакомым. — (Черт возьми, ну с какой стати он разом выложил на стол все свои карты?!)

— Конечно, конечно, буду рад помочь. Газеты только упомянули вскользь, будто произошел несчастный случай, но, по словам одного из моих священников, в городе ходят слухи, что бедняга покончил с собой. Правда, я лично считаю, что это маловероятно.

— Стало быть, во время вашей последней встречи он был вполне бодр и весел?

— Что бодр и весел, я бы не сказал, Моттрам, знаете ли, всегда был несколько угрюм. Но в тот вечер, без малого неделю назад, он пришел сюда весьма довольный, что едет отдыхать, и полный всевозможных планов насчет рыбалки. Тогда-то он и пригласил меня в Чилторп. В моем календаре как раз обнаружился соблазнительно свободный день, вдобавок утром есть очень удобный поезд до Чилторпа, ну, я и обещал приехать. А накануне поздно вечером позвонил генеральный викарий и сообщил, что назавтра у меня важная встреча с кем-то из министерства образования, он организовал ее по собственной инициативе и не успел заранее предупредить. От поездки в Чилторп пришлось отказаться — дела есть дела, — и утром я хотел послать Моттраму телеграмму. Но скорбная весть добралась сюда раньше, чем я сумел дойти до телеграфа.

— Вот как?

— Я получил телеграмму от его секретаря, от Бринкмана. Любезно с его стороны подумать обо мне, ведь мы едва знакомы. Точного текста не помню, кажется, что-то вроде: С прискорбием сообщаю, что мистер Моттрам минувшей ночью скончался, ваш приезд не имеет смысла.

— Вы не знаете, долго ли он рассчитывал пробыть в Чилторпе?

— Тут от Брикмана будет больше помощи, чем от меня, но, если не ошибаюсь, они проводили в Чилторпе недели две каждый год. Моттрам-то, как вам, смею полагать, известно, родом из этих краев. По-моему, он и на сей раз приехал с ежегодным визитом. Честное слово, не могу себе представить, зачем бы ему приглашать меня в гости, если он замышлял самоубийство! Конечно, если он повредился рассудком, тогда другое дело. Но, глядя на него, никто бы этого не сказал.

— Как я понимаю, Моттрам принадлежал к вашей… он был католик?

— Ну что вы! Он вообще вряд ли ходил в церковь. В Бога он, думаю, веровал и человек был весьма неглупый, хотя в юные годы ему не довелось много учиться. А его дружба с нами, в сущности, дело случая… случая и близкого соседства. Он всегда относился к нам очень хорошо… незаурядный характер, мистер Брендан, и кое в чем здорово упрямый. Любил быть правым и доказывать свою правоту, зато в вопросах вероисповедания придерживался широких взглядов, даже очень широких.

— Вам не кажется, что у него не хватило бы духу покончить с собой… по моральным причинам, я имею в виду?

— Не так давно в разговоре он защищал самоубийство. Вообще-то, по моему разумению, человек, внутренне дошедший до такого состояния, когда самоубийство представляется ему единственным выходом, как правило, уже не способен объективно взвесить, правильно он поступает или нет. По крайней мере я надеюсь, что это так, и не думаю, что люди, теоретически оправдывающие самоубийство, из-за этого более склонны совершить его, и vice versa.[10] Извините столь беспощадный цинизм. Но здесь нет мотива, мистер Брендан. Зачем Моттраму было кончать с собой?

— Я, ваше преосвященство, увы, смотрю на подобные вещи с беспощадным цинизмом. Видите ли, моя деятельность целиком связана со страхованием, и Моттрам был у нас застрахован, причем на очень крупную сумму.

— Вот как? Понимаю, понимаю. Что ж, у вас есть опыт, у меня нет. Но не кажется ли вам странным, что человек в добром здравии, обеспеченный, без всяких там забот и хлопот, кончает с собой в надежде облагодетельствовать каких-то неведомых наследников? Не забывайте, семьи у него не было.

— В добром здравии? Значит… значит, он ничего вам не говорил о своих жизненных перспективах?

— Да нет, не говорил, однако он всегда производил впечатление весьма здорового человека. Неужели что-то было не в порядке?

— Ваше преосвященство, то, что я вам скажу, должно остаться между нами, если вы не против. Поскольку вы так близко его знали, я не вправе утаить от вас, что Моттрам имел основания тревожиться о своем здоровье. — И Майлс рассказала о странном визите Моттрама в Бесподобную. Слушая его, епископ все больше мрачнел.

— Боже мой, я понятия не имел об этом… даже не подозревал. И как же? До сих пор так и не известно, что с ним было? A-а, ну да, конечно, это меняет дело. Для людей, страдающих тяжелым недугом, особенно если он сопровождается мучительной болью, соблазн огромен, ведь боль туманит рассудок… Ну почему, почему я не догадался, что он в беде? Хотя сделать ничего не сделаешь, и все равно… Но в этом весь Моттрам, он всегда был немного стоик и иллюзиями не обольщался, я не раз слышал от него: какой смысл прежде времени бояться беды? Н-да, деньги — это еще не все.

— Он был, видно, очень богат?

— Вряд ли. Но все же весьма состоятелен. Кому-то здорово повезло.

— Как я понимаю, он не говорил вам, что намерен делать со своими деньгами?

— Ну, Моттрам не прочь был пошутить и частенько говаривал, что обеспечит наше процветание, но, по-моему, всерьез он об этом не помышлял. Он, знаете ли, на свой лад тяготел к религии, а вот с ее служителями был не в очень-то хороших отношениях. Англиканцы, дескать, вечно между собой ссорятся — хороша церковь: сама не знает, чего хочет! От нонконформистов опять же городу никакого проку; церквей-то полно, а прихожан в каждой по воскресеньям человек тридцать — сорок, не больше. Думается, он был не вполне справедлив к нонконформистам, они много хорошего делают, по крайней мере некоторые. Что же до Армии Спасения, так ее он вообще на дух не принимал. Вот и твердил, что скорее откажет свои деньги нам, чем кому-либо из них. Но, по-моему, он просто иронизировал на словах; люди, сколотившие много денег, зачастую любят порассуждать, что они с ними сделают. Для нас это, конечно, имело бы очень большое значение, однако не думаю, чтобы он говорил всерьез.