Л. Н. Толстой. В поисках истины (по дневникам писателя) - А. К. Ломунова

Почти месяц не писал. За это время был в Москве. Радость отношения с Соней. Никогда не были так сердечны. Благодарю тебя, Отец. Я просил об этом. Все, все, о чем я просил – дано мне. Благодарю Тебя. Дай мне ближе сливаться с волей Твоей. Ничего не хочу, кроме того, что Ты хочешь. Здесь работа идет большая. Загорается и в других местах России. Хороших людей много. Благодарю Тебя.

1892 год

Дневник, 30 января 1892 г., Бегичевка, т. 52, стр. 61.

Почти все время мне нездоровится – желудком и чувствую ослабление общее. Все чаще и чаще думаю о смерти и больше и больше освобождаюсь от славы людской. Но еще очень далеко от полного освобождения. Хотел выписать записанное в книжки – потерял и вял и грустен и не хочется ни думать, ни делать. Отче, помоги мне всегда любить.

Дневник, 3 февраля 1892 г., Бегичевка, т. 52, стр. 62.

Я стал торопиться молиться, сделал из этого такую привычку, что стал говорить себе: надо поскорее помолиться, чтобы потом пить кофе и разговаривать с N. N. Поспешить отделаться от Бога, чтоб заняться с Иван Ивановичем[88]! Если молитва не есть важнейшее в мире дело, такое, после которого все хуже, все ничто, после которого ничего нет, то это не молитва, а повторение слов.

Дневник, 3 апреля 1892 г., Москва, т. 52, стр. 64–66.

Нынче 3 апреля. Больше месяца не писал. Я в Москве… Событий особенных – никаких. На душе – зла мало, любви к людям больше. Главное – чувствую радостный переворот – жизни своей личной не почти, а совсем нет. Есть похоть – ненавидимая мною и обладающая иногда мною, а нет жизни своей, которую бы я любил. Это хороший признак старости. От всей души говорю: да будет не моя, но твоя воля, и не то, что я, а что ты хочешь, и не так, как я, а так, как ты хочешь…

Молитва? Кому я говорю: помоги мне. Я знаю, что нет такого лица, к которому можно бы так обращаться; но я делаю, как-будто есть такое лицо для того, чтобы я мог ясно выразить то, что мне нужно…

Напрасно я перестал писать. Бодрящее, молитвенное это дело.

Дневник, 29 мая 1892 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 67.

Я собрался ехать. Соня мрачна, тяжела. Уж я забыл это мученье. И опять. Молился нынче о том, чтобы избавиться от дурного чувства.

Дневник, 5 июля 1892 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 67.

Полтора месяца почти не писал. Был в это время в Бегичевке и опять вернулся и теперь опять больше 2-х недель в Ясной. Остаюсь еще для раздела[89]. Тяжело, мучительно ужасно. Молюсь, чтоб Бог избавил меня. Как? Не как я хочу, а как хочет Он. Только бы затушил Он во мне нелюбовь. – Вчера поразительный разговор детей. Таня и Лева внушают Маше, что она делает подлость, отказываясь от имения. Ее поступок заставляет их чувствовать неправду своего, а им надо быть правыми, и вот они стараются придумывать, почему поступок нехорош и подлость. Ужасно. Не могу писать. Уж я плакал, и опять плакать хочется.

Дневник, 5 июля 1892 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 68.

Грустно, грустно. Тяжело, тяжело. Отец, помоги мне. Пожалей меня. Я не знаю, что, как надо делать. Помоги мне. Научи любить.

Дневник, 6 августа 1892 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 69.

Я очень опустился нравственно. От сочинения, от мысли, что я делаю важное дело – писанье, хоть не освобождающее от обязанностей жизни, а такое, которое важнее других. Молитва стала формальностью. Тоска прошла, но энергии жизни нет. Одно утешительно: тщеславие настолько меньше, что хочется сказать, что нет. Много не записал, а были настоящие мысли.

1893 год

Дневник, 16 августа 1893 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 96–97.

Нынче ночью проснулся и стал мучительно думать. Так же мучительно думал и с вечера. И все хуже, хуже и был на границе нервного расстройства. Стал молиться, всю молитву. И в особенности сознание своей зависимости, исключающей все другие зависимости, от Бога. То, что не моя пусть будет воля, а Твоя. (И ошибки мои, допущение их, как я ни раскаиваюсь в них – Твоя воля). Не то, чего я хочу, но чего Ты хочешь, и не так, как я хочу, а как Ты хочешь. И это сознание удивительно успокоило меня и ночью и сейчас, когда пишу это. Я тоскую об этой неприятности. А она-то именно нужна для того, чтобы обратить меня к Пославшему меня, чтобы вызвать сознание одной, высшей зависимости от него, уничтожающей все другие. Гонения, мученичество не сделали бы этого со мной: они возгордили бы меня. А это унижает меня, показывает мне мою ошибку, мою неправду. А это-то и надо мне. Другое утешает и успокаивает меня, это – вступление в молитву: да святится имя Твое. Имя Твое есть любовь. Пребывающий в любви, пребывает в Боге и Бог в нем и т. д. Если кто видит брата своего в нужде (я прибавлю и в заблуждении) и закрывает от него сердце свое, то как пребывает в том любовь Божия? Не оставить братьев в нужде – надо обличить угнетателей, не оставить людей в заблуждении – надо обличить их. Но тут-то и нарушается любовь. Обличить, любя. А я умею – только шипя злобой, как животное. Господи, помоги мне, не переставая, сознавать себя в воле Твоей и творить ее…

Все молюсь Богу об освобождении меня от похоти. И страдаю от этого. Evans'a (у Эванса) есть книга[90]. Хорошее замечание о молитве. Он говорит: так как человек живет только Богом, только тогда, когда он сознает в себе Бога и живет им, то молитва есть то же, что обращение цветка к солнцу. Обращаясь к солнцу, он воспринимает в себя все лучи его.

Дневник, 17 августа 1893 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 98.

Хочу писать, если б. ж. [91]. Это та же молитва. Надо больше молиться. Если будет трудно, то чем же поддержать себя, как не этим.

Дневник, 23 августа 1893 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 99.

В первый раз, на этих днях молясь словами: и ненадежен для Царства Божия взявшийся за плуг и оглядывающийся назад, я понял все значение этих слов. Делай то,