Штауффенберг. Герой операции «Валькирия» - Жан-Луи Тьерио

Франция не отставала. В ноябре 1928 года ему был посвящен целый номер «Немецкого обозрения», в совет директоров которого входили такие знаменитости, как Жан Жироду, Леви-Брюль, Томас Манн и Жюль Ромэн. Тон оставался прежним. Андре Жид разразился восторженным письмом. Шарль Дю Бо написал хвалебную статью на двадцати страницах. Другой сотрудник накропал статью, заканчивавшуюся такими словами: «Наша вера в будущее рождена доверием, которое объединяет нас с тремя святыми: Гете, Хелдерлином и Георге, нашей верой в рождение классической немецкой культуры, в появление классической немецкой нации путем становления религии классического искусства.»

Кем же был этот могучий человек, способный вызвать такой порыв? Он родился в 1866 году и впервые прославился в качестве основного переводчика французской поэзии на немецкий язык. Он бывал в Париже, перевел Маларме, участвовал в поэтических четвергах. Его законом стал символизм, его девизом — искусство во имя искусства, его Граалем — магия слова. В своих сборниках поэм, «Гимны», «Странствия», «Альбагаль», он воздал должное своим французским учителям:

ВИЛЛЬЕ, что был довольно горд для трона,ВЕРЛЕН, ребенок покаянный или грешник,И ты, покрытый кровью воин мысли МАЛАРМЕ.

Начиная с 1903 года источник его вдохновения коренным образом изменился. Он был охвачен платонической страстью к некоему Максимину, трагически ушедшему из жизни в 1904 году. Этого молодого человека он возвел в ранг божества, святого хранителя, искупителя, короче говоря — полубога. С той поры его поэзия стала культом, жертвоприношением, литургией в память о Максимине и его ипостасях. Все опубликованные произведения пронизаны все той же кантиленой: «Седьмое кольцо», «Звезда союзов», «Новый рейх». По словам Хофманшталя, бывшего в течение некоторого времени его учеником, он возвел «чудесное королевство на основе слов, образов и знаков». Несколько тем прослеживалось в творчестве Георге до самой его смерти в 1933 году. Поэтический долг: «умру иль стану формой». Обожествление реальности и тела: «боготворите тело и поселите Бога в нем». Антиматериализм и культ молодости: «А новый Человек на новых пишет досках,/Пусть старцы нажитым кичатся». Презрение к толпе, к равенству и к демократии: «Единые для всех познанья есть обман». Поклонение прекрасному и жертвоприношению: «Один со всеми, но в пути, где злато ждет,/Порядок будущий толпой пренебрежет./Мы — роза, мистика, младая страсть,/Мы — Крест, страданьем насладимся всласть». Наконец, постоянно прослеживается тема абсолютного повиновения вождю, воспетого в поэме под названием «Ученик», проливающей свет на отношения покорности, которые связывали юных Штауффенбергов с их «учителем».

О страсти мне твердите вы, но мне она чужда,И сердце только от любви к Учителю стучит.Любовь ваша нежна, мне ж благородная любовь нужна,Учитель благородный, лишь тобою жив пиит.

[…]

Не нужно мне за это все награды никакой,Ее в глазах Учителя читаю без помех,Она мне дорога: ведь выше всех Учитель мой,Я подчиняюсь величайшему Учителю из всех.

Все это всего лишь литература. «Прощай, реальный мир, прощай надолго», — написал Георге в стихотворении «Входная». Однако твердой уверенности в этом нет. Следуя традиции, унаследованной от романтиков, и в частности от Жана Поля с его «Незримой ложей», он полагал, что лишь немногие, тщательно отобранные просвещенные были в состоянии нести в мир свои пророческие слова. В 1904 году он написал своему ученику Карлу Вюлькскелю, что «все освободительные и плодотворные мысли исходят из тайных кружков». Вокруг него собралась группа элиты — «Тайная Германия» — из молодых людей, объединенных одними возвышенными целями и отвращением к царившему вокруг материализму, будь то материализм времен Вильгельма или Веймара. В состав этой неформальной группы входило не более ста человек, прошедших тщательный отбор. Среди них были представители различных профессий, такие как «немецкий» литератор Макс Коммерель, скульпторы Франц Мехнерт и Людвиг Тормален, известный еврейский историк Канторович и поэт Рудольф Бокхарт. Все они образовывали «Государство поэтов», государство, которое, по словам последнего, представляло собой «сакраментальное высшее правительство, стоявшее над народом». Когда представлялся случай, «Государство» собиралось для того, чтобы послушать стихи учителя, распеваемые хором, словно псалмы или молитвы. «Учитель» был скорее владыкой муз, нежели господином себе самому. Раздвоение между жизнью созерцательной и жизнью активной было неизбежным. Хотя он и написал в 1924 году: «Какая разница, существует ли это государство — государство Георге — в реальности или не существует. Главное в том, чтобы иметь волю создать это государство», он все-таки добавил: «То, что кажется сегодня существующим лишь поверхностно, "Тайная Германия", единственно живая организация нашего времени, воплотится в словах». Но уж очень сильно было искушение перейти от созерцания к действию. Чувствуется, что Георге разрывался между позывами оставаться в пустыне и желанием принять участие в реальных событиях. Он стал участником неразрешимого спора, который начал «Фауст» Гете: «В начале было слово. — Нет, в начале было дело». Георге был слишком стар для того, чтобы сделать этот последний выбор, но обратил свое внимание на своих учеников. В 1928 году он стал мечтать о том, «чтобы какой-нибудь великий человек действия подхватил наши прекрасные идеи и воплотил их в политическую реальность […]. Это сможет сделать только человек дела, политик, который в один прекрасный день воплотит в себе и реализует в политических действиях идеи "Тайной Германии"». Это перекликалось с известным мифом о «Киффенхаузере», происходившим от названия того плато в Тюрингии, где спал «спрятанный император Фридрих Барбаросса» до того самого момента, когда пришла пора вернуться в мир, чтобы возродить великую Германскую империю. Некоторые его ярые приверженцы без колебаний сделали более конкретные выводы и осмелились дойти до отвратительных утверждений. Макс Коммерель[20] в своем труде «Поэт как проводник в творчество немецких классиков», опубликованном в 1928 году, написал: «Только война заставляет народ проснуться […]. Народ, над которым кружатся боги, который рождает своих героев […]. Приходит время, и остается только этот народ […]. Все остальные народы становятся народами второго сорта […]. Страна, над которой распростерты крылья ангелов Бога, не признает никакого права, кроме своего. Тот, кто отрицает свое божественное предназначение […], является противником Бога». Даже несмотря на то, что Георге дистанцировался от Коммереля, эти слова наглядно свидетельствуют о том, что могло быть почерпнуто из этого интеллектуального котла: волна прилива самых противоречивых страстей, родившихся по указке какого-нибудь вдохновленного «учителя». Главенство гуру, тайное признание, малое число избранных — все эти элементы квазисекты были присущи кружку «Тайная Германия». Больше того, члены организации не знали друг друга. Это было что-то вроде интернационального «Государства». В первом издании своей монументальной биографии Фридриха II Гогенштауфена Канторович[21]вспоминал, что в 1924 году, когда он отправился в Неаполь и на Сицилию для участия в праздновании семисотлетней годовщины со дня основания университета, на могиле покойного императора в соборе Палермо он увидел венок. На нем была только одна надпись: «Своим императорам и героям от "Тайной Германии"». Известный историк добавил: «Народ императора жив и все же не живет […]. Это был знак внимания, которое стало проявляться, пусть даже и не в имперские времена, не только в кружке избранных[22], к понятию Великой Германии». Он указал, что «Тайная Германия» была чем-то большим, нежели лихорадочным пророчеством очарованных подростков. Это было паутиной, не имевшей ни пределов, ни четких очертаний, отвечавшей потребностям определенного слоя немецкой молодежи, сбитой с толку духом времени.