Кокон - Олег Овчинников

– Бо… Бовенка? – нерешительно позвал Антон, едва не выронив фонарик, и замолчал, не зная, что следует говорить дальше.

Никто не откликнулся на его невнятный призыв. Даже эхо.

Тогда он начал действовать. Не спеша, но и не теряя времени. Не давая себе возможности задуматься, снова начать взвешивать за и против и в итоге испугаться.

С первого же мгновения, с неловкого взмаха рукой и мысленного: «И – раз!» Антон почувствовал разницу. Он висит не на турнике, а то, что собирается сделать, не имеет ничего общего со знакомым упражнением. Это сравнение было необходимо на этапе раздумий, чтобы вывести его из прострации, помочь решиться, убедить, что он это сможет – и только! Дальше – только собственные силы и воля к победе, без упования на прошлый опыт. Ему не нужно выполнить задуманное технически чисто, пусть ни один судья не покажет ему даже шестерку, зато в результате он может обрести нечто большее, чем олимпийская медаль по спортивной гимнастике. Свою жизнь.

И – два!

Согнуться одним махом в три погибели не удалось, даже в две погибели не удалось, максимум в одну. Помешал рюкзак, о котором Антон в своих прикидках и расчетах как-то запамятовал. Его снова закрутило, два раза несильно приложило о скалу спиной, один раз затылком. Молодец, что не сбросил каску. И, может быть, дурак, что не избавился от балласта. Однако поздно жалеть.

И – три!

Он сгибался вперед все сильнее, хватался руками за собственные ягодицы, за бедра, взбирался по ним, похожий отчасти на барона Мюнхгаузена, вытаскивающего себя из болота, отчасти на Жана Поля Бельмондо, который забирается по стойке шасси в кабину взлетающего вертолета… чтобы спустя минуту вывалиться обратно, естественно, без парашюта. Что же это за дрянь лезет в голову? А главное, до чего же вовремя!

И – четыре!

Голени, лодыжки, он как будто ощупывал их, проверяя, все ли на месте. Хотелось кричать, напряжение рвало натянутые мышцы, усилия требовали какого-то выхода вовне, но рукоятка фонарика распирала челюсти, и Антон просто мычал. Сначала от напряжения, а потом и от страха, который вплотную приблизился к критическому пределу, еще она капля – и взрыв. Сапог на правой ноге, до этого, казалось, засевший в веревочной петле плотно, как в капкане, тут неожиданно заскользил вниз. Медленно, точно давая Антону возможность осознать ужас происходящего.

И – пять!

Он не дотягивался – совсем чуть-чуть. Каких-то двадцать сантиметров отделяло его от спасения, но двигаться дальше не давал рюкзак, который давил на плечи, призывая распрямить спину. К тому же мешало невесть откуда вывалившееся брюхо. Антон никогда не чувствовал его так, как сейчас, стиснутый ремнем, сложившийся почти пополам отнюдь не гуттаперчевый дядюшка. И тогда он, извернувшись, выпростал правую руку из лямки. Рюкзак повис на левой, отчего Антон немедленно начал заваливаться набок, но все-таки сумел, дотянулся в последнем отчаянном рывке до комка узлов точно посередине лестницы и мертво вцепился в него этакой жан-полевской хваткой за сущее мгновение до того, как выскользнул из петли-ловушки коварный сапог.

И – шесть!

Распрямившееся тело с размаху впечаталось в скалу. Крякнула каска, на миг онемело ушибленное плечо, но все это уже не имело значения. Он удержался. Он победил. Он…

И – шесть? – Почему-то именно это числительное прочно засело в мозгу и теперь цеплялось за все подряд, мешая течению мыслей. – И – шесть?!

Примерно за такое время брошенный с обрыва камешек достигает дна. Антон неожиданно содрогнулся всем телом. Несколько подряд идущих спазмов волнами пронеслись от пяток к темечку, вздыбили островок давно не чесаных волос на макушке. Запоздалая судорога скрутила правую икру. Потом он задрожал.

Он дрожал, вцепившись в плетеную веревочную головоломку, – сплетенную им самим на свою же голову, – теперь уже ничем не похожий на звезду мирового кинематографа, и все его мышцы, казалось, тоже заплетались в узлы, и расплетались снова, и это продолжалось вечность. Вдобавок Антон чувствовал, что как-то неправдоподобно быстро и обильно покрывается липким потом.

Возможно таким образом, через дрожь, через пот, сочащийся изо всех пор, выбирался из тела застарелый страх. Из тела и из души. «Только бы навсегда! – думал Антон. Да что там, не думал – молился. – Пусть уходит! Я… не хочу больше перевернутого неба!»

Он не двигался с места до тех пор, пока не иссякли запасы подкожной влаги, а дрожь не утихла до умеренной, только пару раз перехватывал скользкий трос влажными ладонями, чтобы не сорваться. Все это время он думал.

Два пути открывались отсюда – из точки, подвешенной где-то между землей и, строго говоря, тоже землей: путь вперед и путь назад. Иными словами, вверх и вниз. Он вполне мог вернуться, прямо сейчас. Более того, если он вообще собирался возвращаться в обозримом будущем, как раз сейчас у него был для этого достойный повод и оправдание. Свою суточную норму по приключениям он выработал сполна. Он честно попробовал, у него не получилось, теперь он вернется, чтобы отлежаться, восстановить силы или хотя бы дождаться, пока не уймется мерзкая дрожь в коленках, и попробует еще раз завтра с утра. Аля углядит в случившемся недобрый знак, примет мужа и ни в чем не упрекнет. Разве что взглядом… Этим своим «как же ты мог допустить такое?» взглядом…

Так вверх или вниз? Да, наверху его ждала Аля со сломанной ногой и прогрессирующими галлюцинациями, Лежбище, к которому он успел привыкнуть, и медленное мучительное умирание от истощения. Тогда как внизу… вполне возможно, что там его вообще не ждал никто, кроме неизвестности. А неизвестность означала надежду.

Аккуратно и немного скособоченно, стараясь не уронить болтающийся на одной лямке рюкзак и фонарик, который – вот чудо-то! – он так и не потерял во время захватывающего акробатического номера, но, наверное, навечно оставил на рукоятке оттиски своих зубов, Антон начал спускаться.

Почувствовав под ногами твердую землю и отнюдь не острые, как рисовало его воображение, а вполне даже гладкие камни – впрочем, разве это что-то меняет? – он первым делом вынул изо рта изжеванный фонарик, сбросил с плеча чугунную тяжесть рюкзака, после чего неожиданно для себя взмахнул руками, подключил голову и корпус и изобразил что-то вроде шутливого полупоклона, отчасти циркового, отчасти мушкетерского, хрипло выдохнув при этом:

– Вуаля!

Причем Антон не припоминал, чтобы когда-нибудь до этого выражался вслух по-французски.

Глава третья

Давящая мрачность серых стен. Они нависают со всех сторон и сжимают голову словно тиски. Крупные камни, из которых они сложены, грубы и неотесанны. То же самое можно сказать о тех, кто несет здесь свою службу. Она почему-то не сомневалась в этом, хотя до сих пор общалась лично лишь с одним из служителей.