Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 51. Марк Розовский - Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кому «им»?.. Кто эти «они»?
— Ты меня подставляешь!.. Отец, называется!.. Ты зачем мне это сказал?
— Что «это»?
— Ты сам не помнишь, что говоришь. Они же все слышали! И сейчас нас слушают!
— Что «все», сынок?
— Ты сказал «С новым счастьем!».
— Ну?
— Что «ну»?! Теперь меня арестуют, а ты будешь делать вид, что ни при чем. Это же компромат на меня. Если мне желают НОВОГО счастья, значит, старого счастья мне уже мало. А если я несчастлив, значит, я недоволен. Значит, я против.
— Чепуха! — сказал я. — Я знаю миллионы людей, которых арестовывали, но при этом они чувствовали себя очень счастливыми и были не против.
Ах, зачем я это сказал?.. Славик тут же грохнул трубку. Опять. Я стиснул зубы и снова набрал номер сына. К телефону подошла Вера.
— Марина, — неуверенно сказала она. — Подруга Веры.
— А где Вера?
— Ты ведь уже спрашивал! — выхватил трубку нервный Слава. — И я был вынужден ответить тебе: она в магазине.
— Да, да… ты так ответил.
— Но я не хотел отвечать! — воскликнул сын. — Ты просто заставил меня говорить неправду!
— А в чем правда? — поинтересовался я.
— Она находилась не в магазине, а в ванне.
— И что с того?
— У нее алиби!.. К тому же кристально чистый человек. Я могу доказать. Она же в ванне была совершенно голая!
— Кто?.. Марина? — не понял я.
— Какая Марина?.. Никакой Марины у меня в помине не было и нет. Всю жизнь одна Вера.
— Понимаю, — сказал я. — Это компромат на нее.
— Ив результате мы разъедемся. Так будет спокойнее. Поздно жить, как раньше. Будем жить, как сейчас. То есть как никогда.
Я охнул:
— Но почему?.. Ведь вы жили душа в душу столько лет!
— Мы потеряли бдительность. Вера стала пропадать. То в ванне, то в туалете. А где гарантия, что ее не сфотографировали во время твоего звонка в обнаженном виде?.. У нас в ванне орудовал недавно слесарь — где гарантия, что он не полковник?
— Нет никакой гарантии, — согласился я.
— Значит, завтра в московской молодежной газете обязательно появится снимок «Нагая Вера в ожидании кавалера»!.. Это — конец. Останется застрелиться.
— Прости, сынок. Я не хотел…
— Но я отвергаю все обвинения в свой адрес! — смело заявил мой сын. — Мы с Мариной абсолютно законопослушны перед Верой, мной и тобой!..
— Слава!.. Сыночек мой!.. — вскричал я. — Ты запутался!.. Тебя надо вытаскивать из этой трясины!.. Перестань трусить, перестань бояться!.. Об одном тебя прошу, сынок: в случае чего только виновным себя не признавай!.. Даже под пытками!.. Держись, сынок!.. Они не сломают тебя!..
— Я-то все выдержу! — внезапно заявил Слава. — А вот ты… Меня непросто расколоть, а ты это сделал. Зачем? Ты мне больше не отец!.. Из-за тебя все!.. Предатель!
Последнее слово мне как-то не понравилось.
— Слушай, Слава!.. От тебя я такой подлости не ожидал!.. За это оскорбление я ведь на тебя и в суд подам!
— А я на тебя.
— За что? — возмутился я. — И почему?
— А не надо было меня с Новым годом поздравлять. Кто тебя за язык тянул?
И повесил трубку. И правильно, между прочим, сделал. Потому что сын за отца в наше время не автоответчик.
1968
Уралец
Недавно встречаю старого товарища.
Он и спрашивает:
— Филимонов, хочешь, возьму тебя в уральскую группу?
Никогда я не был на Урале, поэтому тут же согласился.
— Тогда приходи вечером в баню — мы там собираемся на тренировочный курс.
— А почему в баню?
— В бане акустика не та, что в танке, — загадочно сказал товарищ. — Приходи. Заодно и помоемся.
Вечером я пришел в баню. Зал был украшен многочисленными лозунгами и транспарантами, Несколько голых человек старательно переписывали их в тетрадки. Затем, закинув головы, с остолбенелым видом шевелили губами.
— Да здравствует… это… ну, как его… тьфу ты… забыл, что же все же да здравствует… — обратился ко мне один парень. — Не можешь подсказать?
— He-а, я новенький, — сказал я, — Еще не выучил.
В центре зала другая группа голых людей отрабатывала упражнение на одновременное вскакивание. При этом один поскользнулся и шмякнулся о кафельный пол. Я заметил, что вся грудь его, а также задница были в татуировке какого-то нескончаемого лозунга, прочесть который, конечно, можно, если бы воздух в бане не был такой мутный. У двери в парилку стояли на коленях человек десять. Перед каждым — тазик. Все были заняты полосканием горла какой-то рыжей жидкостью, отчего в гулком банном помещении из всех углов слышалось многоголосое урчание. Вдруг дверь парилки отворилась и из нее вышел президиум — несколько завернутых в простыни типов.
Бурные, долго не смолкающие аплодисменты. Все повскакивали со своих скамеек и что-то заорали. Главный величественным жестом поднял руку, все замолчали. Я тут особенно заволновался, потому что узнал в главном своего товарища.
— A-а, Филимонов. Ну, давай смелее, не стесняйся, Рявкни-ка нам что-нибудь.
— Не понял, — признался я. — Зачем мне на вас рявкать?
— Да не на нас. Это не нам, а тебе нужно, если хочешь быть уральцем.
Я крикнул.
— Ма-а-а-ма!
— Ничего. Только в нижнем регистре хрипы. Теперь рявкни со смыслом, но какой-нибудь бред.
Я поднатужился и заорал прямо в ухо товарищу:
— Ве-е-е-ерка! Брось ключи-и-и!.. Ты меня слышишь?
— Слышу, — отпрянул от меня товарищ, схватившись за ухо. — Какая я тебе Верка?!
— Верка — моя соседка с девятого этажа. Когда я ключи забываю, она мне их во двор выбрасывает.
— А умнее ты ничего не мог придумать?
— Ты же сам глупость просил.
— Ну, ты дурак, — сказал товарищ. — Подходишь нам по всем параметрам. Записываю тебя в уральскую группу номер пять.
— А что я там должен делать?
— Как что? «Ура» кричать. Больше ничего от тебя не требуется.
— Как это кричать «ура»? Я что — сумасшедший?
— Ты комсомолец. И мы взяли тебя в уральскую группу, которая участвует во всех конференциях, слетах, отчетно-перевыборных собраниях и даже съездах. И везде делает одно и то же: в нужном месте, в определенный момент вскакивает с мест и кричит хором: «Ура-а-а!»
— И что, всё? — спросил я. — А на Урал, значит, не поедем?
— Почему не поедем? Поедем обязательно. Осенью там как раз выездная сессия.
С того дня я начал заниматься в уральской группе регулярно. И, надо сказать, не жалею. Голос у меня прекрасный. Как гаркну — стены дрожат. В том числе и кремлевские. Это когда мы во Дворце съездов кричим. Правда,
