Тяжесть венца - Симона Вилар

Наблюдавшая за ними послушница улыбнулась. Ее нежное лицо тотчас приобрело удивительное очарование. Ресницы затрепетали, как крылья бабочки, ослепительно сверкнул ровный ряд белых жемчужных зубов. Монахиня рядом так и застыла, ухватившись за край тележки. Улыбка ее спутницы излучала тепло и доброту. А ведь было время, когда в монастыре Сент-Мартин Ле-Гран считали, что эта женщина навсегда забыла, что такое улыбка.

– Идемте, леди Анна.

Они принялись толкать вверх по склону тележку, полную мокрого белья. Ее колеса, вырубленные из цельного дерева, жалобно скрипели и то и дело застревали между плоскими камнями.

– Не понимаю, – вдруг сказала та, которую звали леди Анна, с трудом переводя дыхание. – Не понимаю, зачем нужно тащить все это наверх, на монастырский двор. Вы ведь согласны, сестра Агата, что если бы мы развесили простыни прямо на берегу ручья, то на ветру они просушились бы гораздо быстрее, чем в закоулках между стен.

Толстая монахиня, отдуваясь, продолжала толкать тележку.

– Наказ матушки Эвлалии. Вот если бы вы раньше сказали ей это, леди Анна, она бы вас послушала.

Ответа не последовало. Сестра Агата покосилась на свою спутницу. Всем было известно, что настоятельница и слова не смеет сказать наперекор этой прекрасной даме, которая, хоть и носит грубую одежду послушницы, находится под покровительством самого герцога Глостера. Впрочем, леди Анна почти никогда не пользуется этой своей властью. Странная дама, более чем странная!

Они почти уже достигли стены. Главный вход в обитель был с другой стороны, у дороги, а к ручью вела маленькая калитка, в которую приходилось протискиваться, сгибаясь едва ли не пополам. Теперь леди Анна шла первой, волоча за собой тележку, да, видно, утомленная подъемом, не рассчитала и крепко ударилась головой о низкую арку прохода. Охнув, она отступила назад и едва не села в тележку с бельем.

Толстая сестра Агата даже хрюкнула, щеки ее раздулись от едва сдерживаемого смеха, но уже через миг она залилась хохотом, хватаясь за бока и раскачиваясь.

Анна недоуменно взглянула на монахиню. От боли на глаза ее навернулись слезы. Однако на круглом красном лице сестры Агаты было написано такое простодушное веселье, а громкий, чуть визгливый смех был столь заразителен, что Анна тоже поневоле засмеялась. Сначала негромко, все еще потирая ушибленный лоб, а потом от всей души, привалившись спиной к стене, откинув назад голову и сверкая влажным жемчугом зубов.

Сестра Агата внезапно умолкла и, все еще тяжело дыша, смотрела на хохочущую леди. Та же под серьезным взглядом монахини буквально покатывалась от смеха, совсем как девчонка.

– Святые угодники! Преподобная сестра, я и не знала, что вас способно так развеселить чужое горе! – едва выговорила она сквозь хохот.

У нее был слегка хрипловатый грудной смех. И это тоже было удивительно, потому что сестра Агата никогда раньше не слышала, как эта женщина смеется. Да она никогда раньше и не смеялась.

– Разве вы не помните, миледи, как год назад, точно так же помогая мне полоскать простыни, вы на этом самом месте обзавелись шишкой на лбу?

На лице толстой монахини появилось довольно странное выражение. Анна перестала смеяться.

– Нет, не помню, – тихо сказала она. – Я вообще ничего не помню из того, что было со мной год назад.

Они вкатили тележку во двор и стали развешивать простыни на протянутых вдоль задних стен веревках. Сюда из-за крыш монастырских опочивален попадало немного солнца. Уже отслужили Sext[16], вокруг стояла благоговейная тишина. Монахини-бенедиктинки хлопотали по хозяйству. Оставив сестру Агату, Анна прошла на главный двор, где перед статуей святого Мартина мелодично ворковали голуби. Каменная стена монастыря упиралась в сложенную из местного серого камня церковь. Храм возвышался над другими постройками и имел два этажа, с западной стороны увенчанных островерхой деревянной башенкой. Вокруг всего двора тянулась крытая галерея, кровлю которой поддерживали резные колонны. Нигде не было ни души: настоятельница, мать Эвлалия, всегда такая предупредительная с Анной, была очень сурова к остальным сестрам. Бенедиктинкам, называемым также сестрами Святого Причастия, в свободное время надлежало строго соблюдать целомудренное молчание. И если откуда-то доносились голоса или сестры вступали в беседу за работой, мать Эвлалия отправлялась прямиком туда, сурово повторяя слова из устава святого Бенедикта:

– В Писании сказано: «Во многоглаголании не убережешься от греха!»

Сама матушка отнюдь не слыла болтуньей. У настоятельницы был физический недостаток – волчья пасть и одновременно заячья губа, и, когда мать Эвлалия роняла словечко, звук выходил не из самых музыкальных, а губа безобразно раздваивалась. Дочь одного из знатнейших северных семейств, она вряд ли еще где-то смогла бы достичь положения настоятельницы, кроме этого отдаленного края Литтондейла, в стороне от замков и дорог, среди болотистых низин и нагорий старых Пеннин.

Анна огляделась. Вокруг царил покой. Светило необычно яркое для февраля солнце, звенели синицы, разомлев от тепла, сонно ворковали голуби. В открытое окошко были видны склоненные головы монахинь в ткацкой. В хлеву блеяла коза. Кривобокая сестра Геновева, спрятав руки в широкие рукава монашеского одеяния, словно тень, прошмыгнула в часовню – отправилась подливать масло в лампады.

Анна вышла через открытые ворота из обители. Возможно, солнце и по-весеннему теплый день были виной тому, что ей вдруг нестерпимо захотелось побродить по округе. Над аркой ворот возвышалась деревянная статуя Девы Марии, потемневшая и растрескавшаяся от времени, покрытая потеками сырости. Анна благоговейно перекрестилась, глядя на нее, потом повернулась и направилась прочь.

Она спустилась по каменистой дороге в долину. Здесь, несмотря на солнце, все еще веяло промозглой сыростью. Однако одежда послушницы из толстой грубой шерсти была достаточно теплой, деревянные башмаки защищали ноги от влаги. Раньше Анна и шагу ступить в такой обуви не умела. Сама не заметила, как привыкла.

Она видела селение в долине – дома из серого камня под тростниковыми кровлями. Недалеко от строений на ручье стояла плотина, и слышно было, как шумит вода под лопастями колеса водяной мельницы. В ограде были сложены мешки с зерном, раздавался ровный гул жерновов. Анна знала, что мельница принадлежит монастырю и приносит неплохой доход, ибо другой нет во всей округе вплоть до Грассингтонского моста. Но туда добираться добрых восемь миль, и местные крестьяне предпочитали платить за помол бенедиктинкам Сент-Мартина.

Спустившись с откоса, тропинка вилась теперь совсем недалеко от селения. Легкий ветерок доносил запах овчарни и кисловатого торфяного дымка. В тишине отчетливо разносилось монотонное постукивание по металлу – трудился кузнец. Слышалось неторопливое поскрипывание колодезного ворота, который вращал маленький черный ослик.