Сжигая запреты (СИ) - Тодорова Елена

Дважды моргаю, глядя в потолок, прежде чем гаснет свет. Сохраняю неподвижность. Толком не дышу. Сначала вся в слух обращаюсь. А когда матрас прогибается – в один сплошной нерв.

Мой висок опаляет отрывистое дыхание. Я держусь.

Легкие, да и всю грудь, заполняет насыщенный запах – доминирующий и безумно будоражащий. Я держусь.

Горячая и шероховатая ладонь приятной тяжестью ложится мне на живот. Я охаю и вздрагиваю.

Черт возьми… Это чисто мужское касание меня размазывает. Потому что те ласки и касания, которые обычно выдаю я при самоудовлетворении, никогда не заменят этих ощущений.

– Знаешь, о чем я часто думал в Тибете, лежа так же, как сейчас, в темноте своей комнаты?

Мое сердце колотится и своим оголтелым стуком заглушает все прочие звуки, но голос Шатохина каким-то странным образом остается для меня четким и разборчивым.

Вдох-выдох.

Его указательный палец, медленно обводя мой пупок, собирает на воспаленной коже полчище диких мурашек.

– О чем? – шепчу и всем телом вздрагиваю.

Даня вроде как незаметно придвигается ближе. Плечо, рука и бедро – заряжает.

– Мне было интересно, стала ли ты выглядеть и пахнуть иначе.

– И… И как? – выдаю уже с трудом.

Шатохин протяжно вздыхает.

– Нет… Не стала, Марин… Такая же… Моя…

– Дань… – стону приглушенно. – Остановись. Под нами лед трещит.

– Конечно, трещит, Марин… Он тает.

– Остановись… Прошу…

– Не могу… – губами по щеке, на ухо, по шее. Стремительно, почти яростно целует. – Не могу… Не могу… Я. Не. Могу… МА-РИ-НА…

Я задыхаюсь. Под натиском его рук и губ проваливаюсь под тот самый лед, а там пламя пылает. Я в нем тону. Захлебываясь частыми надорванными вздохами, пытаюсь выбраться. Но… В этот самый момент Данина ладонь ложится мне на шею, пальцы находят подбородок, стискивают и поворачивают мое лицо. Судорожно вдыхаю густой мужской выдох, отравляюсь и, резко подавшись вперед, сама впиваюсь в его рот.

11

Это ничего не значит, Дань!

© Марина Чарушина

В тот момент, когда наши рты сталкиваются, я блокирую свое сознание. Я просто не смею о чем бы то ни было думать. Я до ужаса боюсь своих мыслей. Потому-то лучше без всякого анализирующего дерьма – с дребезжащим вакуумом в голове, на голых инстинктах. Хватит того, что над нами гул разносится, будто на Землю летит метеорит. Господи, он ведь рухнет… Да, он обязательно рухнет. Но нам с Шатохиным, совсем как раньше, едва между нами вспыхивает пожар, становится плевать на последствия.

Если бы я позволила себе думать, я бы отметила, что Даня выкатывает на меня странный состав эмоций. Он агрессивно нападает на мой рот, причиняет своими неосторожными движениями боль, таранит, разрушает. И одновременно с этим он дрожит, стонет, задыхается и всеми своими действиями будто вымаливает у меня ласку.

Его язык вторгается в мой рот, будто то самое чудовище. Беснуется там, пока я не перехватываю инициативу, кусаю, обвожу своим, жадно посасываю и снова кусаю. Потом и вовсе выталкиваю, чтобы нырнуть вместе с ним в его рот. Там так много моего любимого вкуса, моего опиатического наркотика… Я тотчас получаю передозировку. Захлебываясь эйфорией, теряюсь в пространстве и времени, взлетаю и падаю, и снова взлетаю... Вместе с сумасшедшим головокружением по моему телу расходится пронизывающее насквозь яростное покалывание.

Что это? Болевые спазмы? Ледяные шпоры? Смертельный жар? Электрические разряды?

Что, Господи?

Наверное, все вместе.

А потом… Даня вдруг отстраняется.

Шумно вздыхаю, сцепляю зубы и старательно гашу бурную волну разочарования. Я настолько занята тем, чтобы вернуть себе толику какого-то контроля, что даже не реагирую, когда над кроватью вспыхивает мягкий желтый свет. Шатохин же, едва наши взгляды встречаются, откидывает одеяло и, дергая меня за руки, заставляет принять сидячее положение.

Я собираюсь разразиться привычной и столь необходимой сейчас руганью. Иначе не знаю, как справиться с пульсирующим комом эмоций, который рванул вверх и перекрыл мне гортань.

Только не успеваю ничего придумать, как оказываюсь сверху на Дане. Лицом к лицу, грудь к груди, плоть к плоти – очень-очень близко, удушающе неловко и невероятно волнующе. Все то возбуждение, что я успела накопить за вечер и в особенности последние минуты, пока мы целовались, становится чрезвычайно очевидным и начинает бешеными скачками увеличиваться. Его каменный член, елозя между моих половых губ, буквально утопает в вязких соках моего возбуждения.

Я не из скромниц, но сейчас, когда вижу в глазах Шатохина нечто слишком чувственное и чересчур интенсивное, меня вдруг окатывает жгучим стыдом.

– Я устала… – пытаюсь выкрутиться.

Он не отвечает. Запускает в мои волосы ладони и так нежно прочесывает между прядями пальцами, что я вся сжимаюсь и содрогаюсь.

– Даня…

Его губы касаются моих, но не целуют. Сливается лишь наше сбивчивое высокое дыхание. Сцепляются взгляды. Спаивается перегретая плоть.

«Пункт первый: Красавица и Чудовище. Энергетический обмен…»

В мозгу всплывает информация по тантрическому сексу, который я когда-то пыталась изучать, чтобы покорить сверхсложную натуру Шатохина. То положение, которое мы сейчас занимаем, используют в тантре чаще всего. Именно оно наиболее точно отражает гендерную полярность женской и мужской энергии.

– Я… Я не хочу ничем с тобой обмениваться… Хватит, Дань! Дообменивались!

«Настолько, что я теперь от тебя беременная, а ты, придурок, даже не в курсе!» – заканчиваю, как обычно, у себя в голове.

И едва я начинаю осознавать, что мозг мой уже вовсю пашет и накручивает весь тот вал информации, как отчетливо вижу гиф-изображение из своих кошмаров – Шатохин трахает сгорбленную над раковинами шлюшку.

Это видение взрывается во мне, словно динамит.

Трескаю его по щеке и резко соскальзываю на свободную часть кровати. В суматохе проползаю не больше метра. Даня ловит меня у края в коленно-локтевой позе. Обхватывая руками поперек тела, прижимается сзади. И вот тогда меня захлестывают совсем другие, не менее сильные чувства.

– Даня… Даня?!

– Блядь, Марина… Не проси отпустить!

– Это ты… Ты…

– Что я, Марин?

– Ты… Ты… – последний выдох уже ему в лицо совершаю, когда разворачивает.

Расширяя глаза, всматриваюсь и фокусируюсь на том, что вижу.

«Не думать… Не думать… Не думать…», – приказываю я себе.

И упускаю момент, когда мы с Шатохиным вновь оказываемся сидящими в центре кровати.

– Расслабься… – выдыхает он мне в губы.

Я инстинктивно подчиняюсь. Лишь ощутив влажное скольжение его языка, с тихим вздохом прикрываю глаза.

– Даня…

На тот момент его жар, его вкус, его запах – все, что мне нужно. Минуту спустя я и вовсе прошу больше, быстрее, сильнее… Да, я вмещаю эти рваные и примитивные лозунги в каждый короткий отрезок времени, который Шатохин дает мне, чтобы вобрать в легкие кислород.

– Не спеши… Я не так хочу… Я тебя всю хочу, Марин… – припечатывает с жаром. – Раскройся. Доверься. Расслабься.

– Что??? – дергаюсь в его руках. Жаль, ничего толком мое брыкание не дает. Тиски его объятий не ослабевают. – Это ничего не значит, Дань!

– Что «это»?

– Это все!

– Что «это все»?!

– Не пудри мне мозги, Шатохин! Очевидно же, что я больше не поведусь!

Непроизвольно вскрикиваю, когда его член скользит по моей ноющей от возбуждения плоти и тяжело вдавливается в нее.

– Ладно, Марин… – зубами скрипит. – Давай просто поебемся, и все, м? Как тебе такой вариант? – из-за мягких интонаций, которые подонок Шатохин сейчас использует, не сразу распознаю по сути привычную с его стороны брань.

Коварный демон крайне нежно свои мерзости нашептывает. У меня даже возникает соблазн подсунуть все-таки ему свою девственность. Но едва я прокручиваю все, что случилось бы после, тотчас отметаю идиотскую идею. Он ведь убьет меня, если поймет, что я беременная от него! Не приняла контрацепцию, соврала насчет месячных… И этот его одержимый страх против продолжения своего рода… Нет, точно убьет! Прям беременную!