Приключения в стране тигров - Луи Буссенар

Механик тут же уменьшил скорость, чтобы паровой шлюп шел вровень с парусным судном.

Оживленно поговорив минут пять, оба лоцмана, придя, видимо, к согласию, направились к лесенке, ведущей в трюм, скрылись в нем и почти тут же появились вновь. Пожав друг другу руки и обменявшись пространными речами, они наконец расстались.

Андре и Фрике с интересом следили за их переговорами, знакомясь, таким образом, с неизвестными им ранее сторонами бирманской жизни.

Лоцман перебрался с туземной шаланды на свое судно, держа за ручку бамбуковое ведро.

Любопытный Фрике подошел поближе и увидел в этом примитивном сосуде несколько белых и красных рыбок, беспокойно мечущихся в воде.

— Кажется, это и есть необходимое жаркое, — пробормотал он. — Наш лоцман либо купил, либо выпросил этих милых рыбешек у своего собрата. Если я еще раз соберусь в эту страну, надо будет запастись аквариумом.

Лоцман, не обращая никакого внимания на присутствие непосвященных, хранивших, впрочем, полное молчание, вытащил одну за другой рыбок, очистил их от тины, бережно обтер тряпкой и разложил на чистой сухой ткани. Рыбки подпрыгивали, конвульсивно дергая жабрами.

Между тем лоцман достал из-за пояса маленький лакированный ящичек, раскрыл его и осторожно вынул тонкие листочки золота и серебра.

Взяв красную рыбку — китайского сазана, — бирманец накрыл его золотым листочком, тотчас же прилипшим к слизи, выделяемой жабрами, и бросил в воду, бормоча какие-то таинственные слова.

Следующая рыбка была белой — уклейка с перламутровой чешуей. Она была накрыта серебряным листочком и отправлена в воду тем же манером, что и первая.

Десять рыбок — пять красных и пять белых — поочередно последовали в реку, после чего лоцман вновь занял свое место у руля с безмятежным видом человека, которому отныне ничто не может угрожать.

— Это все? — спросил Фрике у переводчика.

— Все, сударь, — важно ответил индус. — Злые духи умиротворены, и Гаутама дарует нам счастливый путь.

— Спасибо за доброе пожелание. И поскольку всякий труд заслуживает награды, дай лоцману сто су[62], чтобы вспрыснуть удачу…

Шлюп уже заскользил вперед, набирая скорость; берега великой реки стремительно проносились мимо, а прибрежные птицы, испуганные звуком мотора, разлетались в разные стороны.

— По правде говоря, очень странный обычай, — тихо сказал парижанин, встав рядом со своим другом, спокойно курившим сигару. — Вы столько всего знаете, господин Андре… Слыхали вы о таком?

— Кто-то мне об этом рассказывал. Но в любом случае тут нет ничего удивительного, учитывая непостоянный нрав реки, по которой мы плывем. Естественно, здешним людям приходится думать о том, как умиротворить злых духов, и чем еще могут они объяснить коварство Иравади?

— А на вид такая спокойная река!

— Внешность, как известно, обманчива. Это одна из самых опасных для судовождения рек мира, потому что течение ее чрезвычайно изменчиво. К тому же теперь март, наиболее сухое время года. Могу поклясться, что ее режим не превышает 2000 кубических метров в секунду. В марте 1877 года он был не больше 1300 метров и уступал Роне[63] и Рейну. Но когда наступает август, на страну обрушиваются тропические ливни, принесенные юго-западным муссоном[64]. Масса воды во время паводка превосходит Конго[65], достигая 56 000 кубических метров в секунду! Это было зафиксировано в августе все того же 1877 года, и на англо-бирманской границе разница в уровне воды доходила до десяти метров. Поэтому, несмотря на существенное понижение уровня в данный момент, средняя составляющая, тщательно вычисленная английскими учеными, равна 13 000 метров в секунду, приблизительно как у Ганга[66].

— Но значит, — прервал Фрике, жадно слушавший эту небольшую лекцию по географии, — страна может быть затоплена поднявшейся водой, все сметающей на своем пути. Теперь я не удивляюсь, что туземцы из кожи вон лезут, лишь бы предохранить себя от подобного бедствия. Хоть я и потратился на сто су, чтобы отблагодарить нашего лоцмана за его рыбешек, но, пожалуй, оценил его труды слишком дешево.

— Бывают, конечно, значительные разрушения, но все не так ужасно, как мы воображаем. Вода поднимается каждый год в определенное время, уровень примерно одинаков, и все знают заранее, какие места будут затоплены. Именно в это время Бирма приобретает свойственный ей неповторимый облик: практически все ее жители пересаживаются на лодки.

— Но ведь и теперь река вовсе не простаивает: мы то и дело встречаем лодки. А я-то думал, что это полудикая страна, где даже торговли нет!

— Черт возьми! Ну ты и скажешь! Подумай, ведь каждый год по реке спускаются и поднимаются тридцать пять пароходов и семьдесят тысяч прочих судов, причем у некоторых водоизмещение достигает 150 тонн. Учти, что внешняя торговля одной только Английской Бирмы в 1878–1879 годах измерялась суммой в 550 миллионов франков![67]

— И при этом здесь можно встретить диких слонов, тигров, носорогов и прочую живность? Да еще столько, что второго такого места не найдешь в обоих полушариях. По крайней мере я не видывал ничего подобного, хотя немало побродил по свету.

— В этом и состоит очарование Бирмы. Здесь, как в Индии, следы самой утонченной цивилизации соседствуют с проявлениями ужасающего варварства. Но Бирма защищалась дольше[68] и не так изучена, как Индия, а потому контраст воистину поразителен. Так что лучшего места для путешественника, а особенно для охотника не найти. Поэтому я и решил, что для нас, странствующих немвродов, совершенно необходимо в ней побывать, и выбрал ее в качестве второго этапа нашего путешествия. Вскоре мы поднимемся по одному из притоков Иравади, не важно — правому или левому, лишь бы он вывел нас к зарослям тиковых деревьев. Потом снова вернемся на Иравади и осмотрим развалины столиц, покинутых местными монархами.

— Вот как? Похоже, здесь меняли столицы, как… как пальто.

— Чуть реже, — улыбнулся Андре, — но тем не менее был период всего в семьдесят пять лет, когда это происходило трижды.

— А знаете ли, двадцать пять лет для столицы маловато.

— В самом деле? Гм, я к тому же ошибся: это происходило не три раза, а пять.

— Не может быть!

— Суди сам. Ава, если не ошибаюсь, была столицей Бирмы в течение четырех веков. В тысяча семьсот восемьдесят третьем году ее оставили по прихоти короля, одного из сыновей знаменитого Аломпры[69]. Он сделал королевской резиденцией Сагаин, до того бывший загородным замком.