Домик на краю земли - Генри Бестон

Между этими пляжами — верхним, смерзшимся в камень, и нижним, покрытым всего лишь ледяной коркой, — пролегала пограничная полоса футов десять шириной, ничейная земля, разделяющая конфликтующие силы стихии.

Кромка ночного прилива была отмечена мерзлыми разводами соли, повторявшими форму пенистых языков прибоя, выброшенных океаном навстречу ночной темноте и схваченных морозом. Застывшая кайма полной воды — само олицетворение духа энергии и движения — лежала передо мной, отделанная фестонами и затейливыми кружевами замерзшей пены, еще недавно украшавшей шуршащие языки прибоя.

Все это словно заснуло колдовским сном, запечатлевшись в соленом льду, сильно напоминавшем ноздреватый снег. У самого верхнего края этот остекленевший образ прибоя представлял собой тонкую, словно глазурованную, пленку. Толщина противоположного края достигала двенадцати — пятнадцати дюймов. Лед затем обрывался, словно обломившись там, где начинался скат пляжа, ведущий к самой воде. Обледеневший пляж простирался к северу и югу миля за милей, насколько хватает глаз.

Дальнейшая история этого льда довольно интересна. Двое суток держался пронизывающий холод, на третьи потеплело, так как ночью ветер изменил направление, и очередной прилив слизал этот ледяной панцирь без остатка. Однако полоса пляжа, где лежал лед, осталась заметной, потому что песок там пропитался водой и успел промерзнуть на значительную глубину. Вскоре верхний пляж отогрелся — холод словно по крупицам выходил из песка, — а нижний пляж, который поддавался теплу с каждым новым приливом, застывал снова и снова, когда сходила вода. Полоска погребенного льда не уступала оттепели еще в течение двух недель, сопротивляясь солнцу и зимнему дождю, лившему не переставая целыми сутками. Эта полоска обладала странной особенностью то исчезать, то появляться вновь. Ее заносило песком, смачивало водой. Казалось, изменения самого пляжа должны были разрушить ее до конца, но она сохранялась. Для тех, кто пользовался пляжем, эта полоса промерзшего грунта обратилась в нечто вроде тайной тропы. Служащие Береговой охраны хорошо изучили эту дорогу и придерживались ее по ночам.

Мне вспоминается, как однажды, заблудившись, я тоже стоял в темноте, ощупывая песок своим пляжным посохом в поисках этой путеводной нити. Мало-помалу приливы и солнце сломили сопротивление льда. Он исчез, и наши ищущие ноги лишились его опоры.

В тот ненастный морозный день обширные заболоченные пространства тоже обратились в пустыню. Соленый лед лег широкими кольцами, обрамлявшими обширные плоские острова. Замерзли обмелевшие протоки, а более глубокие покрылись ледяными лепешками, беспорядочно плавающими по прихоти приливных течений. Ландшафт стал по-зимнему однообразным. Лед сковал воедино, в гладкую забеленную равнину, протоки и острова.

На следующее утро было солнечно, но довольно холодно, я вышел из дому на минутку для того, чтобы взглянуть на болота. Далеко в стороне, милях в полутора, что-то темнело посреди одной из незамерзших проток, напоминая крупную неведомую птицу. Приблудный гусь? Достав бинокль, я обнаружил, что этот предмет был не чем иным, как головой оленя, плывущего по течению. В тот же миг до моего слуха донесся отдаленный собачий лай. Парочка мародерствующих дворняжек, промышлявших в округе на свой страх и риск, выследила в дюнах оленя и загнала его в ледяную протоку. Тот плыл по течению, но вскоре повернул к берегу и вышел из воды позади «Полубака».

Животное оказалось молодой самкой. Мне пришла в голову мысль — я верю этому по сей день, — что олениха была тем самым существом-невидимкой, которое оставляло иногда следы копыт неподалеку от «Полубака». Кажется, она жила в сосняке на краю болота и приходила в дюны на рассвете. Однако вернемся к описанию ее приключений: в течение всего дня я видел, как она стояла на островке посреди болота, спрятав красновато-коричневое туловище за стеной высокой травы; когда наступила ночь, олениха была все еще там — заблудшая частичка живого тепла посреди ненастья. Что же так испугало ее, мешая вернуться? В ту же ночь ожидался прилив невиданной высоты; он должен был поглотить острова, накрыв их пластом воды и плавающего льда по меньшей мере фута на два. Отважится ли олениха плыть к берегу под покровом темноты? После полуночи я вышел в опустевший мир и увидел болота, блестевшие льдом под звездным небом. Однако я не сумел разглядеть островок, где стояла олениха, отличив лишь его кромку, призрачно мерцавшую во мраке.

Первое, что я сделал, проснувшись поутру, — обыскал остров с помощью бинокля. Олениха все еще была там.

Позднее я часто изумлялся стойкости этого хрупкого и изящного создания, сумевшего выдержать такую жестокую ночь. Ведь она стояла в ледяной воде, с журчанием поднимавшейся вдоль ее стройных ножек, в кромешной тьме хлюпающего болота, под завывание штормового норд-веста.

На следующий день солнце поднялось над болотом чуть выше. Снова начался прилив.

Я наблюдал, как он подбирался к беглянке, и гадал, сможет ли она пережить вторую осаду. Незадолго до полудня, когда вода, вероятно, подобралась к копытам животного, олениха приблизилась к берегу и плюхнулась в протоку, забитую ледяным месивом и довольно быстро плывущими «блинами». Олениха слабела, лед напирал, бил ее по бокам; казалось, животное растерялось: чего-то выжидало, плыло то в одну, то в другую сторону, иногда останавливаясь. Лед продолжал наступать, отдельные льдины переваливали через олениху, и все же она медленно продвигалась вперед, растерянная, но полная решимости бороться до конца.

Я уже оставил надежду, когда совершенно неожиданно подоспела помощь. Как выяснилось, мой приятель Билл Элдридж, когда дежурил на наблюдательной вышке, стал свидетелем начала этой истории.

Утром он снова обратил внимание на олениху, продолжавшую стоять посреди болота. Вся команда станции проявила сочувствие к животному. Заметив, что несчастное создание сражается за свою жизнь посреди протоки, трое служащих бросились ему на помощь в маленькой лодке, растолкали веслами льдины и провели олениху к берегу. Когда она вышла на сухое место, то едва стояла на ногах, все время падала, так ослабела. В конце концов она сумела подняться, укрепилась на ногах, а затем скрылась в сосняке.

Я хочу рассказать об ужасном норд-осте, бушевавшем 19 и 20 февраля. Говорят, это был самый жестокий шторм, обрушившийся на Кейп-Код с той поры, когда в 1898 году пошел ко дну «Портленд» вместе со всем экипажем.

Он начался после полуночи, и барометр едва успел предупредить о его приближении. В полдень я добрался до станции Нозет, разыскал Билла Элдриджа, находившегося на дежурстве, и попросил разбудить меня во время полуночного обхода. «Не смущайся, если не увидишь света в окне, — сказал я, — все равно заходи и буди. Немного пройдемся». Я частенько сопровождал патрульных во время обходов, потому что люблю ночные прогулки по пляжу.

Вскоре после полуночи Билл постучался в дверь, однако я не встал с постели, потому что порядочно намотался за день, таская плавник. Я разговаривал с приятелем, сидя в кровати, при свете камина. С тех пор как начались заморозки, я на ночь стал совать в камин целые большие поленья, рассчитывая, что они будут тлеть до утра. Обычно же я позволял пламени утихнуть на собственном ложе из пепла, потому что сплю очень чутко и любое потрескивание огня способно разбудить меня.

Жизнь среди природы обостряет чувства, а одиночество вырабатывает некоторую настороженность.

Патрульный стоял у кирпичного камина, опираясь локтем о его полку. В полумраке комнаты я с трудом различал очертания его фигуры, одетой с головы до ног в темное.

«Дует, — сказал он. — Кажется, будет норд-ост». Я извинился за свою леность, сославшись на усталость. После короткого обмена фразами Билл сказал, что ему пора двигаться, и вернулся на пляж. Прежде чем он успел скрыться за склоном дюны, я заметил вспышку его фонаря.

Я проснулся утром под завывание ветра и шум косого дождя со снегом, барабанившего в мои восточные окна. Норд-ост, заряженный мокрым снегом, набросился на Кейп-Код со стороны разъяренного океана, и отлив сражался с ураганом, работавшим перпендикулярно берегу Унылая пустота пляжа выглядела во много раз ужаснее в пенном, неистовом обрамлении шторма. Мокрый снег несся со скоростью косого дождя. Я раздул огонь, оделся и вышел, пряча лицо за поднятый воротник куртки. Затем я принялся таскать дрова в дом, корзину за корзиной, пока угол моей комнаты не превратился в дровяной склад, затем собрал постель, набросил на кушетку новое мексиканское одеяло, зажег керосинку и приготовил завтрак: яблоко, овсянку, хлебец, поджаренный на каминной решетке, вареное яйцо и кофе.

Мокрый снег шел не переставая, его атаки сопровождались завываниями. Я слышал, как ахает по крыше, стенам и стеклам. Внутри комнаты пламя камина боролось с тусклым, вымученным дневным полумраком. Я не переставал думать о рыбацком суденышке — тридцатифутовом тральщике, ставшем на якорь в двух милях от «Полубака» еще прошлым вечером. Пытался отыскать посудину с помощью бинокля, однако разглядеть ее сквозь шторм так и не удалось.