Парфянская стрела. Роман - Игорь Костюченко

От слов анархиста заметно заскучал старик-бельгиец. Катрин Пат озорно подмигнула Волохову и стала что-то с бешеной энергией зарисовывать в пухлом блокноте, который она прихватила из «Тэйлора».

Пробираясь по ходам сообщений к наблюдательному пункту товарища Падре, Волохов понял из обрывков фраз бойцов интербригады, что попали они на позиции вовремя. Ожидалась атака марокканской кавалерии. Не исключалась возможность того, что кавалерию фаланги поддержит бронетехника.

Обычно, успел узнать Волохов, марокканцы наступали беспорядочно развернутой лавой, спешивались за полкилометра от цели атаки. Они разворачивали стрелковую цепь под прикрытием пулеметов, имея на флангах итальянские танкетки «Фиат».

– Так примерно и будет и теперь, – сказал прибывшим на НП журналистам командир интербригады товарищ Падре. – Только вы держитесь поближе к дну окопов. Ненароком зацепит. С медикаментами у нас скверно. Йода совсем нет. И бинты на исходе.

Волохов узнал в команданте Падре, облаченном в испанский френч, комдива Мальцева. Республиканская беретка нисколько не изменила его. И выглядел Мальцев точь-в-точь, как на фотографии, виденной Волоховым на первой полосе «Красной звезды». В текстовке к фотографии говорилось о приграничных боях на заставах в Туркестане. Номер недолго ходил среди бойцов отдельного отряда, пока его не разорвали на самокрутки у памирского перевала Талдык.

– Вы случайно медикаментов не захватили? – с надеждой спросил товарищ Падре, обратившись к Катрине Пат. Очевидно, он принял её за представительницу Красного Креста.

– Нет, что вы. Я как-то не подумала, – покраснела Катрина, смущенно пряча блокнот в полевую сумку.

– Жаль, пригодились бы, а то сейчас начнется, – разочарованно сказал Мальцев. Он прильнул к окулярам бинокля. Будто в доказательство его уверенных слов перед линией окопов у дальних бугров (это было отчетливо видно даже невооруженным взглядом) зашевелилась пыльная полоса.

– Марокканцы, – просто сказал Мальцев, передавая бинокль Волохову. – Сейчас они с нас шкуру сдирать будут.

Марокканцы действовали под прикрытием батареи, которая вела редкий огонь, который не прекратился, когда в полукилометре от позиции интербригады стали видны цепи мерно шагавших спешившихся кавалеристов в арабских бурнусах. На флангах интербригады застрочили пулемёты, но цепи атакующих не залегли, а продолжали двигаться вперед.

– Приготовиться к контратаке, – отдал команду Мальцев.

Волохов видел, как зашевелились в траншеях бойцы. Кто-то торопливо засовывал за пояс гранаты, кто-то пристегивал к винтовкам штык. Артиллерийский и пулеметный огонь стал более частым. А цепи атакующих продвигались все ближе и ближе.

– В атаку, вперед! – закричал Мальцев, взмахивая револьвером и вставая на высеченную в каменистом окопе ступеньку. Никто не двинулся вслед за ним. Мальцев упал за бруствер. Над ним пропел целый рой пуль.

– В атаку, мать вашу! – заорал Мальцев, осыпая солдат отборным русским матом. Никто не поднимался. Огонь со стороны марокканцев усиливался. Интербригадовцы все сильнее вжимались в окоп. Ревели моторы итальянских танкеток – франкисты приближались.

«Ну, какая, в конце концов, разница – умереть через тридцать лет в своей кровати или вот сейчас, в следующий миг, в этом окопе. Все равно, смерть есть смерть. Может, лучше принять её внезапно, в расцвете сил, а не потом, когда жизнь добьет тело хворью, немощью, и старость схватит за горло», – лихорадочно думал Волохов, стискивая в пальцах горячий песок.

Он старался думать, логически рассуждать, но тело дрожало, и живот стискивался судорогой, тошнило.

«Я боюсь, я хочу еще пожить, чтобы дышать воздухом, есть, спать, любить», – Волохов ненавидел, презирал себя.

Но ничего не мог с собой поделать. Он знал совершенно точно – как только в поле зрения появится первый марокканец, мгновенно прекратятся мерзкая дрожь, спазмы, и в конец перепуганное тело подчинится силе разума и воли: вперед, в драку, на смерть! Волна крови прильет к голове, сердце застучит быстрее. И вместе со всеми он сорвется с бруствера на врага, чтобы крушить, рубить, стрелять. Рвать зубами.

Но подняться сейчас? Нет, он не мог, не было сил.

Боковым зрением Волохов увидел, как Мальцев протянул бинокль командиру взвода, совсем еще юнцу. С пушком на губе вместо усов. Вдруг он по-юношески стремительно выскочил на песчаный приступок окопа, поднялся в полный рост над бруствером. Он стоял над окопом. Пули свистели вокруг него. У ног кипели фонтанчики каменной пыли. Но Мальцев (товарищ Падре) махал рукой, в которой был зажат запыленный ТТ, звал людей в бой.

Стрельба, которую противник вёл из окопов у дальней гряды, заметно ослабела. Очевидно, фалангисты опешили от такой наглости.

– Зачем? Убьют? – Из глубины окопа закричал Волохов товарищу Падре.

Изумленные интербригадовцы замерли в стрелковых ячейках. С биноклем в руках застыл возле амбразуры озадаченный парнишка-взводный – вытер пот мятой пилоткой с болтавшейся на ней красно-черной кистью.

– Что смотришь? Иду. И ничего… – весело крикнул Мальцев вниз Волохову.

Мальцев дошел до края обрамлявшего окопчик бруствера, спрыгнул вниз, крикнул оставшемуся стоять с биноклем в руках взводному.

– На испуг берут, понятно? Без прицела бьют!

– Карамба! – вскрикнул рядом с Волоховым чернобородый Ромеро. Он выхватил у оробевшего бойца винтовку со сверкавшим длинным штыком и бросился вперед.

Трое бойцов-анархистов рванули за своим командиром, не обращая внимания на пули и осколки. За Ромеро побежал Мальцев.

За Мальцевым с револьвером устремился Волохов. В полусотне шагов от него грянул взрыв. Пётр Николаевич застыл на месте. Открыв глаза, он видел, как покосился ствол одинокой оливы. В воздухе плавали легкие соломинки, опускаясь по спирали. С самой верхней ветки дерева свешивались какие-то иссиня-розовые нити, бордовые капли медленно стекали с них. Снарядом накрыло пулеметчика.

Они благополучно возвратились в Барселону через два дня. Интербригада товарища Падре отбила пять атак фалангистов и была отведена в резерв.

Журналисты получили массу впечатлений. Старичок-бельгиец исписал целый блокнот путевыми заметками и заверял бойцов, что в Брюсселе он непременно напишет антифашистскую пьесу.

Андре Ромеро демонстрировал всем, кто попадался на его пути, оторванную осколком снаряда в контратаке полу его затасканного плаща. Он хвалил самодельные гранаты ополченцев. Ругал тех, кто запустил в армию дурацкую шутку: мол, у республиканцев самые справедливые гранаты – убивают точно поровну и своих, и врагов.

В первый же вечер после возвращения с позиций в Барселону Андре Ромеро закатил грандиозный скандал в баре отеля «Тэйлор», перебил несколько тарелок и здорово напугал самодельной бомбой метрдотеля.

Во второй вечер, когда итальянские крейсеры покинули рейд и Барселону больше не обстреливали с моря, Ромеро пригласил Катрин, Мигеля, Волохова пройтись по Рамблас, чтобы отведать в одном замечательном кабачке кальвадоса. По его сведениям, пару бочек отличного напитка недавно поставили марсельские контрабандисты.

Ромеро не обманул. Кальвадос, действительно, оказался весьма неплохим. Катрин пила – много и неосмотрительно. А ещё больше шутила.

Мигель выложил на столик кабачка свой переведенный на испанский и напечатанный в Москве очерк о Ромеро. Он горячо рассказывал о своей встрече и беседе с самим Сталиным.

По его словам, Вождь покуривал трубку и живо интересовался событиями на Пиренеях. А ещё он якобы спросил Мигеля о том, всегда ли с ним его револьвер. Мигель признался, такой вопрос вождя заставил его врасплох. Он не знал что ответить, ведь револьвер ему пришлось сдать на посту охраны перед входом в приемную Сталина. На этих словах Ромеро перевернул свой стакан, сказал:

– Что ваш Сталин, что недоумок Франко. Что Гитлер. Все одна шайка, готовая перебить хребет свободе. Эти мерзавцы едят человеческие мозги и пьют кровь.

Ромеро с нескрываемым удовольствием посмотрел на Катрин и Мигеля, наблюдая за тем, как побледнели их загорелые лица. Мигель хотел что-то возразить. Но Ромеро сунул в уцелевший карман плаща очерк о себе самом, подаренный ему Мигелем, хлопнул ладонью журналиста по плечу и предложил друзьям наведаться к старику Панчо в комнатушку за стойкой. С хитрым кабатчиком можно было договориться насчет контрабандного курева. Панчо исподтишка приторговывал настоящим трубочным турецким табаком.

– Зачем он бросился под пули? – Спросила Катрин Волохова, глядя вслед уходившим Ромеро и Мигелю. – Он мог остаться в окопе. Это было опасно. И так глупо.

Пётр Николаевич вспомнил о своем животном страхе, испытанном под обстрелом, и густо покраснел.