Светлая полночь - Кэтрин Стоун

«Ты не должен винить себя, — настаивала Мэри Бет. — Это был несчастный случай, подобно тем, которые лишили жизни мою мать и моего Сэмюела».

«Я бы страшно рассердилась на тебя, — грозила ему пальчиком Грейс, — если бы ты напугал Санта-Клауса и не дал ему войти. Пожар был ошибкой Санта-Клауса, сам он этого не хотел. Наверное, он нес свечу, она упала, а он не заметил пламени, пока не стало слишком поздно».

Эти любимые голоса хотели, чтобы он жил. И чтобы больше не страдал. И еще они умоляли, чтобы он сделался человеком, каким — они продолжали в это верить — он мог бы стать. Джейс не хотел слышать любимые голоса. Он хотел ночных кошмаров, а не грез. Заслуженных кошмаров.

Но грезы и голоса не отступали.

Тогда Джейс перестал спать.

Однако голоса продолжали говорить.

Джейс понимал, что это галлюцинации. Фантомы из бессонных ночей. Но они существовали. Мэри Бет и Грейс. Внутри его. Живые.

А что, если Джейс себя убьет? Они тоже умрут. Он убьет их. Убьет снова.

Иногда Джейс верил, что Грейс и Мэри Бет в самом деле живут внутри его. Видно, он в этом нуждался.

Однако он знал правду. Голоса изнутри, которые столь многого требовали от него, были его собственными.

И Джейс Коултон возложил на себя гораздо большие задачи, чем от него требовали Грейс и Мэри Бет. Он станет доктором — Мэри Бет считала, что ему следует им стать. Пастырем, который не знает покоя. Он будет опекать свое стадо, даже если его сердце будет заходиться от боли и ныть от страха. Это будет особое стадо, самые больные из больных, самые нуждающиеся, для которых малейший неверный шаг чреват смертью.

Пастырь посвятил свою жизнь уходу за этим стадом.

Кроме Рождества. В этот день, пребывая в полном одиночестве, Джейс позволял себе предаться воспоминаниям о том далеком сочельнике.

Джейс всякий раз переживал ту светлую полночь такой, какой она была, — и никогда не пытался увидеть ее такой, какой она могла бы быть. Он запретил себе подобную фантазию, подобную радость.

Но сегодня, когда он услышал серебристый звон, словно слетевший с саней Санта-Клауса, он спросил себя, когда смотрел на руки, сжимающие желтого кролика: уж не собирается ли он тешить себя мучительными «если бы да кабы» — «что было бы, если бы он сдержал обещание»?

Однако звон исходил не из пролетевших много лет назад саней, а из короткого тряпичного хвоста кролика. А эти сжимающие руки?

Уж не принадлежат ли они духу?

Нет. Хотя эта женщина, сидевшая рядом, похожа на привидение — тонкое, неземное, мерцающее. Или она просто дрожит? Дрожит, испугавшись его?

Джейс умел скрывать свои мысли.

Но звенящий хвост кролика застал его врасплох в тот момент, когда он испытывал муку, гнев и боль.

Джейс поспешил отвернуться, чтобы его взгляд больше не пугал это трепещущее привидение.

Однако образ ее четко запечатлелся в его памяти.

Она была очень худа. Слишком худа. Результат болезни? Сумасшествие? Нет, решил доктор Коултон. Это не сумасшествие. Ее страх был вполне адекватной реакцией. Тогда результат болезни? Не страдала ли она от рака и не собиралась ли в качестве предсмертного желания посетить веселую старую Англию, чтобы насладиться ее рождественским великолепием?

Нет, решил он. Это решил доктор. Да, кожа у нее была бледной, поразительно бледной. И прозрачной, словно она всю свою жизнь провела под стеклом. Однако плоть была белой, а не землистой, на ней не было видно никаких следов болезни.

И ее черные волосы, хотя и короткие, имели здоровый блеск.

Она была бледной и худой, глянцевито-мерцающей и напуганной. Но здоровой. Тонкой, но сильной.

Бегунья на длинные дистанции, вероятно.

Или танцовщица. Балерина.

Ему пришел на память снежный шар, который он видел спустя много лет после своей жизни в Логанвилле. Сцена внутри стеклянного шара, гипнотизирующая и невероятная, и на ней среди снежных хлопьев вращается балерина, а зимняя луна освещает ее золотистым светом.

Да, гипнотизирующая и невероятная. Как и эта балерина, которая невероятным образом, но тем не менее основательно отвлекла Джейса Коултона от его рождественского путешествия, от его мучительных раздумий, одиночества и гнева.

Глава 4

В момент взлета над головой прогремел голос пилота рейса 1147:

— …Некоторое время будет трясти, поэтому я прошу всех, в том числе обслуживающий персонал, оставаться на своих местах до того момента, пока мы не минуем зону турбулентности. У нас есть хорошая новость — ураганы принесли нам попутный ветер. Мы планируем ранний прилет — в 9 часов 20 минут утра. В Лондоне идет дождь, температура пятьдесят четыре градуса[2]. Откиньтесь назад, расслабьтесь, помните, что болтанка скоро пройдет, и наслаждайтесь полетом.

Прошло около пятидесяти минут, прежде чем самолет перестало трясти и обслуживающий персонал получил возможность предложить услуги элитной части своих пассажиров.

Подали меню, приглашая на роскошный завтрак, который будет подан в ближайшее время, а также на пятизвездочный обед, который начнется за девяносто минут до прибытия в Хитроу.

Затем были розданы журналы и газеты со всего мира, а также предложен внушительный ассортимент кассет с кинофильмами, которые можно было смотреть на мониторах, вмонтированных в удобные подлокотники уютных сидений.

Джейс и Джулия молча взяли меню и так же молча отказались от журналов, газет и кассет. Джейс Коултон продолжал смотреть на грозовые облака, а Джулия Хейли — на кролика, который все так же безмолвно лежал у нее на коленях.

Спустя некоторое время возникла необходимость диалога, по крайней мере со стюардессой. Ее имя было вытиснено золотом на лацкане, и звали ее Марго.

— Мисс Хейли? — спросила она, посмотрев на карточку, где от руки были указаны реквизиты пассажира. — Вы сделали свой выбор? Что вы предпочтете — омлет, бельгийские вафли или фруктовое блюдо на завтрак? Семгу или филе на обед?

— Ничего. Благодарю вас.

— Ничего? — с нескрываемым удивлением переспросила Марго.

— Ничего. Благодарю вас, — повторила Джулия.

— Может, что-то хотите выпить?

— Нет, благодарю вас, — пробормотала Джулия в третий раз.

Марго посмотрела на Джейса, которого оторвала от созерцания облаков беседа между стюардессой и мисс Хейли, занимающей место 2В.

— А что принести вам, доктор Коултон?

— Еды не надо никакой. Если вы принесете мне несколько маленьких бутылочек виски, вы можете забыть обо мне до конца полета.

Однако Марго вовсе не хотела забывать об этом сногсшибательном пассажире.

— Вы, кажется, пластический хирург?

— Нет. Травмохирург. А что?