Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Куропёлкин озаботился и захотел вызнать, какие такие усердия, требующие сытной еды, имеет в виду Дуняша, но выговорил более (для себя) важное:
— Настоящему мужику сейчас бы кружки две пива холодного!
— Ну, вы и озорник, Евгений Макарович! — рассмеялась горничная. — Вам ведь не дозволено! А вы уже второй раз заговариваете со мной о пиве. И даже не думаете о том, что, если я проявлю слабость и добуду вам пива, я на следующий день буду сослана уборшицей в Елабугу, в какой-нибудь филиал фирм госпожи Звонковой.
— Извините, Дуняша, — опечалился Куропёлкин. — Не подумал. Вовсе не хотел бы, чтобы у вас возникли неприятности. Лезет в голову всякий бред. От сытости и от скуки. Каково валяться бездельником при домашнем-то аресте.
— Евгений Макарович, лучше домашний арест, — сказала Дуняша, — чем…
Не договорила.
— Дуняш, — сказал Куропёлкин, — при нашем знакомстве вы обращались ко мне на «ты». А теперь…
— Евгений Макарович, подумайте и сами поймёте, — сказала горничная. — А что касается скуки, то у вас, скажем, есть оконце с видом, в частности, на Люк. Внимательному наблюдателю будут возможности развлечься…
42
А вот к водным процедурам сопровождающих у Куропёлкина по-прежнему было две.
Камеристки Вера и Соня.
Надо заметить, что проявляли они себя по дороге более сдержанно, нежели в прежних случаях. Среди прочего, не похохатывали и не шлёпали ладонями по заднице Куропёлкина, вызывая (в первый день пребывания подсобного рабочего в поместье) его добродушные протесты: «Не балуйте!».
В бессловии прошли обязательный путь, облака не мешали солнцу, поместье казалось пустынным, и Куропёлкин поглядывал на всхолмье, признанное им курганом, на вершине которого и размещался Люк.
Он и до прихода Веры с Соней, по подсказке горничной Дуняши, постоял у «собственного» оконца, понаблюдал за подробностями здешнего быта, встречами и разговорами людей госпожи Звонковой (вернее, жестикуляциями — как в немом кино — этих людей). Но в особенности внимание Куропёлкина привлекал Люк. И движения вблизи него, надо полагать, служителей Люка, мужиков в фиолетовых комбинезонах и в фиолетовых же бейсболках. Движение возле Люка на глазах Куропёлкина возникало дважды, и оба раза было связано со сбросом в Люк мусора. При этом крышка Люка приподымалась, явно с помощью механических устройств. И было очевидно, что она прозрачная и будто бы сотворена из хрусталя. При играх солнечных лучей на стыках хрустальных клиньев взблёскивали переливы цветов радуги.
Бывший пожарный и флотский понимал толк в механизмах и кое-что сообразил. В первом случае фиолетовые мужики сбрасывали в Люк чёрные мешки, знакомые горожанам, и крышка Люка была приподнята метра на полтора. Во второй раз к Люку подъехала мусороуборочная машина с дворовыми серьёзными ящиками, и крышка Люка воздвиглась хрустальным куполом на шарнирные опоры и даже отъехала в сторону, чтобы не мешать опрокидыванию контейнеров.
Что надо, Куропёлкин углядел.
Углядел, в каких местах фиолетовые мужики пальцами в перчатках приводили в действие подъёмные механизмы.
Но зачем это было ему надо?
Куропёлкин и сам не знал…
43
Впрочем, в хозяйстве всё пригодится, рассудил Куропёлкин.
— Какие вы нынче строгие и важные, — заявил он камеристкам.
— Просто мы внимательны к обстоятельствам жизни, — сказала Вера. — Да и вы изменились, Евгений Макарович. Нынче вы уже не такой забавник, каким были при нашем знакомстве.
— Если я и проявлял себя тогда забавником, — печально произнёс Куропёлкин, — то это всего лишь на нервной почве.
— Теперь-то под вами, похоже, твёрдая почва…
— И стал я смиренный и послушный, — сказал Куронёлкин.
— Не согласились бы, — прожурчали камеристки.
Водные процедуры прошли нынче быстрее и скучнее обычного. Удивило Куропёлкина отсутствие дворецкого Трескучего, как правило посещавшего приготовления к ночным бдениям Гавроша Фуко. Правда, в последние дни заходил Трескучий ненадолго, минут на пять или на три, видеть Куропёлкина ему было, похоже, противно, он на него и не смотрел, оставлял ему пакет с чистым специальным бельём и удалялся. Сегодня же он и вовсе не появился, а комплект со специальным бельём, естественно подготовленным Трескучим, Куропёлкин получил из рук камеристки Веры.
Не появился он и в опочивальне Нины Аркадьевны Звонковой.
Саму же госпожу Звонкову Куропёлкину пришлось поджидать до половины двенадцатого ночи. Дела, дела, дела, любезный Евгений, извините. И связанные с ними липкостями протокольных необходимостей комплиментарные фуршетные стояния и застольные сидения. И приятно, и тягомотно-пустые потери делового времени. Ну, вы понимаете меня, любезный Евгений. «Ничего себе, — подумал Куропёлкин, — уже „любезный Евгений“! К чему это и зачем?»
— Я весела и сыта! — провозгласила Звонкова. — И спать!
«И замечательно!» — подумал Куропёлкин.
— Так, — тут же услышал Куропёлкин. — Ну, Евгений, рассказывайте дальше.
— Что рассказывать? — растерялся Куропёлкин.
— Продолжение истории шведского журналиста Блумквиста и девушки Лисбет Саландер с татуировкой Дракона на правой лопатке. Мне интересно.
«Вот тебе раз!» — озаботился Куропёлкин. Но тут же вспомнил о том, как он чуть ли не обрадовался при мысли о новой необходимости врать и фантазировать по поводу сюжета из шведской жизни. Это было сразу после того, как он разрешил горничной Дуняше взять ради развлечения первый том Стига Ларссона. Так что же было теперь озабочиваться? Вперёд, к победе над хитроумным мошенником Виннерстрёмом!
И пошло! И поехало!
«Вам бы романы сочинять, гражданин начальник!» — такие слова Куропёлкин не раз слышал от «подозреваемых» в отечественных детективах. И сейчас они возникли в его сознании. Возникли и будто бы подбросили охапку сухих прутьев в костёр фантазёра.
Какие только чудесные приключения не происходили на этот раз в рисково-увлекательной жизни Микаэля Блумквиста и Лисбет Саландер!
Звонкова слушала об этих приключениях, казалось, с увлечением, и это Куропёлкина поощряло. Лишь одно обстоятельство насторожило его. Ему почудилось, что его слушательница (лица её он, естественно, не видел) то и дело подхихикивает. Странная мысль явилась к нему…
44
Так или иначе, Звонкова стала задрёмывать. Куропёлкин был готов к тому, что под конец их общения она возьмёт да и задаст ему какой-нибудь каверзный (или хотя бы неожиданный) вопрос. Могла, конечно, и снова заговорить о Каренине и взятках, и он, Куропёлкин, продолжил бы отстаивать своё суждение о Каренине и взятках. Но нет, она не вспомнила о Каренине.
Заснула.
Куропёлкин смотрел на неё, спящую, и снова любовался линиями её тела, пусть и укрытыми одеялом.
Сон Нины Аркадьевны был будто бы уже спокойный, но всё же она вздрогнула, чуть двинулась вперёд с привычно-нагретого места, одеяло сползло с неё, и Куропёлкину открылась нагая спина Нины Аркадьевны и нагие же её ягодицы. Куропёлкин сразу же убрал голову под одеяло, и под одеялом веки слепил, ожидая немедленного прихода постельничего Трескучего.
Никто в опочивальню госпожи Звонковой (работодательницы) не вошёл, и толкотнёй энергии жизни Куропёлкин был возвращён к рассмотрению восхитительного тела Нины Аркадьевны.
А Звонкова дернулась, возможно, ощутила, что одеяло сползло с неё, и вернула его на свои красоты. Вряд ли она думала при этом о каком-то Эжене Макаровиче.
45
Проснувшись в опочивальне, Куропёлкин удивился тому, что он ещё жив. И ещё более был удивлён, что разбудила его и возвратила к реалиям жизни горничная Дуняша, объявившая уже на пороге его квартирки в дворовом флигеле:
— Ну, Евгений Макарович, более я вам не собака-поводырь.
— Как это понимать? — спросил Куропёлкин.
— Вам разрешено свободное передвижение внутри поместья без права выхода за заборы, — сказала Дуняша.
— То есть? — удивился Куропёлкин. — И кем разрешено?
— Более ничего не могу вам сообщить, — сухо, будто бы была из-за чего-то раздосадована на Евгения Макаровича, сказала Дуняша, — не имею для этого ни полномочий, ни знания.
— Удивительно это, — пробормотал Куропёлкин. И тут же поинтересовался у горничной, вышло — что из вежливости, словно ничего более путного или более серьезного не могло ему сейчас прийти в голову: — И как, Дуняша, начали ли вы читать шведский детектив?
— Начала! — оживилась Дуняша. — Двести страниц уже прочла!
«Шустрая, однако, читательница! Двести страниц! А я и семидесяти толком не одолел…» — подумал Куропёлкин. И тотчас вспомнилось ему вчерашнее ночное соображение. Состояло оно вот в чём. Не выслушала ли до прихода в опочивальню госпожа Звонкова изложение Дуняшей трети первого тома Стига Ларссона? А потому при безответственной болтовне его, Куропёлкина, она и похихикивала?
