Соломон. Царь тысячи песен - Виктор Зонис

Царевич презрительно поджал губы.

— Пусть эти жабы порадуются пока за свою неприступную крепость. Скоро я вырежу их всех и отправлю на пиршественный стол к Анубису! — он развернул колесницу и яростно хлестнул коней. — Два часа отдыха войскам, затем построить всех! — выкрикнул он.

Ванея не ошибся, докладывая утром Соломону о численности египетского войска, но он тогда не мог знать, что к полудню на помощь Тутмосу подошли еще три тысячи ливийской пехоты. Это означало, что египетский полководец осознавал, сколь трудная задача была перед ним поставлена. Черных, выносливых и могучих ливийцев в египетской армии использовали тогда, когда предстоял штурм со многими жертвами: ливийцы в армии фараона были смертниками, прикрывающими живым щитом своих тел наступающие войска.

Вечером, когда немного спала жара, Тутмос собрал командиров на совет.

— Что скажет нам храбрый Сенмут? — обратился он к начальнику главного корпуса.

Сенмут вскочил, низко поклонился и, поправив на перевязи меч, произнес:

— Великий и непобедимый Тутмос, по правую руку которого всегда стоит сам Амон, видел сегодня своими глазами, сколь мощны стены крепости и сколь широк ров, ее окружающий…

— Не говори мне о том, что я видел собственными глазами, — раздраженно перебил его царевич. — Ты предлагаешь отступить в Египет и покрыть мою голову позором?

— Нет, солнцеликий! — в страхе произнес Сенмут. — Нет такой крепости, которая не пала бы только от звука имени твоего!

— Хватит пустых слов! — остановил его Тутмос. — Что-то я не увидел сегодня рушащихся стен, когда мы с тобой осматривали крепость. Льстецов у меня хватает и без тебя, полководцев мало! Говори, что ты конкретно выяснил о Газере?

— Мои лазутчики недавно побывали в крепости. Стены ее, сложенные из огромных каменных глыб, высотой достигают сорока локтей и шириной — десяти локтей. Ров, опоясывающий Газер с трех сторон, не очень глубок, но ширина его — двадцать локтей. Четвертой стороной крепость примыкает к горам, и здесь пройти невозможно. В городе только одни ворота — двойные, очень мощные, построенные из мореного в соли дерева и оббитые железом. Количество войска установить не удалось, но, судя по тому, что жителей в Газере не меньше тридцати тысяч, можно сделать вывод, что четыре-пять тысяч из них смогут держать оборону.

Тутмос потер подбородок и задумчиво произнес:

— Да, хороший подарок готовит мой солнцеликий отец царю Израиля…

Командир ливийцев с шумом поднялся и, отряхнув с себя песок, кашлянул.

— Позволит мне солнцеликий сказать?

Тутмос нетерпеливо махнул рукой.

— Повелеваю высказаться каждому, кто хочет говорить! И без церемоний — мы на войне, а не на парадном приеме во дворце.

— У нас всего девять тысяч солдат, и они пришли сюда не просто умереть, но и вкусить радость победы. Штурмовать Газер в лоб — положить у его стен все войско. Пять тысяч защитников крепости смогут успешно сдерживать двадцатитысячное войско в течение многих месяцев, а у нас нет и половины от этого. Но никто не знает, сколько есть в крепости пищи и воды. Думаю, что они не ожидали нападения, а значит, запасов имеют немного…

— И ты предлагаешь отборному войску непобедимого Египта трусливо зарыться в песок, позорно ожидая месяцами, коща у хананеев закончится пища?

— Пусть у меня отсохнет язык, и пятна проказы покроют мое тело, если я осмелюсь даже подумать о таком позоре! Мы не будем месяцами ждать, пока все в крепости перемрут. Мы должны обыскать все вокруг, чтобы найти источник поступления воды в город и перекрыть или разрушить его. Для штурма крепости нужно наполнить мешки песком и камнями. На это уйдет всего несколько дней. А потом, засыпав ров, мы возьмем эту крепость, и слава твоя затмит сияние солнца! — поклонился ливиец. — Я первыми брошу своих солдат на стены и принесу тебе на золотом блюде победу! — добавил он.

Спустя несколько дней жители Газера, уже привыкшие к присутствию египетского войска, раскинувшего свои шатры вокруг города, увидели, что лагерь пришел в движение. Шатры и навесы с молниеносной скоростью, словно подхваченные жарким Тифоном[12], пришедшим из самого сердца пустыни, в один момент были свернуты, и началось лихорадочное движение людей, едва различимое в облаке поднявшейся пыли. Однако вскоре пыль осела, и в прозрачном утреннем воздухе хананеи увидели стройные колонны египетского войска. Резко и призывно завыли трубы, мелкой и гулкой дробью застучали барабаны и колонны, одна за другой, с небольшими интервалами двинулись вперед. Подойдя на расстояние полета стрелы, войско рассредоточилось, образовав плотное живое кольцо вокруг городских стен. Пехота расступилась, и в широкий проход ураганом ворвались колесницы. Они хаотично проносились мимо крепостных стен, приближаясь к самой кромке рва и отдаляясь, слепя защитников Газера отблесками высокого солнца, причудливо отраженного в металле щитов и доспехов.

Вскоре в непрекращающемся вое боевых труб и трескотне барабанов послышались новые, шипящие, зловещие звуки, и несколько защитников города, пораженные метко выпущенными из пращи камнями, упали в крепостной ров. Шипение, постепенно нарастая, превратилось в непереносимый, на самой высокой ноте вой, и среди белого и яркого дня, в палящих лучах раскаленного солнца на Газер опустилась туча, несущая в недрах своих смерть. Тысячи стрел, выпущенных из луков, и тысячи камней, выпущенных из пращей, отразили солнечный свет, отбросили его в бездонное небо, и на поле битвы наступили сумерки. Колесницы, ни на мгновение не останавливаясь, проносились у крепостных стен в сумасшедшей круговерти, жаля защитников города стрелами и камнями, — неотвратимо, с натренированной периодичностью — пять вестников смерти в минуту. В ответ стены Газера, словно разбуженный вулкан, изрыгали из недр своих камни, смолу, огонь…

Яростная атака египтян длилась несколько бесконечных часов, затем смолкли барабаны, и изменившийся звук боевых труб остановил карусель смерти. Колесницы, поредевшие на добрую треть, отступили, покинули поле боя, скрывшись за спинами пехоты.

Но ликование хананеев было недолгим: среди исковерканного железа и растерзанных тел защитники Газера увидели множество черных, ползущих, словно змеи, людей. Их спины были прикрыты щитами, и с высоты крепостных стен казалось, что в атаку идет армия сказочных жуков-скарабеев. Египетская пехота рассредоточилась полукругом вокруг них, методично обстреливая стены крепости, мешая защитникам Газера поражать слившихся с песком ливийцев. Каждый из них тащил за собой мешок, наполненный песком или камнями, и те, кому удалось избежать жалящего укуса хананейских стрел, сбрасывали свою ношу в крепостной ров и уползали, чтобы через некоторое время вернуться обратно.

К ночи египетские войска отступили, но назавтра все повторилось вновь…

Через восемь дней, когда ров заполнился адской смесью камней, песка и трупов, начался штурм. Египтяне, облепив стены бамбуковыми лестницами, словно муравьи, упорно карабкались вверх. Тутмос бросил в атаку все свое пешее войско, от которого к моменту решающего штурма осталось чуть больше половины. Одновременно с этим два мощных тарана, каждый из которых несли под прикрытием стенобитной машины на своих плечах пятьдесят ливийцев, методично разбивали городские ворота.

К вечеру ворота были разрушены, и одновременно с первыми храбрецами, взобравшимися на крепостные стены, в город ворвались три сотни боевых колесниц. Ночь так и не наступила. Факелы, пропитанные горючей жидкостью и привязанные на длинных веревках к колесницам, тремя сотнями маленьких солнц осветили город, и в их чадящем свете началась страшная резня.

Три дня горел Газер, и три дня не отпускал Тутмос свое поредевшее, бесконечно уставшее войско домой, в Египет. Не отпускал до тех пор, пока оставался жить последний язычок пламени, пока тлела последняя головешка, пока дышал еще последний житель тридцатитысячного города.

— Что ж, теперь приданое моей сестры имеет законченный вид! — удовлетворенно пробормотал Тутмос, обращаясь к Сенмуту. — Царь Соломон возжелал получить могучую крепость — он получит воспоминания о ней!

— У нас тоже будет немало воспоминаний, — вздохнул Сенмут. — Столько людей положили мы здесь…

Тутмос зло посмотрел на него.

— Ты думаешь, мне не жаль их? Ты думаешь, мне не жаль лучших солдат нашего войска, сложивших головы свои в угоду прихоти царя Израиля? Ты глубоко ошибаешься! И я никогда не буду славить эту битву, как свою великую победу. Я должен был сравнять с землей эту крепость, должен был закопать в песок саму память о ней!

— Мудрость твоя не уступает мудрости богов, — поклонился Сенмут, — и простым смертным не понять величие замыслов царевича; вот и я не могу понять, как же можно дать в приданое за царицей воспоминания? Разве это не обидит царя Соломона?