Иона - Джеймс Херберт

Девушка задумалась, говорить ли ему, что она слышала о его репутации горевестника, и решила воздержаться. Если он захочет, то в свое время сам расскажет. А сейчас это может еще более омрачить их отношения.

— Как я сказала, малейшее происшествие, каким бы обособленным оно ни казалось, часто может вывести на нечто большее.

— Извини, я тебе не верю. Ты чего-то не договариваешь.

— Ладно, я и собираюсь. Это может не иметь отношения к твоему происшествию — скорее всего, и не имеет, — но нужно убедиться.

— Продолжай.

— Пять дней назад один А-10 с базы НАТО в Бентуотерсе утонул в Северном море.

— Я не слышал никаких сообщений.

— И не услышишь — власти молчат об этом. Официальная причина аварии — неисправность двигателя. Неофициальная — пилот спятил и направил самолет в море.

— Спятил?

— Накачался. До глюков. Словил кайф, страшный.

Келсо недоверчиво покачал головой.

— Два дня назад самолет подняли и нашли мертвого пилота, он плавал в море — видимо, выбросился, прежде чем самолет достиг воды. При вскрытии в организме нашли лизергиновую кислоту — столько, что убила бы десятерых.

Он растопчет долбаный приемник, если снова услышит это рычание Гая Митчелла — «На ней красные перья». Разве нет других песен, получше? Например, Фрэнк Лэйн очень неплох. А стоны старика Минни — Джонни Рея — напоминают приступ астмы. Пустили бы немного тихого пения, которое он так любит; в этом лучше всех старики Бинг и Перри. Засунув в рот сигарету, он с ворчанием оторвал кусок «Дейли Скетч», поднес бумагу к гаснущим углям камина и воспользовался огнем, чтобы закурить.

Сэмми Фиш вытянул ноги и уронил газету на пол. Он снял очки в проволочной оправе, подышал на них и рукавом протер запотевшие стекла. «Семейные любимцы». Должно быть, девять часов. Время для осмотра. К черту «Красные перья». Нужно будет как-нибудь самому послать заявку — уж он выберет что-нибудь с большим вкусом. Что-нибудь из Литы Розы.

Он встал, поскреб седую щетину на подбородке и подтянул мятые мешковатые брюки. Не понимаю, почему я должен присматривать за этими грязными маленькими ублюдками, проворчал он про себя. Вот кто они такие — настоящие маленькие ублюдки, без папаш, а некоторые даже без мамаш. Его работа — следить за титаном и выполнять всякую работу по дому, а не нянчиться с этими проклятыми ублюдками. С такой спиной ему вообще не следовало бы работать.

Фиш выругался по адресу хозяина, мистера Бейли. И его персонала. Большинство мерзавцев — лодыри. Да, сами ничего не делают для щенков, а каждый день просят что-нибудь поднять, починить, и знать ничего не хотят. А теперь напугались, а? Испугались, что муниципалитет прикроет приют. Вечером все бегут на собрание, а? Получат по заслугам, мерзавцы, если приют все же закроют. Правда, его же первого и уволят. Козлы.

Он зашаркал по кухне, сигарета не покидала его губ. Говорят, утомительная работа может тебя убить, но это все болтовня. Если бы могла, запретили бы.

Сэмми Фиш работал в приюте восемь лет, поступив сразу после войны. Безработица нынче была в порядке вещей, и он считал за удачу иметь работу; многие помоложе, только что демобилизовавшиеся, искали места. Он был хорош во время войны, когда работников не хватало, но когда бои прекратились, работодатели могли выбирать. Его призванием было быть на подхвате, а точнее, отлынивать от всяческой работы. И уж меньше всего он годился для работы в приюте по причине своей ненависти к детям. Но Фиш держал ее при себе. После войны появилось много детских домов — в них была нужда, — но теперь местные муниципалитеты пытались их контролировать, взять под свою опеку. Дом мистера Бейли мал для тридцати детей. Максимум, что он мог себе позволить — двенадцать. Сам-то викторианский дом не мал — но тридцать щенков? Это слишком. Бейли оказался в тяжелом положении.

По-прежнему ворча, Фиш взобрался по лестнице, оставляя позади себя клубы сигаретного дыма, которые рассеивались в темноте. Лучше бы им спать, твердил себе старик. Нет, для него это слишком. Старшие, небось, еще не спят и галдят. Но он не в том настроении, чтобы ночью с ними миндальничать. Если будут дурить, получат по морде. В полдесятого по радио будет Уилфрид Пикклс.

К его удивлению, все дети в первой спальне, куда он сунул голову, спали — или притворялись. В одну большую комнату набили тринадцать девочек от пяти до четырнадцати лет. Мальчишки — совершенно неуправляемая свора, визжащие иногда как чертова Мау-Мау — располагались этажом выше, рядом с яслями. Бейли думал, что рядом с малышами они не станут так шуметь. Смех! Не раз ночью Фиш слышал, как Бейли или его жена тяжело взбираются по лестнице, чтобы унять потасовки. Однако нынче там было тихо, и старик напевал, поднимаясь на третий этаж. Конечно, это оттого, что они знают: сегодня дежурит он. С ним они не шалили. Устроив несколько порок, он предупредил, что, если наябедничают мистеру Бейли, будет хуже. Фиш хихикнул, вспомнив, как схватил одного из маленьких ублюдков — дерзкого маленького гаденыша — и держал за перилами, говоря, что отпустит, если тот не будет себя вести хорошо. Забавно получилось — хотя тогда было не до веселья, потому что его чуть не хватил сердечный удар: мальчишка так орал и извивался, болтая ногами над пустотой, что он чуть не уронил бузотера. Хорошо, что Бейли с женой где-то шлялись.

Однако от того гаденыша больше не было никаких неприятностей. Фиш молча толкнул дверь в спальню старших мальчиков, надеясь, что поймает одного-двух не в постели, чтобы можно было наказать, и застонал от разочарования, увидев, что все на месте. Он постоял несколько мгновений, ожидая какого-нибудь звука, хихиканья или шепота, но услышал только мирное посапывание.

Свет в прихожей был тусклым — Бейли всегда экономил на электричестве и угле. Сквалыга, он, похоже, даже проверял счета за газ. Он бы, наверное, вообще не включал здесь освещения, если бы щенкам не приходилось ночью ходить в туалет. Фиш зашаркал по лестничной площадке, его дыхание участилось от долгого подъема. Дверь в ясли была приоткрыта — как всегда, на случай, если какой-нибудь щенок начнет ночью реветь. Там содержались десять маленьких гаденышей, мальчиков и девочек от двух до пяти лет. Хнычущие маленькие ублюдки.

Фиш замер, услышав голоса. Или только один голос? Он прислушался из-за двери.

Ребенок говорил. Один из мальчиков разговаривал сам с собой. Фиш просунул нос в дверь. Очертания кроваток еле виднелись в темноте, и голос исходил из стоящей напротив входа. Старик распахнул дверь шире, чтобы впустить больше света.

И удивился, увидев говорившего.

Мальчик сидел прямо в кроватке и шевелил пальцами ног под одеялом. Казалось, он не обращает внимания на стоящего в дверях Фиша. Крохотные ручки были сложены на коленях, голова наклонилась вперед, словно мальчик что-то рассматривает. Но хотя он говорил, беседа была односторонней, поскольку никого рядом не было.