Развод. Зона любви (СИ) - Соболева Ульяна ramzena

Я чувствую его.

Твёрдого. Обжигающего. Держущего меня так, будто я могу упасть, но он не даст.

Он смотрит.

В его глазах голод.

Настоящий, сырой, обжигающий, мужской. Его крылья носа трепещут, дыхание тяжёлое, взгляд скользит по моему телу. Я хочу сказать ему, чтобы он отстранился.

Но слова застревают в горле, когда он нагибается к моей ране.

Я замираю. Горячее дыхание касается кожи. А потом его губы.

Медленно.

Тёпло.

Я вздрагиваю, внутри всё переворачивается, разрывает меня на части. Я чувствую, как он чуть задерживается. Как он вдыхает меня.

Как борется сам с собой.

Как не хочет останавливаться.

Чёрт.

Чёрт, что он делает?!

— Не надо.

Но голос выходит тихий, ломкий, слабый.

И он слышит это. Я собираю последние силы и резко отталкиваю его.

Горин поднимает голову медленно. Наши взгляды сталкиваются.

Он дышит тяжело.

Его руки всё ещё на моих бёдрах.

Он не хочет отпускать.

Я чувствую это.

И он тоже.

Я вижу это в его глазах.

В этой голодной, безумной, животной ярости.

Но он сдерживается.

Едва.

Я дышу так же тяжело.

Но не от страха.

От него.

— Я уже доверяла мужчинам.

Голос рвётся, но я говорю.

Я хочу, чтобы он понял.

— И это закончилось тем, что я здесь.

Горин стискивает зубы.

Его руки сжимаются на мне, но он не двигается.

Он ненавидит это слышать.

— Я не он.

Голос сорванный.

Я верю?

Нет.

Я отворачиваюсь.

— Это ничего не меняет.

Я соскальзываю со стола, завязываю халат трясущимися пальцами.

Я чувствую его взгляд на себе.

Он обжигает.

Я ухожу.

Но я знаю.

Он не отпустит.

Он уже держит меня крепче, чем должен.

И я не знаю, выживу ли я в этом.

Глава 9

Марина сидела на диване, скрестив руки на груди, но дрожь всё равно пробирала до костей. 8 лет. Эти два слова не просто звенели в голове — они разрывали её изнутри. Как она могла? Глухая боль пульсировала где-то в груди, не давая дышать, не давая думать. Её пальцы впились в ткань домашнего пледа, но она даже не осознавала этого. Горячие слёзы стекали по щекам, падали на подбородок, на шею, на руки. Она не пыталась их вытереть.

Это ошибка. Это не может быть правдой.

Но суд вынес приговор. 8 лет. Как будто мама — преступница. Как будто она способна на такое. Как будто всё, что Марина знала о ней, было ложью.

Она зажмурилась, судорожно втягивая воздух. Память лихорадочно перебирала кадры, выискивая хоть что-то, что могло бы объяснить, где они с братом ошиблись. Может, мама действительно… Нет. Нет, это невозможно.

Перед глазами вспыхивают сцены из детства. Тёплый свет в кухне, когда мама поздно вечером допоздна пекла им оладьи, чтобы утром был завтрак. Её голос, ласковый, но твёрдый: "Марина, никогда не позволяй себе зависеть от чужих решений. Ты должна сама выбирать свою судьбу." Её руки, нежные, когда она поправляла волосы, целовала перед сном.

Мама.

Та самая мама, которая сейчас за решёткой.

Марина сглотнула, но ком в горле только разрастался. Всё в этой истории было неправильным. Но если суд вынес приговор… значит, доказательства были. Значит, кто-то их нашёл. Кто-то их представил. Кто-то обвинил.

Её тряхнуло от осознания.

Кто-то сделал так, чтобы мама туда попала.

Но почему тогда ей было так страшно поверить в это?

— Максим, я не могу в это поверить.

Марина сжимает руками чашку чая, но пальцы всё равно дрожат. Она пытается согреться, но внутри слишком холодно.

Муж стоит у плиты, скрестив руки на груди. Он смотрит на неё с сочувствием, но в его взгляде нет сомнений.

— Марин, все улики против неё. Ты хочешь сказать, что она невиновна, если суд принял такое решение?

Она поднимает голову, ловит его взгляд, но не находит в нём сомнений. Только твёрдую, непоколебимую уверенность.

— Но это же мама…

Её голос срывается, почти шёпот.

Максим вздыхает, подходит ближе, садится напротив, кладёт ладонь на её руку.

— Я понимаю, что тебе больно. Но тебе нужно принять правду.

Марина мотает головой, сжимает губы, чувствуя, как в глазах снова жжёт.

Правду? Какую правду?

Что её мама — преступница?

Что она, Марина, 25 лет жила в доме с человеком, способным на такое?

Что каждое их "люблю", каждый вечер за семейным ужином, каждая слеза, каждая радость — всё это было ложью?

Она прикусывает губу, чтобы не разрыдаться.

Максим накрывает её ладонь своей, сжимает чуть крепче.

— Ты просто не хочешь в это верить.

Да.

Она не хочет.

Но если всё действительно так очевидно, почему внутри всё кричит, что что-то не так?

— Ты вообще слышишь, что ты несёшь?! — голос брата взрывается, острым лезвием разрезая воздух.

Марина моргает, сжимая руки в кулаки, но не отводит взгляда. В его глазах злость — на неё, на мать, на саму ситуацию. Но ещё там есть что-то страшное, более тяжёлое, чем гнев. Разочарование.

— Её поймали с уликами, Марина! — он сжимает кулаки, словно сдерживает себя от того, чтобы не размахивать руками. — Ты хочешь сказать, что это ошибка? Что суд просто так дал ей восемь лет?

— Но это же наша мать! — её голос дрожит, но не срывается.

— А отец тоже наш! — Славик делает шаг назад, качает головой, смотрит на неё, будто впервые видит. — И он говорит, что не знал. Ты думаешь, он врёт?!

Она хочет сказать "да". Хочет сказать, что не верит в то, что отец мог быть так глуп, так слеп. Но слова застревают в горле.

Славик вздыхает, проводит рукой по лицу, отворачивается.

— Я не понимаю, зачем ты это делаешь. Всё уже решено. Её больше нет.

У неё внутри что-то ломается.

— Ты так говоришь, будто она умерла.

Славик застывает на секунду, но потом бросает через плечо: — Для нас — да.

Дверь хлопает.

Она остаётся одна.

И в этот момент понимает: между ними выросла пропасть.

Марина сидела на кухне, глядя в чашку с остывшим чаем, но не видя его. Звук ножа, который Виктор ковырял в тарелке с остатками ужина, бесконечно повторялся, резал воздух, забивал всё, что она хотела сказать. Он не поднимал головы, но, как всегда, в его молчании было больше, чем в любых словах. Она пыталась понять, что происходит, почему всё так резко изменилось, почему отец, казавшийся всегда надёжным, теперь выглядел чужим. Она не могла оставить этот вопрос без ответа, не могла больше сидеть и наблюдать, как он без всякого волнения принимает всё, что произошло.

— Отец, а если она невиновна? — её голос дрожал от напряжения, от страха. Она даже не понимала, почему так важно для неё услышать его ответ. Почему ей не давал покоя этот вопрос? Ведь все улики были против матери. А ведь она всё равно продолжала надеяться. Вдруг он скажет что-то, что заставит её поверить. Вдруг в его глазах появится хоть тень сомнения. Но он не смотрит на неё. Его руки продолжают двигаться, будто он ничего не слышит, но она чувствует, как всё в нем напрягается.

Он наконец кладет нож на тарелку, но не смотрит на неё, глаза его холодны, как сталь. Тихо, ровно, без всякого осуждения он отвечает: — Не выдумывай. Я сам в шоке, но мы не можем игнорировать факты. Она нас всех обманула.

Она замерла. Эти слова звучат слишком убедительно, слишком легко, как будто он с самого начала знал, что так будет. Как будто это не первый раз, когда ему приходилось принимать такую жертву, не первый раз в его жизни, когда он принимает решение. Всё становится неожиданно чуждым и жутким. Взгляд её отца, его спокойствие — всё это теперь для неё пугает. Он даже не пытается что-то скрывать. Она чувствует, как между ними растёт пропасть, незримая, но ощутимая.