Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

не ответил впрямую, чем немало озадачил Самойлова. Озадачила и исходная позиция, которую тот снова занял.

Взглянул на часы. Два. Коллегия начнется в три. Материалы у него подготовлены. Есть время поговорить, тем более что предстояло еще определить свое отношение к происходящему на заводе.

— Садитесь, подумаем вместе, — неожиданно миролюбиво предложил Самойлов. Он любил поразмышлять вкупе, обобщить факты и, только тщательно проанализировав их, делал выводы. Эта способность импонировала ему и в других.

Начался разговор. Неторопливый, без дипломатических ухищрений.

Все больше нравился Брянцеву этот человек. Он шел сюда, как на Голгофу, — случай-то из ряда вон выходящий, можно даже сказать, конфузный случай, — а его не только не уничтожают, но даже не пытаются сломать.

— Я не совсем представляю себе, как вы вернетесь на завод, — сказал Самойлов после довольно скрупулезного анализа сложившейся обстановки.

— Вы имеете в виду ослушание коллектива?

— Именно. Или вы привыкли к тому, что ваши распоряжения не выполняются?

— Нет, такое у меня впервые. Может быть, потому, что впервые отдал нелепое распоряжение. По-честному говоря, мне было бы тяжелее возвращаться, если бы его выполнили.

— Вот как? А почему? — карие глаза Самойлова смотрели зорко, проницательно и, казалось, читали все, что происходило в душе собеседника.

Брянцев зачем-то пристально посмотрел на свою ладонь, как бы исследуя ее, затем сжал в кулак пальцы, отчего вены на руке не ушли внутрь, а, наоборот, вздулись, и, мотнув головой, что означало: мысль сформировалась, горячо заговорил:

— Это означало бы, что коллектив плохо воспитан и выполнит любое распоряжение, даже во вредности которого убежден. — Выжидающе посмотрев на Самойлова, продолжил, все больше загораясь: — Представьте себе, Анатолий Родионович, такую картину: машинист тяжеловесного состава разогнал поезд на большую скорость, вагоны уже мчат по инерции и даже толкают паровоз. Может ли машинист в таком случае сразу дать задний ход или хотя бы затормозить? Естественно, нет. Вот так у нас. Три года я подогревал людей, поощрял их, прививал вкус к исследовательской работе. Теперь они действуют самостоятельно и зачастую даже подталкивают меня. Я говорю это без смущения, с гордостью. Подталкивают и помощников моих, и даже секретаря парткома. И вдруг на полном ходу — стоп, братцы, поворачивай назад! Началась, Анатолий Родионович, цепная реакция творческих поисков, реакция неудержимая, необратимая и, что греха таить, пока плохо управляемая. Движение это не укладывается в привычные понятия, в бюрократические рамки, ломает их. И такому повороту дел не препятствовать — радоваться надо. Вот я и радуюсь. И вы радуйтесь.

Самойлов задумчиво повертел в пальцах карандаш.

— А вы предполагали, что события развернутся именно так?

— Признаюсь, не предполагал. Привык к тому, что мне подчиняются безоговорочно, недооценил возросшую сознательность.

— Угу… Еще вопрос. Вы лично тоже убеждены в неправильности вашего, то есть, простите, моего распоряжения?

— Убежден.

— Положа руку на сердце?

— Воистину.

— Так какого же черта вы не сказали мне об этом?! — Самойлов сожалеюще покачал головой. — Почему сразу сдались?!

У Брянцева невольно вырвался досадливый вздох.

— Я, Анатолий Родионович, человек, а не кибернетическая машина. Когда на голову обрушивается вот такое, как эти изъеденные образцы, поневоле голова пойдет кругом.

— А у меня какое мнение создалось? — раздраженно проговорил Самойлов. — Один убежден в своей правоте, а другой поплыл, как… в проруби. — Он удержался от острого словца.

— Поплывешь, когда тебе преподносят такой сюрприз. Я был предупрежден, и то…

— Кем? — Самойлов машинально задел рукой стопку чистой бумаги у ребра стола, она сдвинулась, рассыпалась.

— Это неважно.

— Очень важно. Меня интересует, кто нарушил мое требование — никому ни слова.

— Я не могу вам этого сказать. — Брянцев поднялся, собрал листки. — Разрешите идти?

— Сядьте.

Усевшись, Брянцев полез за сигаретами, сорвал целлофановую пленку, извинившись, закурил. Какое-то безразличие овладело им. Будь что будет. Снимут — тем лучше. Уедут они с Лелей куда-нибудь на край света и будут жить потихоньку. Была бы шея — работа везде найдется. Вот и представился случай разорвать тот круг, из которого без осложнений не вырваться.

Затянулся раз, другой и вспомнил о заводских искателях, которые нуждаются в его поддержке. Да разве можно оставить их на полпути? Нет, уйти прежде, чем не расхлебает эту историю с антистарителем, он не имеет права. Только долгонько придется расхлебывать. Сегодня прилетит Целин, привезет покрышки. Послезавтра испытательная машина уйдет и будет колесить месяца три. А молодцы все-таки ребята на заводе — заартачились. И Бушуев неожиданно проявил стойкость.

Самойлову и нравился Брянцев, и вызывал раздражение. Раздражала не строптивость характера, а непоследовательность. Попробуй теперь выйти из положения. А перед Хлебниковым как он будет выглядеть? Стал на его сторону, вознегодовал — случай-то беспрецедентный — директор завода самовольно изменил ГОСТ и выпускает бракованную продукцию. Да на каком производстве! Каждая шина может повлечь аварию и человеческие жертвы. Шин этих как-никак более двадцати тысяч, следовательно, нет ничего удивительного в том, что до выяснения вопроса он принял решение вернуться к прежней технологии, и странно теперь делать поворот наоборот. Но как он, Самойлов, в таком случае будет выглядеть? И что подумают о нем Хлебников и тот же Брянцев? А дальше как вести себя с ними? По сути дела, следовало бы настоять на выполнении своего решения, но сломить волю заводского коллектива… Не так-то это просто. Да и Брянцева второй раз не уломаешь. Очевидно, Хлебников хорошо знает этого упрямца, если настаивал на тактике неожиданности. Вообще-то личным самолюбием можно было бы и поступиться, но авторитет комитета, тем более только что созданного, подрывать нельзя.

— Как вы мотивировали свое распоряжение на заводе? — последовал неожиданный для Брянцева вопрос.

Ход мыслей Самойлова не таил в себе загадку — его беспокоило, как бы не дискредитировать Комитет партийно-государственного контроля.

— Комитет я пощадил, — ответил Брянцев. — Всю вину целиком свалил на институт.

Самойлов удовлетворенно кивнул, однако не преминул подкусить:

— Значит, рабочие на вашем заводе воспитаны в неверии к науке.

— Ну зачем так, — укоризненно протянул Брянцев. — Им известно, что резина — детище науки. Сложнейшие конструкции шин, которые они производят, разработаны научными институтами, составы, которыми пропитывают корд, — ими же. Как тут обойтись без науки? Но рабочие допускают возможность ошибок и технических заблуждений, как, например, в случае, о котором идет речь. Их преимущество в том, что они прекрасно понимают резину, даже на ощупь, и могут предугадать ее свойства. И степень мастерства у них высокая. Кроме того, они испытывали шины с антистарителем и в лаборатории, и на стенде, и, главное, на дорогах, видели шины, выставленные на крыше, подвергавшиеся действию озона воздуха и солнечных лучей. Незащищенные трескались и гибли, а сдобренные нашим, как