Эхо времени. Вторая мировая война, Холокост и музыка памяти - Джереми Эйхлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот инопланетный воздух быстро распространялся от одного вида искусства к другому. В Мюнхене на премьере Струнного квартета № 2 побывал Василий Кандинский – и немедленно откликнулся на него картиной “Впечатление III (Концерт)” – полуабстрактной композицией со смелыми желтыми тонами. А еще он прислал Шёнбергу письмо, полное восторга. “Вы не знаете меня, – писал он, – [но] наши устремления, равно как весь образ мыслей и чувств, имеют так много общего… Самостоятельная жизнь отдельных голосов в ваших композициях – именно этого я пытаюсь достичь в живописной форме”[84]. В архитектуре Адольф Лоос тоже порывал с отжившими, по его представлению, декоративными традициями. Особенно характерным примером этого отрыва был его проект нового здания на венской площади Михаэлерплац. Это нарочито модернистское здание с лишенными всякого декора окнами стояло прямо напротив кафе, где издавна собирались композиторы и поэты из объединения “Молодая Вена”, а также было обращено к тыльной стороне пышного императорского дворца. По городской легенде, после того как на площади вырос дом Лооса, кайзер, не желая видеть его, велел навсегда задернуть шторами окна своей спальни.
Позже Шёнберг назовет совершенную им гармоническую революцию “эмансипацией диссонанса”. Эту фразу сложно забыть. Поднявшись на гребне движения за юридическую эмансипацию евреев, Шёнберг пошел дальше – и официально вышел из веры предков, а теперь вознамерился освободить свой любимый вид искусства, выпустив на волю диссонанс – “шум”, который веками изгоняли прочь за пределы того, что считалось правильной христианской музыкой[85]. Пожалуй, эту фразу Шёнберга можно лучше понять, сопоставив ее с другим его афоризмом, относящимся приблизительно к тому же периоду. “Искусство, – писал он, – это вопль, испускаемый теми, кто на собственной шкуре испытывает тяжкую участь человечества”[86].
В течение этого периода Арнольд Розе и его Квартет Розе оставались тесно связанными с музыкой Шёнберга и стали первыми исполнителями и “Просветленной ночи”, и Струнного квартета № 2. И все же Розе, несмотря на его принципиальную поддержку авангарда, был известен главным образом как преданный хранитель классической традиции: в этой роли он выступал не только на работе в Венской филармонии, но и в выступлениях Квартета, который слушатели ценили в первую очередь за интерпретации струнных квартетов Бетховена.
И потому в мае 1913 года, когда еще одно прославленное венское святилище музыки – Бёзендорфер-Заал – приговорили к сносу, чтобы освободить место для строительства современного здания, именно Квартет Розе пригласили выступить там в последний вечер, чтобы меломаны попрощались с любимым концертным залом. Музыканты выбрали для исполнения три квартета Бетховена, в числе которых был и его поздний опус 131 (Струнный квартет № 14), как будто останавливающий время. Среди публики был и Стефан Цвейг – и спустя двадцать с лишним лет он вспомнил сцену, разыгравшуюся там в тот вечер. По его словам, этот маленький концертный зал был предназначен только для камерной музыки.
Но у него был резонанс старинной скрипки, для любителей музыки он был священным местом, потому что тут выступали Шопен и Брамс, Лист и Рубинштейн, потому что многие из знаменитых квартетов впервые прозвучали здесь. И вот он должен был уступить новому, специально построенному зданию; это было непостижимо для нас, переживших здесь незабываемые часы. Когда отзвучали последние такты Бетховена, исполненные Квартетом Розе вдохновеннее, чем когда-либо, никто не покинул своих мест. Мы шумели и аплодировали, некоторые женщины всхлипывали, никто не хотел смириться с тем, что это прощание. В зале погасили люстры, чтобы заставить нас уйти. Ни один из четырехсот или пятисот фанатиков не двинулся со своего места. Полчаса, час мы оставались на местах, словно своим присутствием могли спасти старое, свято чтимое помещение[87].
Цвейг не сообщает, чем закончилось в итоге это противостояние, или до которого часу слушатели просидели в обреченном зале. Нам остается только этот коллективный портрет благоговейной венской публики – хранительницы исчезающего мира.
В сегодняшней Вене, где давно уже нет Бёзердорфер-Заала, в Дёблинге, 19-м городском квартале, на Пиркергассе все еще цел дом № 23 – тот самый дом, где Арнольд Розе прожил двадцать восемь лет с женой Юстиной и детьми Альмой и Альфредом. И однажды ясным летним утром я решил найти его.
На поиски я отправлялся с некоторыми опасениями. Паломничества такого рода порой оборачиваются разными сложностями. Когда мы наконец добираемся до предмета нашего интереса, он может сильно разочаровать именно потому, что в блеклом свете повседневности оказывается лишенным того свечения, того очарования, той ауры, которой наделяет эти места наше воображение или чувство томления, подтолкнувшее нас к поискам. В других же случаях призраки, которые мы пытаемся вызвать, просто отказываются являться – зачастую потому, что им уже почти негде появиться.
Так мне и показалось вначале, когда я дошел до Пиркергассе, № 23. Трехэтажное оштукатуренное здание, без сомнения, было когда-то представительным, но в тот день оно выглядело каким-то унылым и неопрятным: фасад портили грязные пятна, с оконных рам на верхних этажах отшелушивалась краска. Окна же нижнего этажа, обрамлявшие некогда вид из легендарной музыкальной гостиной Розе, где Густав Малер и дирижер Бруно Вальтер не раз играли в четыре руки вальсы на фортепиано, сегодня забраны неприветливыми железными решетками. И все-таки история этого места не осталась совсем уж незамеченной. Возле входной двери к стене прикреплена небольшая мемориальная табличка, сообщающая:
IN DIESEM HAUSE WOHNTE
VOM 18. APRIL 1911 BIS 2. MAI 1939
ARNOLD ROSÉ
UNVERGESSEBER KONZERTMEISTER
DER WIENER PHILHARMONIKER
BEGNADETER GEIGER DER KAMMERMUSIK
В этом доме с 18 апреля 1911 года по 2 мая 1939 года жил Арнольд Розе, незабываемый концертмейстер Венской филармонии, исключительно талантливый исполнитель камерной музыки
Хотя табличка и сообщает точные сведения, в ней остается вопиющая недосказанность. Арнольд Розе возглавлял Венскую филармонию, пока в 1938 году город не захватили нацисты, аннексировавшие Австрию, и тогда тот ансамбль, которым он с честью и достоинством руководил в течение пяти десятилетий, наскоро уволил его. Благодаря помощи дочери Альмы Арнольду удалось бежать в Лондон, где он и умер вскоре после окончания войны, будучи сломленным человеком.
Я глядел на его бывший дом, щурясь от яркого венского солнца. Со строительной площадки рядом доносился навязчивый грохот. В тот момент было очевидно, что в общественной памяти зияет огромная дыра, и город, с одной стороны, признававший творческие заслуги Розе, с другой, не желал признать или даже заметить его дальнейшее увольнение и изгнание – и уж тем более последующую участь его семьи.
Альма Розе руководила
