Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

— Хорошо. А как мои остальные?

— Докапывают. Вот что, Яков… Без моей команды отсюда ни шагу! — предупредил лейтенант, которого казаки чаще звали просто по имени-отчеству. — Приказ есть приказ. Хотя… Сам понимаешь…

— Слушаюсь, Анатолий Филиппович. Можно разок нырнуть?

— Быстро и по очереди. Сейчас ужин подвезут.

Проводив Левченко, Яков пошёл к бойцам своего отделения. Иван Манацков, дядька Петро Матвеев и Зосим Лукич Лунин уже завершали работу. Аверьян, управившись первым, дорыл окоп за Шурку Матвеева, который сидел рядом на траве. Завидев командира, паренёк вскочил, вытянулся. Невзначай задетый жалостью, Яков спросил у него совсем не строго:

— Искупаться хочешь?

— А можно, товарищ младший сержант?

— Дуй! Туда и обратно.

Лёгкая речная водичка, как всегда, взбодрила и придала казакам уверенности. Вовремя подоспела и полевая кухня. Набрав в котелки перловки с говядиной, а в кружки — чаю, бойцы вернулись к окопам. За считанные минуты справились с едой. Закурили.

Канонада приближалась с севера. Отголоски её перекатывались и направо, и налево. Фронт, без всякого сомнения, ширился. И как же чужды были эти саднящие, сеющие смерть залпы устоявшейся здесь тишине! Всё заметней веяло от тёмно-серебристой глади свежестью, пахло береговыми травами и молодым камышом. В зарослях батлавука паслись, щелоктали в тине клювами утиные выводки. Изредка зеркало мелководья, отразившее звёздное небо, изрябливали пущенные ими волнушки.

— Эх, зараз бы сеточку тут поставить, — вожделенно заметил Иван Манацков, невысокий, вёрткий казачок из верхнедонцов. — Сазан днями по ямам стоит, а об энту пору снимается.

— Об энту пору, братцы, бывало по молодости, мине от бабы варом не отольёшь, — сказал дядька Петро, воспользовавшись тем, что внук его, Шурка, мыл в реке солдатские котелки и кружки. — Да и рыбалка — дело приятное… Ктой-зна, чи придётся ишо…

— Вот как получилось! — крутнул головой Аверьян. — В аккурат нам выпало сталинский приказ исполнять. Ни раньше, ни позже.

— Без воли Господней и волосина с головы не упадёт, — пробасил Зосим Лукич и огладил свою бородку. — Я с «живыми помощами» в кармане империалистическую войну прошёл и гражданскую, и хоть бы пуля царапнула. И теперича они при мне.

— Это верно. Молитва на пользу, — поддержал его Матвеев-старший. — Многих спасала и, даст Господь, нам поможет… Нема тут политрука? — оглянулся лихой рубака. — А то за агитацию…

— Гутаришь — спасала. А почему «ганс» сюда дошёл? — возразил Аверьян, ложась на спину. — На бога надейся, а сам не плошай. Коли двинутся супротив нас танки под орудийную музыку, то…

— Стало быть, так на роду написано, — веско прервал его Зосим Лукич. — Перед богом дюже мы провинные… Как Христа распинали, так и Расею распять хочут. Через грехи наши… Вот что!

— А рази ж в гражданскую думали мы про грехи? — возразил дядька Петро. — Восстали друг на друга… Коли за кадетскую власть — к стенке! Меня впоймают — в распыл за большевизм.

— То-то и оно! — ухмыльнулся Зосим Лукич. — Были единым казачеством, а раскололись! Ить ты вспомни… В двадцатые годы притесняли за то, что казачьего рода? Было дело! В коллективизацию? Обратно так! Шаровары носить запрещали… А зараз? Снялись мы отрядами из хуторов и станиц, поднялись за Расею. Силком нас не тянули. Потому как в кровях наших оборонить страну от ворога… Я, казаки, о другом дюже сокрушаюсь. Коли дрогнем мы тута, в первых лютых боях, то припомнят нам и нагайки, и царскую службу, и чёрт-те что… Никак низя немцу поддаться! И приказ Сталина правильный… Некуда отступать!

От реки, погромыхивая котелками, подошёл Шурка Матвеев, сел рядом с дедом. Пётр Савельевич пододвинул к нему скатку шинели, заботливо сказал:

— Приляг, Шура. Ночка длинная.

— Ещё чего! Около воды слышно, как по кукурузе что-то трещит.

— Это завсегда так перед боем, — поучающе бросил Манацков. — Я с финами полгода провоевал, пока не списали по ранению. Лежишь в лесу, в сугробе, и чудится, что снайпер ветками шебуршит. Глянешь — ветер ели качает. А всё одно поджилки трясутся.

Аверьян поднялся на ноги, прислушался. Его рослая фигура закрыла наполовину темнеющий вдали холм. Голова достала до звёздного неба.

— Под такой оркестр задрожишь, — проговорил он неспешно. — На басах жарят, орудия… А это — россыпью, пулемёты. И миномёты! Квакают по-лягушачьи… Должно, бой верстах в пяти?

Встал и Яков, оббил с ладоней прилипшие травинки. Тоже прислушался. Действительно, с поля доносился непонятный шум.

— Расходимся по окопам, — поторопил Яков. — Приготовиться к бою…

Разом охватило его гнетучее напряжение, уже испытанное прежде в боях. Позади пространство казалось спасительно-родным, а то, что таилось перед глазами, — отчуждённым, враждебным, хотя и за рекой была казачья степь. «Верно в приказе сказано: прятались за спины друг друга, драпали, вот и докатились до Кубани! Куда отступать? — тоскливо размышлял Яков. — Сто пятьдесят вёрст на восток — и мой Ключевской! Спасать свою шкуру, а Федюньку, родителей и Лиду отдать на поругание? Нет, без них мне тоже не жизнь!»

Карабин был заряжен ещё со вчерашнего вечера, когда полк начал передвижение. Яков положил его на бруствер, из вещмешка перегрузил в подсумок все три обоймы. Вставил в гранату запал, примостив её ручкой вверх на пласт земли. И прилёг возле окопа на траву…

Хлебнувший пехотинского лиха, Яков усвоил, что фронт делится на участки, где противник наносит главный, массированный удар, и на районы вспомогательных операций. И сейчас, прислушиваясь к гулу, наблюдая, как кромсают темь сполохи, хранил в душе надежду, что эскадроны минует участь смертников, обречённых. В ближней степи по-прежнему было безмолвно. Сверлили ночь сверчки. Под их монотонную песнь бойцы в окопах будто уснули. Но странное предчувствие беды не покинуло Якова даже тогда, когда прикрыл глаза и полузабылся, сломленный усталостью. Почудилось, что отдыхает он, Яков, после пахоты на полевом стане, и дед Тихон тут, и бредёт по лугу огромная вороная лошадь…

Первый же выстрел, взломавший долгое затишье, остро отозвался в душе. Яков спрыгнул в окоп, схватил карабин. Близкая опасность стянула нервы в узел. В жидком блеске полумесяца справа, по гати, двигались чёрные силуэты. Автоматчики, находившиеся у камышей в секрете, дали по нам длинные очереди. Ответно слаженно зарокотали вражеские автоматы. Пи-иу! Пи-иу! Пули пропели над самыми окопами. Мигающие свечки стреляющих автоматов зажглись по всему противоположному берегу!