Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы. Астафьев, Белов, Распутин - Максим Давидович Шраер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роман открывается поездкой героев в Париж в 1974 году. Во время этой поездки Бриш подначивает еще одного еврея в группе советских туристов соблазнить Любу, чтобы тем самым вбить клин между ней и Медведевым. Бриш и его приятель-еврей заключают пари, и победитель получает бутылку виски «White Horse». Эта банальноапокалиптическая лошадь (ср. «конь белый» из Откровения апостола Иоанна Богослова, 19: 11) в тексте романа появляется несколько раз. Беловская белая лошадь, по-видимому, должна символизировать нравственный упадок Запада и предупреждать читателя, что под тлетворным еврейским влиянием разваливается не только русская семья, но и сама Россия. Взрыв в лаборатории, кустарно введенный в сюжет, приводит к аресту и административной ссылке Медведева. Бриш вскоре занимает его место сначала на работе, а потом в семье, женившись на Любе и усыновив / удочерив двоих детей Любы и Медведева. Во второй части романа действие происходит в 1984 году (когда, с исторической точки зрения, еврейская эмиграция из СССР практически замерла). Медведев возвращается и вступает в контакт с детьми как раз в тот момент, когда Бриш серьезно задумался об эмиграции. Белов вставляет сразу несколько антиеврейских, а в одном случае специфически антииудейских, выпадов в разговоры Медведева и его приятеля Иванова, алкоголика-нарколога, словно извлеченного из более ранней прозы писателя. Вчитайтесь в диалог между Медведевым и Ивановым, который во многом озвучивает авторские взгляды. Сатанизация евреев и параноидальные рассуждения о международном еврейском заговоре сближают «Все впереди» с исторической трилогией Белова:
– Ну, религий, пожалуй, не так уж и много, – заметил Медведев. – И суть их одна и та же.
– Одна? Нет, извини. Ислам, например, если не обязывает, то разрешает убивать иноверцев. Я уж не толкую об иудаизме…
– Ой, давно ли он начал думать о боге? – Валя толкнула локтем Светлану.
Иванов спокойно поглядел на сестру и жену. Он продолжал:
– Не знаю, как насчет бога, а дьявол есть, это уж точно. Я ощущаю его везде и всегда.
– Как? – Зуев поднял костыль. – Это, наверно,
я. Я ведь тоже хромой. Даже на обе ноги…
Но Иванов не был намерен шутить:
– Существует могучая, целеустремленная, злая и тайная сила, ты что, не знал? И мало кто сознательно выступает против нее… [Белов 1991–1993, 2: 344–345].
Последнее близко к тексту парафразирует «Протоколы сионских мудрецов» – фальшивку, столь почитаемую национал-патриотами. Говоря о Брише, Медведев заявляет: «Чтобы уничтожить какой-нибудь народ, вовсе не обязательно забрасывать его водородными бомбами, – сказал Медведев. – Достаточно поссорить детей с родителями, женщин противопоставить мужчинам. Не так просто, но возможно» [Белов 1991–1993, 2: 348]. Белов риторически подталкивает читателя к тому, чтобы увидеть в описываемых в романе манипуляциях Бриша аллегорию происходящего с Россией в руках евреев. Уже в самом конце романа «Все впереди» Иванов предупреждает Медведева о намерениях Бриша: «Когда ты решишь, они будут уже в каком-нибудь Арканзасе. Ты предал своих детей!» [Белов 1991–1993, 2: 387].
Даже Александр Солженицын, отнюдь не склонный пенять русским писателям за антисемитизм, даже Солженицын, отдавая должное таланту Белова и высоко оценивая его раннюю прозу, критически оценивает роман «Все впереди»:
Но тут автор не выдерживает далее своего раздражения, выходит за пределы семейного конфликта – и столкновение нарколога <Иванова> с Бришем накаляет в русско-еврейский спор – как будто вся причина произошедшего в еврейской принадлежности Бриша, – неужели это евреи виновны в беспутстве и развале русских семей? Тут уже зацеплено и – еврей ли Христос? и – «вековая тоска» в глазах Бриша, и «русская удаль», которая «скачет на тройке еще с гоголевских времен»… <…> Белов касается многих больных вопросов в тоне воинственном (но – ни звука о советском политическом устройстве) – однако весь счёт к современной цивилизации и нравственности не уместился в малую романную форму. От неразряженного авторского раздражения – и неудача [Солженицын 2003].
Неудача – это еще мягко сказано. Роман Белова слаб, плакатен – перед нами некая почвенническая позднесоветская версия романа «Что же ты хочешь» (1969) Всеволода Кочетова. Описывая карьеру Василия Белова, британский русист Арнольд Макмиллин пришел к следующей оценке романа: «Резкий упадок таланта, усугубляемый правым экстремизмом и антисемитизмом» [McMillin 1998: 153][47]. В романе «Все впереди» очевиден упадок творчества Белова на рубеже 1990-х годов.
Валентин Распутин. Экологический антисемит на перепутье истории
Валентин Распутин родился в 1937 году в селе Усть-Уда Иркутской области в крестьянской семье. По сравнению со своим старшим современником Астафьевым, Распутин вошел в литературу рано и стремительно. Он окончил историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. Начав свой путь в 1959 году молодым журналистом в региональной сибирской прессе, к первой половине 1970-х годов Распутин стал одним из самых известных советских писателей. Он был не так плодовит, как некоторые из его накурников по движению писателей-«деревенщиков». Корпус художественной прозы Распутина насчитывает полдюжины повестей и коротких романов и около тридцати рассказов. События многих из них разворачиваются в сибирской деревне. Для Распутина-художника органичны экологические метафоры и аллегории; эпические масштабы описываемых им местных сибирских невзгод передают общее духовное состояние русского народа. В повести «Живи и помни» (1975) – на мой взгляд, лучшей у Распутина – в реке Ангаре без труда угадывается мифологический Стикс. Затопляемый остров, жителей которого заставляют покинуть родные дома в «Прощании с Матёрой» (1976), символизирует саму Россию, всю Россию советского периода. Пожар в одноименной повести (1985) горит с яростью апокалиптического пламени, сжигая сибирское село. Для прозы Распутина характерны открытые концовки, оставляющие без ответа вечные этические вопросы о любви, верности, дружбе и вере. По складу ума предрасположенный к проповеди, в художественной прозе 1970-х и 1980-х годов писатель удержался от программных заявлений и авторских комментариев. Вероятно, именно по этой причине повести и рассказы Распутина советского периода далеки от вопросов межнациональных и межконфессиональных отношений в контексте российской и советской истории, столь занимавших других писателей – «деревенщиков». Если Распутин-прозаик и затрагивает отношения между евреями и русскими, то делает это путем намеков и закодированных аллюзий. Является ли евреем носитель имени Рудольф (Рудик), разбивший сердце девочки Ио в известном рассказе «Рудольфио» (1967)?
