Сказки старого Вильнюса - Макс Фрай

Зима же выдалась лютая, с детства такой не помнил. Тонкое пижонское пальто пришлось сменить на старую дубленку, тяжелую, как Сизифов камень; Яся подарила модную вязаную шапку с длинными, украшенными кисточками ушами; дома нашелся старый кашемировый шарф, теплый до изумления; последним стратегическим маневром стало приобретение ботинок на два размера больше, под них можно было надевать купленные на рынке носки из толстой шерсти. Ходить по улицам стало не то чтобы комфортно, но — вполне возможно. Уже немало.

Сочувствие к лежачим полицейским росло по мере понижения температуры. Они, конечно, не теплокровные. И не то чтобы такие уж органические. Их счастье. Когда термометр показывает минус двадцать пять, неорганическая жизнь — лучшее решение. А все равно жалко ребят. Альбертаса, Арвидаса, Йонаса, Римаса, пана Бучониса, Мантаса и Джорджа. Джорджа особенно. Приехал, понимаешь, по обмену в страну с умеренным климатом, среднегодовой температурой плюс шесть, теплой (теоретически) зимой и прохладным летом. А тут — сюрприз, сюрприз! Во попал мужик.

Фляга с коньяком по-прежнему всегда была с собой, во внутреннем кармане. И редкий вечер теперь обходился без глотка-другого, потому что Яся непременно тащила гулять, хоть на полчаса, ее тоже распирало от счастья, и прогулки по морозу помогали остудить горячую голову до совместимой с жизнью температуры. И путь от Яси домой тоже никто не отменял, возвращался от нее не каждый день, но довольно часто, обычно за полночь, когда мороз особенно лют.

Сразу за порогом делал глоток, выливал несколько капель на едва заметный под смерзшимся снегом бугорок: «Твое здоровье, Йонас!» И потом, на улице Гаоно, снова доставал флягу. «Арвидас, Альбертас, за вас, ребята!» Отпивал сам, щедро делился с лежачими полицейскими. Альбертасу обычно доставалось чуть больше, как старейшему другу, единственному свидетелю самой первой счастливой ночи, завершившейся прогулкой от Яси домой.

Не то чтобы всерьез полагал, будто каучуковым сооружениям действительно так уж необходим коньяк, чтобы согреться. И не настолько заигрался, чтобы считать лежачих полицейских заколдованными (к примеру) людьми. Просто такой ритуал. Случайно, по вдохновению сложившийся и потому особенно важный. Вылитый коньяк становился чем-то вроде благодарственной языческой жертвы. Возвращаться за полночь от Яси и не говорить за это «спасибо» было бы свинством. Абсолютно все равно кому, лишь бы говорить.

Однажды, выплеснув из фляги коньяк: «Твое здоровье, Альбертас», почувствовал, как на плечо опустилась тяжелая рука. Вздрогнул, обернулся и обмер: рядом стоял самый настоящий полицейский. То есть не лежачий. Не резиновый. Живой. По-крестьянски кряжистый и, судя по выражению лица, флегматичный. За спиной маячил напарник, вернее, напарница. Маленькая женщина с копной густых волос, выбивающихся из-под форменной шапки. Чуть поодаль, возле ресторана «Стиклю», был припаркован патрульный автомобиль. И как раньше его не заметил? Вот растяпа.

— Вы что такое делаете? — с упреком спросил полицейский.

Чуть не сгорел от стыда, представив, каким идиотизмом все это выглядит со стороны. Так растерялся, что сказал правду:

— Такой мороз, что кажется — даже им холодно. Не могу спокойно смотреть, как кто-то мерзнет. Даже если он — просто лежачий полицейский.

— Спящий, — сказала женщина.

Растерянно переспросил:

— Что?

— Спящий. От английского «sleeping policeman». Это уже потом их стали называть лежачими или даже мертвыми. Не знаю почему. По-моему, «спящий» — лучше.

Зачем-то повторил:

— Sleeping policeman. — Глубокомысленно добавил: — Ну надо же, как интересно. Буду знать. — И совершенно некстати процитировал: — …и если сон кончает тоску души и тысячу тревог, нам свойственных, такого завершенья нельзя не жаждать.[3]

Совсем дурак. Нашел время и место блистать интеллектом. Шекспир-то тут при чем.

Окончательно смутился и умолк. Думал — навек.

Зато заговорил полицейский.

— Приятно видеть такое великодушное отношение к нашим коллегам, — сказал он. — Однако ребята при исполнении, им сейчас ничего крепче кофе не положено.

Обрадовался. Если сторонний человек подхватывает твою шутку, значит, не считает ее безнадежно глупой. Или, хуже того, бредом сумасшедшего. Если же твою шутку подхватил полицейский, это равносильно справке о полной, абсолютной, почти сверхъестественной нормальности. Вот и хорошо.

Решил ответить в том же духе:

— Ну, капельку-то на таком морозе можно. Я вон всего пять минут назад вышел, а уже продрог. А они круглосуточно тут лежат, бедняги. И никто не позаботится…

— Как это — «никто»? — перебил его полицейский. — А мы на что? Неужели думаете, оставим своих коллег без горячих напитков?

— Вот кстати, — вмешалась женщина. — Термос-то так и лежит на заднем сиденье. Сходи, а? Он тяжелый.

— Тебе все тяжелое, — добродушно проворчал ее напарник и пошел к машине.

— Альгирдас — зануда. На самом деле капля коньяку в такой мороз еще никогда никому не вредила, — шепотом сказала женщина. — Даже при исполнении. Вы молодец.

Улыбнулся. Протянул ей флягу.

— Похоже, я прикончила ваши запасы, — сказала она, сделав глоток. — Обычно я не такая бесцеремонная, но мороз плохо влияет на манеры. Если будете думать, кого проклинать, знайте, что меня зовут Таня, и с этого дня я ваша вечная должница.

Хотел сказать — какие пустяки, там почти ничего не было. Но тут вернулся полицейский Альгирдас с большим, как минимум пятилитровым, термосом.

— Спасибо, друг, — сказала Таня и принялась отвинчивать крышку.

Из термоса повалил густой кофейный пар.

Никогда не любил кофе, но тут слюнки потекли.

Думал, они сейчас предложат выпить пару глотков. Решил — не стану отказываться, даже если до утра потом не усну.

Однако не предложили. И сами не стали пить. Вместо этого Альгирдас снова подхватил теперь уже открытый термос и, приговаривая: «Видите, мы своих ребят на морозе без горячего не оставляем», принялся поливать кофе черный каучуковый бок Альбертаса.

Проспект Гедиминаса

Gedimino pr.

Совершенно черный кот

— Здесь мед у всех отличный, — тараторит Бета. — Но поскольку у тебя ограниченная грузоподъемность, плюнем на все, кроме белого рапсового. Я уж на что к сладкому равнодушна, но от этого меда меня за уши не оттянешь. И такая чудная бабулька его продает, в шляпке и ажурных митенках, не то принцесса в изгнании, не то добрая фея на пенсии; обычно во-о-он там сидит, идем, посмотрим.

Лена покорно кивает — пусть будет фея, как скажешь.

Ей вовсе не хочется покупать мед. В том числе рапсовый. «Рапс — это же вроде бы сорняк, типа сурепки, — думает она. — Или нет? Ай, какая разница».

Сейчас — точно никакой. Потому что у Лены — туфли. Даже не так — ТУФЛИ! Новые, на каблуках. Надевать их, выходя из дома на весь день, было большой ошибкой, это она уже давно поняла. Но виду не подает. Бета еще с утра ворчала — какая может быть прогулка на таких каблучищах? И совала какие-то свои разношенные тапки, Лена в таких мусор выносить постеснялась бы.

Признавать, что Бета была совершенно права, совсем не хочется. Старшая сестра — это такое специальное божье наказание. Она всегда оказывается права. Со временем от этого начинаешь уставать. Усталость накапливается, даже когда живешь в другом городе и видишь сестру всего раз в году. Чемодан на перрон поставить не успеешь, а она уже говорит, вместо «здрасьте»: «Надо было брать на колесиках». И ведь не поспоришь. То есть спорить-то можно сколько угодно, но ослепительно красивый новый кожаный чемодан даже до такси тащить тяжело, и страшно подумать, каково будет с ним уезжать, потому что придется переть домой неизбежные подарки, как минимум, вдвое больше, чем привезла с собой. Бета совершенно права, надо было брать старый чемодан на колесиках, и плевать, как он выглядит, лишь бы тяжесть не таскать.

А потом сестра говорит еще что-нибудь чрезвычайно разумное, и еще, и еще, и уже на следующее утро хочется сбежать от нее на край света, хотя весь год скучала и сама, по своей воле, в гости приехала, никто не заставлял.

— Ты чего кислая такая? — обеспокоенно спрашивает Бета. — Устала? Загоняла я тебя? Бедный ты мой ребенок.

Бета — очень хорошая сестра. Только невыносимо старшая. Поди пожалуйся такой на чертовы туфли, тут же услышишь: «Ну я же говори-и-и-и-ила» — и жуткие стоптанные тапки снова станут реальной угрозой Лениному ближайшему будущему, и без них вполне безотрадному.

Поэтому Лена неопределенно пожимает плечами.

— Просто я не очень люблю ярмарки, — говорит она. — Хотя эта ваша вполне милая, и народу совсем немного.

— Купим мед, — говорит Бета, — и сразу пойдем пить кофе. Здесь рядом, прямо на проспекте, отличное кафе… Ой, смотри!