Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов

— На флоте не хватает специалистов. Вот и послали меня рулевым.

Я надеялся получить сведения о своем земляке Чиркове, но его судьба была Пинчуку неизвестна.

Степан теперь понимал, что бороться с царизмом нужно здесь, в России, и он вошел в состав подпольной организации корабля.

Наш корабль в сражениях не участвовал, совершал лишь боевые походы по курсу: Гельсингфорс (Хельсинки) — Ревель, Ревель — Аландский архипелаг и снова возвращался в главную базу, в Гельсингфорс.

Теперь у нас был новый командир. По неизвестным для нас причинам капитан 1 ранга Григоров был списан, и «Гангутом» стал командовать флигель-адъютант его императорского величества капитан 1 ранга Кедров. Прошло недели две, и все мы почувствовали: служба при новом командире стала невыносимой. За малейшее нарушение матроса отправляли в карцер. Теперь тумаки и оплеухи доставались не только от боцманов, но и от офицеров. С какой-то злобой относились к матросам лейтенанты Киро-Динжан, Христофоров, Кнюпфер, ревизор Бурачек, инженер-механик Рейн. Вместо Тыртова, подавшего рапорт о списании с корабля, старшим офицером был назначен старший лейтенант барон Фитингоф. Немец по национальности, он ненавидел все русское, презирал матросов. Это по его указанию была введена слежка за нижними чинами.

Больше всего изнуряли нас авралы на погрузках угля. На этих работах царские служаки изощрялись в издевательствах, широко применяли мордобой. Барон Фитингоф приказывал таскать шестипудовые мешки бегом.

Чем объяснить, что на Балтийском флоте редкостью являлись демократически настроенные офицеры, преобладали держиморды? Будучи в переписке с писателем Б. А. Лавреневым, я как-то спросил его мнение по этому вопросу. Он ответил, что при оценке революционности офицерства необходима оговорка.

«Во-первых, таких людей были единицы; во-вторых, в период после первой революции все сколько-нибудь прогрессивные офицеры были либо убраны с флота царским правительством, как Руднев, либо затравлены до того, что кончали жизнь самоубийством, как командир „Алмаза“ Чагин. Все, в ком обнаруживалась хоть малейшая бактерия либерализма, отправлялись подальше от Петербурга: на Черное море, на Дальний Восток. На Балтике был оставлен трижды профильтрованный состав бурбонов и черносотенцев, с преобладанием самой отвратительной реакционной прослойки — выходцев из прибалтийского немецкого дворянства, цепных псов монархии.»[6]

Да, именно так. От себя добавлю, что на «Гангуте» особенно обострились недоверие и ненависть к офицерам немецкого происхождения. Сошлюсь хотя бы на такой факт. Перед тем как бригаде линкоров в сопровождении крейсеров и эскадренных миноносцев отправиться шхерами к берегам Германии, старший флагманский офицер Кербер приказал побелить мелом трубы кораблей. Едва не поплатились мы за это потерями. Матросы возмущались, открыто говорили, что с умыслом сделана эта побелка, чтобы немцам заметней было.

Ни один боевой поход без мордобоя не обходился. Инженер-механик Рейн избил кочегара, того вынуждены были положить в лазарет. Лейтенант Кнюпфер нанес матросу такой удар, что тот свалился в угольную яму и сломал ногу.

Незабываем поход, во время которого попали в шторм. Ночью у нас порвались противоторпедные сети. Это опасно: сети могли намотаться на винты. Сигнал тревоги поднял экипаж. Машины застопорили, между тем корабль находился на рубеже нейтральных вод. Того и гляди, немцы могли напасть. Надо было поскорее закрепить сети, но как это сделать в шторм? На юте столпились матросы, прикидывая возможные варианты. Сквозь толпу протиснулся Фитингоф, заорал: «Давай за борт!» — и толкнул ближайшего матроса. Тот на мокрой палубе поскользнулся, пополз к лееру, чтобы ухватиться за него. Но набежавшая волна накрыла и унесла матроса. Мы ахнули, а барон как ни в чем не бывало требовал от матросов идти на кормовой срез. Кто-то крикнул в ответ: «За борт барона!»

Матросы загудели. Казалось, вот-вот он будет схвачен и брошен в пучину моря. Но тут Полухин предстал перед Фитингофом, выразил готовность закрепить противоторпедную сеть. Струсивший барон отбросил спесь, даже братком гальванера назвал.

Не теряя времени, Владимир привязал конец линя к поясу и выскочил на срез. Долго возился, борясь со стихией. Попросил лишь, чтобы ему подсветили. С фонарем спустился машинист Павел Петров.

В напряженном волнении за судьбу товарища матросы не расходились. Только к рассвету сетку удалось закрепить, и линкор направился на фарватер противника, где эскадренные миноносцы ставили мины.

В канун восстания. «Гангут» возвращается из похода

По возвращении из похода командир корабля капитан 1 ранга Кедров перед строем объявил Полухину благодарность и, порывшись в кармане, вынул золотую монету, вручил ее гальванеру.

Много суждений вызвала эта награда. Одни говорили, что Полухин, не щадя жизни, шел на спасение корабля, другие осуждали его за то, что помешал рассчитаться с бароном за гибель матроса. Мне запомнился диалог в аккумуляторной каюте. Мазуров упрекал Полухина:

— Какого черта ты полез за борт? Или захотел заслужить благодарность флигель-адъютанта его императорского величества?

— Не горячись, Паша, — охладил его пыл Полухин. — Если бы не я, полез бы другой, а сетку так или иначе закрепили бы. Вот и решил, как ты говоришь, выслужиться… Нам, товарищ дорогой, надо всегда быть на хорошем счету у начальства. Это ведь тоже конспирация.

Ну а как же с матросом, в гибели которого был виноват Фитингоф? Кедров приказал тщательно расследовать, но не обстоятельства гибели матроса (это его нисколько не тронуло), а то, кто посмел угрожать барону. Вот она, справедливость флигель-адъютанта его императорского величества!

Бью в колокол

В полночь я заступил на вахту возле склянок. В предутреннем тумане к бортам «Гангута» подвели баржи с углем. Сразу же после завтрака роты разошлись к местам погрузочных работ, на кормовой башне загремел духовой оркестр. Аврал начался.

На дне баржи в тучах угольной пыли снуют матросы. Они лопатами насыпают уголь в большие, окантованные веревками мешки и носят их к отверстию в палубе. На стальной трос при помощи специальных петель нанизывают по пятнадцать — двадцать мешков.

— Вира!

Мешки поднимаются вверх и тяжело ложатся на палубу.

Еще тяжелее тем, кто разгружает баржи без крана. Шестипудовые мешки из барж выбрасывают на беседки, а с беседок — на палубу линкора. Там только и слышно:

— Раз, два — взяли!

Больше получаса на беседке не выстоишь.

Подошли новые баржи. Казалось, авралу не будет конца.

В короткие перекуры матросы открыто говорили о том, что с войной надо кончать. Кое-кто даже призывал брать оружие, захватывать корабли, идти в Кронштадт и Питер, поднимать рабочих. Прошел слух, что в полдень на «Императоре Павле I» начнут вооруженное восстание, что сигналом к восстанию явится холостой выстрел из орудия. Матросы горячились:

— Пусть только начнут — поддержим!

Мы ждали сигнала. А Мазуров