Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко

Пока царские дочери обливались слезами, а Девиэр куражился на виду у всех, Александр Данилович посвятил весь день государственным заботам. В девятом часу утра князь по зову Екатерины явился в царскую опочивальню и выслушал волю умиравшей: «Чтоб ея дочь Елизавета была ея преемницей!» Вот оно – судьбоносное мгновение! Меншиков немедленно созывает министров и генералитет на совещание во дворец. Послал за всеми, кроме герцога Голштинского. Карла-Фридриха проигнорировали, очевидно, из-за того, что перед тем как выйти к сановникам, Светлейший поинтересовался мнением ключевой фигуры. Ответ Елизаветы не мог не привести вельможу в замешательство. Цесаревна «сочла удобным поддерживать права Петра II». Возник вопрос: если власть принцессе безразлична, то кто и почему более двух месяцев морочил голову его светлости? Правда, днем 16 апреля размышлять о том было некогда. Меншиков сориентировался в непростой ситуации довольно быстро и вынес на рассмотрение коллег такое предложение: хотя императрица настаивает на кандидатуре младшей дочери, не учитывать всенародное расположение к внуку императора тоже нельзя. Будет правильным провозгласить наследником престола юного Петра, а главой регентского совета из двенадцати членов назначить Елизавету Петровну. После замужества с епископом Любекским цесаревна станет главной претенденткой на корону в случае ранней кончины Петра Алексеевича или при отсутствии у него потомства.

Ей-богу, Светлейший выдвинул самый оптимальный вариант разрешения политического кризиса. Собрание единодушно одобрило план князя. Ведай Елизавета о том, что ее соперник с того дня не проживет и трех лет, она, безусловно, велела бы матушке санкционировать проект тестамента. Увы, девушка не знала своей судьбы, рассуждала трезво и по очевидным причинам забраковала компромисс, суливший ей только роль правительницы на четыре с половиной года и призрачные надежды на грядущее воцарение после бездетного (гарантий тому никаких) Петра. Кроме того, регентство не позволило бы семнадцатилетней тетушке выйти замуж за подростка, даже при изгнании из России жениха-голштинца. Общество опекунше подобного святотатства не простит и, напротив, пожалеет несчастную цесаревну, идущую под венец из-за прихоти молодого самодура-императора. Так что опасения ряда персон, сомневавшихся в апробации Екатериной сочиненной на ходу импровизации, полностью подтвердились. Императрица бумагу не подписала.

17 апреля Александр Данилович впервые после 14 марта конфиденциально полтора часа беседовал с Д. М. Голицыным и Г. И. Головкиным. Простившись с ними, Меншиков прогулялся до особняка тайного советника Мусина-Пушкина, где с недавних пор квартировал обер-гофмейстер великого князя А. И. Остерман (по набережной в сторону Летнего сада; от Зимнего дворца третий дом). Пообщавшись полчаса с вице-канцлером, Светлейший возвратился в царскую резиденцию. Судя по всему, колебания относительно дальнейших действий у князя отпал и. Он решился на союз с аристократической партией. Вечером 18 апреля состоялась вторая часовая встреча Александра Меншикова с Дмитрием Голицыным, на которой партнеры, наконец, нашли взаимопонимание. Самое примечательное: вездесущая Елизавета Петровна, разумеется, не одна, с сестрицей, в это время «изволила веселитца в спальне» их светлости. Что ж, цесаревна могла себя поздравить. Она не ошиблась в расчетах. Любимец отца возглавил поклонников юного Петруши. Тем не менее принцесса подстраховалась, выждала четыре дня и, лишь убедившись, что Дмитрию Михайловичу с Александром Даниловичем больше не о чем дискутировать, подкинула свежеиспеченному тандему на редкость каверзную приманку{31}.

23 апреля около трех часов пополудни Александр Данилович, пообедав у советника Егора Пашкова, вернулся в Зимний дворец и сразу же поднялся на второй этаж к Елизавете Петровне. Немного погодя оба вышли на дворцовое крыльцо вместе с Петром Алексеевичем и Натальей Алексеевной. Компания уселась в карету, которая покатила к Невской прешпективе, чтобы в объезд, а не напрямую по Верхней набережной или Немецкой улице приехать к Летнему дому. Значит, у взрослых назрела потребность поговорить о чем-то важном, и не торопясь. Присутствие детей помогает понять, на какую тему. Елизавета сообщила другу царской семьи о странной попытке Девиэра днем 16 апреля увлечь на прогулку малолетнего Петра. Подростки описали подробности происшествия. Мысль о заговоре с целью опередить Светлейшего, без участия «полудержавного властелина» добиться провозглашения мальчика преемником Екатерины, напрашивалась сама собой. Естественно, князь поблагодарил девицу за предупреждение. Весь вечер оно не давало ему покоя. А около полудня 24-го числа по окончании заседания Верховного Тайного Совета Меншиков позвал к себе Д. М. Голицына и рассказал ему обо всем. Вдвоем они раздумывали над наивной искренностью ребят и по истечении часа сошлись на том, что от предостережения не стоит отмахиваться, то есть без расследования не обойтись.

После обеда, во втором часу дня, Александр Данилович отправился на прием к императрице и без проблем склонил больную к подписанию указа об аресте главы столичной полиции. Надо полагать, одна юная особа не сидела, сложа руки, и подготовила царицу к неизбежности такого шага. Антона Мануиловича взяли под стражу тотчас по выходе Светлейшего из покоев Ее Величества. Благо генерал в ту пору как раз пребывал во дворце. Девиэра, униженного публичным снятием красной ленты ордена Александра Невского, отвезли в Петропавловскую крепость, а шурин узника (Девиэр был женат на родной сестре князя) вечером посетил двух своих советников – барона Остермана и цесаревну Елизавету. У красавицы поздний гость предпочел задержаться на ужин{32}.

Итак, Меншиков заглотнул наживку. Теперь принцесса надеялась вырвать на допросах у арестанта признание о встрече с Толстым. Правда, Данилыч медлил брать быка за рога. Три дня потратил на формирование следственной группы из шести человек, на совещания с Остерманом и с новыми союзниками – Голицыным и Головкиным. Лишь в девятом часу утра 28 апреля Г. И. Головкин, Д. М. Голицын, Г. Д. Юсупов-Княжево, И. И. Дмитриев-Мамонов, А. Я. Волков и Ю. И. Фаминцын приступили к работе. Комиссия не располагала никакими уликами, кроме жалоб великого князя. Дерзости, совершенные по пьянке во дворце, под политическую статью не подведешь. Поэтому Девиэр без труда обелил себя и отрекся от реплики, якобы сказанной Петру Алексеевичу: ну, неверно истолковала родня императрицы шептания генерал-полицмейстера, и все тут.

Зашедшая в тупик шестерка поспешила на другой берег Невы за дальнейшими распоряжениями, которыми царица и снабдила докладчиков. Похоже, в Зимнем дворце предвидели, какие ответы даст обвиняемый, ибо Екатерина велела объявить арестанту: «Ея Величеству о том Его Высочество великий князь сам даносил самую истину. И Ея Величество на том утверждаетца. И сама изволила ево, Антона, присмотреть в ево противных поступках, и изволит знать многих, которые с ним сообщники были». И вдобавок пригрозила, если не назовет тех, «которые с ним сообщники в ызвестных притчинах и делах, и х кому он ездил и советывал, и когда», то подвергнется пытке. Так, Антону Мануиловичу пространно намекнули, чего от него хотят: подробного изложения разговоров с Бутурлиным и Толстым.

Увы, заключенный не вник в текст указа, продолжал запираться, угодил 29 апреля на дыбу и, только получив двадцать пять ударов плетью, произнес имя Бутурлина. С этим скромным результатом следователи опять поплыли к императрице. А та немедленно командировала их на двор гвардии подполковника. Штаб-офицер по лаконичности мог сравниться с товарищем. Но о беседах с Петром Андреевичем, к счастью, вспомнил. Услышав о том, 1 мая Девиэр наконец сообразил, что к чему, и в деталях описал, как обсуждал брачный проект, касающийся Александры Александровны и Петра Алексеевича, сперва с герцогом Голштинским, а чуть позже с Толстым, Бутурлиным и кое с кем еще. Прозвучали фамилии Скорнякова-Писарева, Долгорукова, Нарышкина, Ушакова. Первых двух допросили в крепости (2 мая), прочих – на дому. С Толстым генералы Дмитриев-Мамонов, Юсупов и Волков встретились 3 мая. Исповедь прежнего директора Тайной канцелярии в принципе не противоречила откровениям Девиэра, хотя стремление графа зачислить всех фигурантов (герцога Голштинского тоже) в сторонники Елизаветы Петровны вряд ли понравилось цесаревне. Однако в целом инспирированный ею процесс с тремя первоочередными задачами справился.

Меншиков думал разоблачить заговорщиков, действующих у него за спиной в пользу великого князя, а обнаружил и приструнил влиятельное, несмотря на аморфность, движение, ратующее за воцарение Анны Петровны. Князь давно мечтал скинуть маску с загадочной личности, внушившей императрице идею завещать трон младшей дочери. Сейчас, опираясь на материалы дознания, он легко отождествит господина инкогнито с реальным человеком – П. А. Толстым или (при возникновении сомнений) Карлом-Фридрихом Голштинским. Кроме того, у Светлейшего больше нет оснований подозревать в тайных замыслах саму принцессу. Ведь именно она дала толчок громкому разбирательству, выдав с головой Девиэра, а вместе с ним и Толстого с Голштинским. Впрочем, затягивать следствие до установления полной истины ей совсем не резон. Петр Андреевич при повторных допросах или очных ставках может невольно сболтнуть о какой-либо мелочи, способной лишить цесаревну надежного алиби. Поэтому чем скорее мать свернет неактуальную отныне активность следственной группы и упрячет графа куда-нибудь подальше от князя, тем лучше.