Другой остров Джона Булля - Бернард Шоу

Ларри. Трудолюбив! У меня с души воротило от его трудолюбия, даже когда я был мальчишкой. Трудолюбие ирландского крестьянина — это что-то нечеловеческое; это хуже, чем трудолюбие кораллового полипа. У англичанина здоровое отношение к труду: он делает ровно столько, сколько необходимо, да и от этого норовит увильнуть где можно; а ирландец работает так, словно умрет, если остановится. Этот Мэтью Хаффиган и его брат Энди сделали пашню из каменной россыпи на склоне холма; голыми руками расчистили ее и разрыхлили, и первую свою лопату купили на выручку с первого урожая картофеля. А еще говорят о добром пахаре, который выращивает два колоса пшеницы там, где рос только один. Эти двое вырастили целое поле пшеницы там, где раньше и кустику вереска не за что было уцепиться.

Бродбент. Но это великолепно! Только великий народ способен рождать таких людей.

Ларри. Таких дураков — вы хотите сказать! Им-то какая была от этого польза? Как только они это проделали, лендлорд назначил им арендную плату в пять фунтов в год, а потом согнал их с земли, потому что они не могли столько заплатить.

Тетушка Джуди. А почему они не могли заплатить? Ведь мог же Билли Байрн, который взял землю после них.

Ларри (сердито). Вы отлично знаете, что Билли Байрн ничего не заплатил. Он только предложил эту сумму, чтобы захватить участок. А платить и не подумал.

Тетушка Джуди. Ну да, потому что Энди Хаффиган треснул его по голове кирпичом так, что он на всю жизнь хворым стал. И Энди после этого пришлось бежать в Америку.

Бродбент (горя негодованием). Кто осудит его за это, мисс Дойл? Кто может осудить его?

Ларри (нетерпеливо). Ох, какой вздор! Ну какой смысл в том, что один человек, которого голод согнал с земли, убьет другого, которого голод пригнал на эту землю? Вы бы сами так поступили?

Бродбент. Да. Я-я-я… (Заикается от возмущения.) Я бы застрелил проклятого лендлорда, и свернул бы шею его мерзкому агенту, и взорвал бы ферму динамитом, да уж заодно и Дублинский Замок[25]!

Ларри. О да, вы бы натворили великих дел; и большая была бы от этого польза! Сразу видно англичанина. Издавать никуда не годные законы и разбазаривать землю, а потом, когда ваше невежество в области экономики приводит к естественным и неизбежным результатам, приходить в благородное негодование и избивать тех людей, которые осуществляют ваши же собственные законы!

Тетушка Джуди. Э, не обращайте на него внимания, мистер Бродбент! Да и неважно все это, потому что лендлордов почти что не осталось. А скоро и вовсе не будет.

Ларри. Наоборот, скоро только и будут что одни лендлорды. И да поможет бог тогда несчастной Ирландии.

Тетушка Джуди. Ну, ты, уж известно, ничем не доволен. (Норе.} Пойдем, дружок, приготовим фарш для пирога. Они и без нас найдут, о чем поговорить. Мы им не нужны. (Забирает поднос, и уходит в дом.)

Бродбент (вскакивает с места и галантно протестует). Что вы, что вы, мисс Дойл! Помилуйте…

Нора, следуя за тетушкой Джуди со свернутой скатертью в руках, бросает на Бродбента взгляд, от которого он мгновенно немеет. Он смотрит Норе вслед, пока она не исчезает за дверью, затем подходит к Ларри и говорит с трагическим выражением.

Ларри.

Ларри. Что?

Бродбент. Я вчера напился пьян и сделал предложение мисс Рейли.

Ларри. Вы что??? (Разражается смехом на ирландский манер — на не принятых для этого в Англии высоких нотах.)

Бродбент. Чему вы смеетесь?

Ларри (внезапно умолкая). Не знаю. Ирландцы почему-то смеются в таких случаях. Она приняла ваше предложение?

Бродбент. Я никогда не забуду, что она с великодушием, присущим ее народу, хотя я и находился вполне в ее власти, отвергла мое предложение.

Ларри. Это было в высшей степени неблагоразумно с ее стороны. (Погружаясь в размышления.) Однако позвольте, когда это вы успели напиться? Вы были совершенно трезвы, когда вернулись с ней после прогулки к Круглой башне.

Бродбент. Нет, Ларри, я был пьян, должен это признать, к своему стыду. Я перед тем выпил два стакана пунша. Ей пришлось довести меня до дому. Вы, наверно, сами заметили, что я был пьян.

Ларри. Нет, не заметил.

Бродбент. Ну, а она заметила.

Ларри. Разрешите узнать, сколько вам понадобилось времени, чтобы дойти до столь решительных объяснений? Ведь ваше знакомство с ней продолжалось всего каких-нибудь несколько часов.

Бродбент. Боюсь, что всего несколько минут. Когда я приехал, ее не было дома, и в первый раз я с ней встретился возле башни.

Ларри. Хорош ребеночек, нечего сказать! Вот и оставляй вас без присмотра. Не думал я, что потшин так ударит вам в голову.

Бродбент. Нет, с головой у меня ничего не было. И сейчас не болит, и вчера у меня язык не заплетался. Нет, потшин бросается не в голову, а в сердце. Что мне теперь делать?

Ларри. Ничего, конечно. Зачем вам что-нибудь делать?

Бродбент. Видите ли, необходимо решить весьма щекотливый вопрос: был ли я настолько пьян, что это снимает с меня моральную ответственность за сделанное мною предложение, или же я был настолько трезв, что это налагает на меня обязанность повторить это предложение теперь, когда моя трезвость не вызывает сомнения?

Ларри. Я бы на вашем месте поближе познакомился с ней, прежде чем решать.

Бродбент. Нет, нет. Это было бы неправильно Это было бы непорядочно. Вопрос стоит так: или я взял на себя моральное обязательство, или не взял. Необходимо выяснить, до какой степени я был пьян.

Ларри. Вы, во всяком случае, расчувствовались до степени идиотизма, это не подлежит сомнению.

Бродбент. Не могу отрицать, что я был глубоко тронут. Ее голос произвел на меня неотразимое впечатление Этот ирландский голос!

Ларри (сочувственно). Да, да, я знаю. Когда я в первый раз попал в Лондон, я чуть не сделал предложение продавщице в булочной только из-за того, что ее уайтчепельский[26] акцент был так изыскан, так нежен, так трогателен…

Бродбент (сердито). Мисс Рейли, кажется, не продавщица?

Ларри. Ну, ну! Продавщица была очень милая девушка.

Бродбент. Вы каждую англичанку готовы считать ангелом У вас грубые вкусы, Ларри. Мисс Рейли женщина в высшей степени утонченного типа, какой редко встречается в Англии, разве только в избранных кругах аристократии

Ларри. Какая там аристократия! Знаете вы, что Нора ест?

Бродбент. Ест? Что вы этим хотите сказать?

Ларри. На завтрак — чай и хлеб с маслом, изредка ломтик ветчины; иногда еще яйцо — в особо торжественных случаях, скажем в день ее рождения. Среди дня обед: одно блюдо. Вечером опять чай и хлеб с маслом. Вы сравниваете ее с вашими англичанками, которые уплетают мясо по пять раз в день, и, понятное дело, она вам кажется сильфидой. А разница между ними — это вовсе не разница типа; это разница между женщиной, которая питается нерационально, но слишком обильно, и такой которая питается тоже нерационально, но слишком скудно.

Бродбент (в ярости). Ларри, вы… вы… вы мне внушаете отвращение. Вы дурак, и больше ничего! (В гневе опускается на садовую скамью, которая с трудом выдерживает его тяжесть.)

Ларри. Тихо! Ти-хо! (Хохочет и тоже садится, на край стола.)

Из дома выходят Корнелий Дойл, отец Демпси, Барни Доран и Мэтью Хаффиган. Доран уже немолод, хотя пожилым его нельзя назвать; это плотный рыжеволосый человек с круглой головой и короткими руками, сангвинического темперамента, великий охотник до всяких язвительных, непристойных и кощунственных или попросту жестоких и бессмысленных шуток и свирепо нетерпимый к людям иного характера и иных убеждений; все это происходит оттого, что энергия его и способности растрачивались впустую или обращались во зло, главным образом по недостатку воспитания и отсутствию социальных, сил, которые направили бы их в русло полезной деятельности, ибо от природы Барни отнюдь не глуп и не ленив. Одет он небрежно и неопрятно, но растерзанность его костюма отчасти маскируется покрывающим его слоем муки и пыли; этот костюм, к которому никогда не прикасалась щетка, сшит, однако, из модной шершавой материи и был, по-видимому, в свое время куплен именно из-за его элегантности, невзирая на дороговизну.

Мэтью Хаффиган, робея в этом обществе, держит курс по краю сада, вдоль кустов, и, наконец, бросает якорь в уголке, возле пустой корзины. Священник подходит к столу и хлопает Ларри по плечу. Ларри быстро оборачивается и, узнав отца Демпси, спрыгивает наземь и сердечно пожимает ему руку. Доран проходит вперед, между отцом Демпси и Мэтью, а Корнелий, остановившись по другую сторону стола, обращается к Бродбенту, который встает, приветливо улыбаясь.