Все по местам - Форестер Сесил Скотт

Хорнблауэр ходил взад и вперед по присыпанной песком палубе. Перед ним открывались и другие возможности. Северо-восточнее от них лежит Акапулько, куда приходит и откуда отправляется ежегодно галион, везущий на миллион стерлингов сокровищ. Захватив галион, он в одночасье сделается богат – тогда он купит в Англии поместье, целую деревню и заживет сквайром, и чтобы селяне приподымали шляпы, когда он будет проезжать мимо них в экипаже – Марии бы это понравилось, хотя Мария в роли знатной дамы будет выглядеть диковато.

Хорнблауэр оторвался от созерцания Марии, пересаженной в деревенскую усадьбу из меблированных комнат в Саутси. На востоке Панама, с перуанским золотом, с жемчужной флотилией, с золотом алтарей, который не дался в руки Моргану, но достанется ему. Ударить сюда, в средоточие межматериковых сообщений, наиболее благоразумно стратегически, равно как и потенциально наиболее выгодно. Он постарался собраться мыслями на Панаме.

На баке рыжеволосый ирландец Саливан взгромоздился со скрипкой на платформу карронады, а вокруг него человек шесть матросов, ударяя в палубу мозолистыми ступнями, энергично наступали на партнеров. Гиней по двадцать на брата, самое меньшее, получат они за трофей, и в воображении они уже тратили эти деньги. Хорнблауэр посмотрел туда, где покачивался на якоре «Нативидад». Его шкафут чернел от команды, согнанной на верхнюю палубу. На старомодном полуюте и шканцах Хорнблауэр видел красные мундиры и кивера морских пехотинцев. Видел он и направленные на шкафут карронады, и матросов с горящими фитилями подле них. Джерард, которого он оставил призмастером на борту «Нативидада», служил в свое время на ливерпульском работорговце. Уж он-то знает, как держать в повиновении полный корабль враждебно настроенных людей – прочем, Хорнблауэр, забрав от них офицеров, не ждал с их стороны неприятностей.

Надо еще решить, что делать с «Нативидадом» и особенно с пленными. Нельзя поручить их человеколюбивым милостям Эль Супремо, да и команда этого не потерпит. Хорнблауэр напряженно думал. Мимо пролетала цепочка пеликанов. Они летели безукоризненным строем, ровнее, чем Ла-Маншский флот на маневрах. Птица-фрегат, величественная, с раздвоенным хвостом, кружила над ними на неподвижных крыльях и, решив, очевидно, что пикировать не стоит, полетела к острову, где усердно промышляли рыбу бакланы. Солнце уже припекало, вода в заливе синела, как море над ней.

Хорнблауэр проклинал солнце, пеликанов и птицу-фрегат, мешавших ему сосредоточиться. Он мрачно прошелся по палубе еще раз пять-шесть. Тут на пути его встал мичман Найвит и козырнул.

– Что за черт? – рявкнул Хорнблауэр.

– Лодка подходит к борту, сэр. На ней мистер… мистер Эрнандес.

Этого и следовало ожидать.

– Очень хорошо, – сказал Хорнблауэр и спустился на шкафут, чтобы приветствовать Эрнандеса. Тот не стал тратить время на поздравления. На службе Эль Супремо даже латиноамериканцы становились деловиты и немногословны.

– Эль Супремо желает немедленно видеть вас, капитан, – сказал Эрнандес. – Моя лодка ждет.

– Вот как, – сказал Хорнблауэр. Он отлично знал, что многих британских капитанов взбесило бы такое бесцеремонное требование. Он подумал, как славно было бы отослать Эрнандеса к Эль Супремо с предложением самому явиться на корабль, если тот желает видеть капитана. Впрочем, глупо из самолюбия ставить под удар жизненно важные отношения с берегом. Победитель «Нативидада» может сквозь пальцы смотреть на чужую наглость.

Компромисс напрашивался сам собой: заставить Эрнандеса часок-другой подождать и тем утвердить свое достоинство. Но здравый смысл отверг и эту уловку. Хорнблауэр ненавидел компромиссы, а этот (как почти все компромиссы) лишь разозлил бы одну сторону, ничего не принеся другой. Гораздо лучше спрятать гордость в карман и отправиться сейчас же.

– Конечно, – сказал он. – Мои обязанности позволяют мне ненадолго отлучиться.

По крайней мере, на этот раз нет нужды облачаться в парадную форму. Не надо требовать лучшие шелковые чулки и башмаки с пряжками. Захват «Нативидада» будет говорить за него красноречивей, чем любая шпага с золотой рукоятью.

Только отдавая последние приказания Бушу, Хорнблауэр вспомнил, что победа дает ему достаточные основания не пороть заблудших Дженкинса с Пулом и не объявлять выговор Гэлбрейту. Это, во всяком случае, большое облегчение. Эта мысль помогла развеять депрессию, обычно накатывавшую на него после каждой победы. Эта мысль подбадривала его, когда он садился на низкорослую лошадку, ехал мимо зловонных, сваленных в кучи потрохов, мимо столбов с привязанными к ним мертвецами, к дому Эль Супремо.

Эль Супремо восседал на помосте под балдахином, так, словно просидел неподвижно четыре дня (казалось – месяц) с их последней встречи.

– Вы исполнили мою волю, капитан? – были его первые слова.

– Этой ночью я захватил «Нативидад», – сказал Хорнблауэр.

– И ваши запасы, насколько я понял, укомплектованы?

– Да.

– Значит, – сказал Эль Супремо, – вы сделали, что я хотел. Так я говорил с самого начала.

Перед лицом столь безграничной самоуверенности возражать было невозможно.

– Сегодня после полудня, – сказал Эль Супремо, – я приступлю к исполнению моих планов по захвату города Эль Сальвадор и человека, который называет себя главнокомандующим Никарагуа.

– Да? – сказал Хорнблауэр.

– Здесь есть некоторые сложности, капитан. Вам, вероятно, известно, что дороги между этим местом и Эль Сальвадором не так хороши, как дорогам надлежит быть. На одном отрезке тропа состоит из ста двадцати семи ступеней, вырубленных в лаве между двумя расселинами. По ней тяжело пройти мулу, не говоря уже о лошади, а злонамеренная личность, вооруженная ружьем, способна причинить большой ущерб.

– Представляю, – сказал Хорнблауэр.

– Однако, – продолжал Эль Супремо, – от порта Ла Либертад до Эль Сальвадора всего лишь десять миль по хорошей дороге. Сегодня после полудня я с пятьюстами людьми на двух кораблях выйду к Ла Либертаду. До него меньше ста миль, и я буду там завтра на заре. Завтра вечером я буду ужинать в Эль Сальвадоре.

– Кхе-хм, – сказал Хорнблауэр. Он ломал себе голову, как бы получше изложить те затруднения, которые он видел.

– Вы ведь убили очень мало из команды «Нативидада», капитан? – спросил Эль Супремо, вплотную подходя к одному из тревоживших Хорнблауэра вопросов.

– Одиннадцать убитых, – сказал Хорнблауэр, – и восемнадцать раненных, из которых четверо скорее всего не выживут.

– Значит, осталось достаточно, чтоб управлять судном?

– Вполне, сеньор, если…

– Это мне и нужно. Да, капитан, простые смертные, обращаясь ко мне, не употребляют слово «сеньор». Оно недостаточно почтительно. Я – Эль Супремо.

Хорнблауэр в ответ мог только поклониться. Удивительные манеры Эль Супремо были, как каменная стена.

– Офицеры, ответственные за судовождение, еще живы? – продолжал Эль Супремо.

– Да, – сказал Хорнблауэр и, поскольку предвидел впереди трудности и желал свести их к минимуму, добавил:

– Супремо.

– Тогда, – сказал Эль Супремо, – я беру «Нативидад» к себе на службу. Я убью строевых офицеров и заменю их собственными. Остальные вместе с простыми матросами будут служить мне.

В том, что говорил Эль Супремо, не было ничего принципиально невозможного. Испанский флот, действуя, как и во всем по-старинке, поддерживал строгое разделение (в английском флоте почти исчезнувшее) между офицерами, которые ведут судно и теми господами, которые им командуют. И Хорнблауэр не сомневался, что выберут матросы и штурманы из двух зол: мучительная смерть или служба Эль Супремо.

Нельзя отрицать, что в предложении Эль Супремо много разумного: перевезти пятьсот человек на «Лидии» было бы трудновато; одна «Лидия» не смогла бы приглядывать за всем тысячемильным побережьем – два корабля доставят противнику более чем двойные неприятности. Однако передать «Нативидад» повстанцам значит вступить с Лордами Адмиралтейства в бесконечную и скорее всего безуспешную тяжбу о призовых деньгах. И он не может со спокойной совестью предать испанских офицеров на уготованную им казнь. Думать надо быстро.