Несостоявшаяся смерть - Исмаил Гасанбейли

Надо сказать, что с птицами у него не заладились отношения с младенчества. Как-то ему дорогу преградил злой петух, когда по поручению матери шел к соседям за горсткой соли, рядом не оказалось никого, кто бы его защитил, он пытался убежать, но петух все же догнал его и больно клюнул в мягкое место. Рассказать об этом он не мог никому, но после этого долго обходил места, где мерзкая птица могла его подстрегать. Позже, уже в подростковом возрасте, на него напала стайка домашних гусей, на этот раз ему удалось убежать, но это случилось около единственного в деревне продуктового ларька в присутствии большого числа людей, которые не преминули посмеяться над его капитуляцией, и неприятный осадок остался. Может быть не в последнюю очередь по этой причине спустя несколько десятков лет в период ожидания птичьей болезни он первым из глав государств привлек к борьбе с перелетными птицами армию, выстроил солдат по всему периметру Страны и поставил задачу не пропускать ни одного пернатого. И победил, только его страна не пострадала от пандемии, и за это он был удостоен второй грамотой Планетарной организации здоровья. Первую грамоту от этой организации он получил за самый низкий уровень детской смертности. Организация было прекрасно осведомлена, что в его стране уже несколько лет как дети вообще не рождаются, знала и о том, что тотальная борьба с птичьей болезнью обернулась для страны бедствием в виде нашествия крыс, мышей, саранчи, кровососущих и болезнетворных комаров и клещей, соответственно, эпидемиями холеры, брюшного тифа, малярии и многолетним неурожаем, но это уже касалось других организаций, вроде Глобального министерства чрезвычайных ситуаций, самого популярного и уважаемого международного ведомства, основной задачей которого было распределение гуманитарной помощи. Грамотами он очень дорожил, их увеличенные копии рядом с его портретом висели на въездах в Столицу. А за семьсот метров до места, где они были установлены, для удобства проезжающих соорудили сто двадцать два ограничителя скорости – так называемые лежачие полицейские, чтобы люди могли успеть ознакомиться с содержанием грамот не останавливаясь.

Портреты его висели всюду. Вся Страна была украшена большущими щитами с его высказываниями. Иногда это сочеталось – сверху портрет, снизу высказывание. Он все же считал, что портреты, где он изображен один, но в действии, например, подписывающим важный документ, на людей оказывают большее воздействие. Интеллектуальная элита страны неустанно трудилась над тем, чтобы в еще более эффективной форме довести до народа мысль о его величии. Самые крупные предприятия, где уже давно никто не работал, библиотеки, в которые никто не ходил, концертные залы и филармонии, где звучала исключительно популярная музыка, театры, где ставились спектакли только о нем, магистральные дороги, нефте- и газопроводы, доставляющие топливо за рубеж, и деньгопроводы, по которым поступала иностранная валюта, рынки, супермаркеты, вокзалы, аэропорты, самолеты, фирменные поезда, даже поля и озера носили его имя. Элита не могла нарадоваться на него, и все придумывала и придумывала, а он шел навстречу. Не идти было нельзя, это же были сливки всего общества, самые лучшие умы страны и выразители чаяний народа, устами элиты глаголила истина, при всей своей жесткости, даже жестокости, в отношении интеллектуалов он всегда проявлял покладистость – иногда даже разговаривал с некоторыми их представителями. Правда, кое-какие предложения элиты, вроде тех, чтобы его портреты поместить на гербе и флаге страны или назвать его именем море, он безоговорочно и с негодованием отверг прямо на заседании Кабинета министров, еще раз доказав свою приверженность к демократическим принципам.

Иногда он воображал себя той птичкой из своего детства, противостоящей огромной силе, но он, в отличие от нее, добился собственной неуязвимости: никому не пришла бы и не должна была прийти в голову мысль раздавить его. А для этого надо быть нужным до незаменимости – он это усвоил твердо. Люди, вне зависимости от занимаемой должности, не любят проблем, и когда появляется человек, который умеет ассоциироваться с решением проблем, он тут же становится фаворитом.

В барокамере было уютно, к тому же в ней он находился лишь физически. Дух его витал по просторам вселенной, вглядываясь с высоты своего полета, как он полагал, в суть вещей. Частенько задумываясь о смысле жизни, он не допускал даже мысли, что этот мир может существовать без него, хотя, конечно же, знал, что когда-нибудь да умрет. В детстве казалось, что он из одного года в другой переходит незаметно. Никто никаких дней рождения ему не справлял, он частенько и сам забывал о своем дне рождения и не обращал внимания, как проходит время, тем более, что о времени ему напоминали только новогодние торжества, да и некоторые религиозные праздники. Позже, когда пришло понимание того, что люди живут очень по-разному не всегда по объективным причинам, и его охватило чувство справедливости, ему представлялось, что через годы переступает. С возрастом начал считать, что на годы нужно забираться, их нужно преодолевать, как барьер, и не мог понять, как можно относиться к жизни легко, когда она – такое серьезное дело.

В самом начале своей карьеры, когда только вставал на «рельсы» так называемой властной иерархии, когда только узнавал, но не был уверен, что положение, которого он добился, и есть ступень к тому, к чему намеревался идти, и воспринимал это положение как важную часть подготовительного периода, очень дорожил временем, воспринимал его как один из немногих ресурсов, данных ему безвозмездно, за многое же приходилось трудиться. Считая свою жизнь работой, он нисколько не отделял личные проблемы от работы и рассматривал их, как сам говорил, в одном контексте. Все было частью работы, даже семья – жена и двое детей – служила тому, чтобы он был таким, каким должен был предстать перед всеми по неписаным правилам номенклатурной морали. Когда-то в молодости он, будучи сотрудником секретных служб, как это между собой называли его коллеги, курировал творческие организации и по работе время от времени общался с писателями, поэтами, художниками, композиторами и другими не очень приятными для него личностями. Он не понимал их амбиций, ему казалось, что они обитают в какой-то пустоте, изображают жизнь, тогда как ее надо жить. Как-то нескольких из них – известных, малоизвестных, но считающихся выдающимися, и некоторых, кого молва провозгласила подающими надежды, он пригласил к себе в кабинет, хотел поговорить, поставить точки над «i», а, главное, понять для себя, с кем же все-таки имеет дело. Перед встречей очень боялся, что не придут или придут не все. Пришли они, как ни странно, все как один и вовремя, минута в минуту к назначенному часу, но явились в такое серьезное заведение в таких одеждах, что лучше бы не пришли: кто в пестрой рубашке с короткими рукавами, кто в тенниске, а кто в футболке с какой-то надписью на непонятном языке. Он не стал делать замечаний, но для себя определил, что больше никогда не пригласит подобных товарищей по нескольку человек, им же нужно не ему что-то показывать, а друг перед другом покрасоваться, мол, ходил я в Главное секретное учреждение в одной футболке. Ничем не показав свое настроение, он выдал тем ублюдкам целую лекцию о том, чего от них, как от творческих работников, требует время, интересы простых людей и великого народа. Те слушали молча, никаких возражений не высказывали, только совсем молодой, но успевший прославиться историческими романами писатель, единственный, кто пришел на встречу в костюме и при галстуке, то есть, как было нужно, и всю встречу сидел, опустив голову, сказал фразу, с виду безобидную, но полную сарказма и в силу этого запомнившуюся ему на всю жизнь: «Вам, конечно, виднее, но народ подолгу не спит». Сказал и вновь уперся взглядом в пол. Слова были произнесены весьма неожиданно – до этого все шло очень хорошо, и хотя говорил пока только он, но уже рассчитывал на полное взаимопонимание, даже подумывал о том, кого бы из этих полупридурков, возомнивших себя «инженерами душ», вербануть, записать в свой актив, – и поэтому не сообразил, что сказать. Нависла нехорошая тишина. Помог другой писатель, сын известных на всю страну родителей – поэта и поэтессы, написавших каждый в отдельности по поэме о главных вождях и получивших за это несколько государственных премий и официально награжденных званиями народных поэтов, тот, который своим внешним видом вносил особый диссонанс даже в эту пеструю компанию, со своей дурацкой футболкой с непонятной надписью спереди и со спины, а в литературных кругах был известен как новатор и почти что авангардист и постмодернист. Тот сначала громко рассмеялся – а громкий смех ему был к лицу, крупное телосложение и такие же крупные черты лица делали его похожим на богатыря, и смеялся авангардист как богатырь и как человек, который достаточно рано начал хорошо жить – а потом сказал: «Но народ и бессонницей не страдает». Обстановка разрядилась, но концовка встречи была смазана.