Женщина, которую я бросил - Сюсаку Эндо

Я изо всей силы кулаком ударил лошадь по заду. Это подействовало. Лошадь выпрямилась и побежала по зелени луга.

Я снова оглянулся назад и победно улыбнулся Марико.

А Марико, стоявшая на фоне сверкающего серебром озера, удрученно смотрела на меня.

Лошадь снова остановилась. Послышалось журчание падающей на землю струи. Пять… десять, одиннадцать секунд… Мне казалось, что это никогда не кончится.

— Что за дурацкое представление?

— Смотреть тошно!

— Не хватает еще, чтобы…

Лошадь бесстыдно повернулась своим широким задом к женщинам и подняла хвост. В нос мне ударил запах свежего навоза.

Я почувствовал себя так, будто я сам оправился на глазах почтенной публики. Не в силах больше терпеть позор, я сполз с лошади, и глупое животное, получив свободу, устремилось к хозяину.

Женщины, давясь от смеха, старались на меня не смотреть. А мужчины громко хохотали, хлопая меня по плечу.

Марико у озера не было…

И все же этот постыдный случай пошел мне на пользу. До сих пор сослуживцы сторонились меня, теперь же наши отношения стали более дружескими.

За обедом и в автобусе на обратном пути только и разговору было, что обо мне, но Марико всячески старалась защитить меня, и я часто ловил на себе ее сочувственные взгляды.

Чтобы не ехать дорогой, по которой мы прибыли сюда, мы выбрали другой, хотя и более длинный, путь.

Огромное рыжее солнце, висевшее над горизонтом, щедро заливало своими лучами деревню, поле и лес. Окутанный синей полумглой, высился величественный Фудзияма.

— Ты на меня не сердишься? — прижимаясь ко мне, шептала Марико.

— За что?

— За то, что я заставила тебя ездить верхом.

— Ну что ты! Подумаешь! И обезьяна, бывает, с дерева падает.

Я был счастлив.

Остались позади нищие студенческие годы. Постоянный голод, заработки у Кима-сан, его лживые афишки. Прощай, былое! Я — энергичный мужчина, твердо решивший стать головой петуха! Я сделаю карьеру! Во что бы то ни стало сделаю карьеру!

Уже в сумерках среди леса мы увидели несколько деревянных зданий, напоминавших казармы. Вокруг не было ни единого жилого дома.

— Что это такое? Школа? — спросил я у кондукторши.

— Где?

— Вот эти здания, похожие на казармы.

— А-а. Это лепрозорий, больница для прокаженных.

— Для тех, кого наказало небо?

— Для них.

— Скорей закройте окна, чтобы в автобус не залетели микробы!

Все засмеялись. Но некоторые все же бросились к окнам.

Больница для прокаженных! Она одиноко стояла в лесу. Вокруг не было никакого жилья. Под серым вечерним небом поле и здания выглядели печально, на них словно легла тень невыразимой грусти.

— Прокаженных нужно держать на островах и стерилизовать, чтобы у них не было потомства, — сказал я.

— Ты это серьезно? — устало спросила Марико.

— Да, вполне. А разве я не прав?

— Но это жестоко. Неужели тебе не жалко этих людей?

Мы оба смущенно замолчали. Но вот показалась Одемба, и неловкость рассеялась. Какое нам дело до прокаженных? Знать их не хочу. Глупо даже задумываться над тем, стоит ли им сочувствовать.

Марико снова повеселела. Я рассказывал ей анекдоты, она громко смеялась, прикрывая рот рукой.

В Токио мы попрощались. Семейные пошли по домам, а холостяки не торопились расходиться.

— Сейчас бы ванную! Или баньку!

— Правильно! Поехали в турецкую баню! — предложил кто-то, и все ухватились за эту мысль.

— В турецкую баню!

В последнее время в Токио начали строить турецкие бани. Дневную усталость там как рукой снимало, но главное — и это нас привлекало больше всего — там были полуголые массажистки.

В турецкой бане Мицу снова напомнила о себе.

Пятая запись Ёсиоки Цутому

Баня, в которую мы отправились, находилась на улице Кабуки, где-то в районе Синдзуку. Издали были видны неоновые огни, мерцающие над ее крышей. Сразу от входных дверей круто вверх поднималась высокая лестница, наверху которой двое мужчин в белых костюмах и галстуках-бабочках, со сложенными на груди руками, громко зазывали: «Добро пожаловать, дорогие клиенты!»

Оживленно разговаривая, мы остановились у дверей. Один из мужчин кивком пригласил нас подняться. Всем своим видом он изображал почтительность, однако взгляд его пренебрежительно ощупывал нас.

— Вас четверо? — Он снял телефонную трубку и произнес по-английски: — Фор, плиз. Минуточку, — улыбнулся он нам.

Вошли две девицы в трусиках и белых блузках. Обе были низкого роста, плотно сложены и напоминали крабов. Ярко накрашенные губы, виляющая походка — ну прямо женщины из веселого квартала.

— Очкарик пойдет направо, длинный останется здесь, а ты, мазурик, пойдешь вон туда… — Распределив нас таким образом по кабинам, которые находились по обеим сторонам узкого и длинного коридора, девушки, улыбаясь, стали нас подталкивать.

— Куда мы попали? Здесь клички дают не хуже, чем в веселом квартале.

— Не сердитесь, господа. У нас вам бояться нечего. Останетесь довольны.

Кабина была разделена на две части. В одной находились раздевалка и лавка для массажа, в другой — парилка и белая европейская ванна.

Девушка привычным движением сняла блузку и повесила ее.

Развязывая галстук, я изучал массажистку. На ней остались только узкие, в обтяжку, трусики, шелковый бюстгальтер, а на шее дешевая металлическая цепочка, заправленная за бюстгальтер, поэтому нельзя было увидеть, что висело на ней.

— Не глядите на меня так, — жеманно сказала девица.

Но я продолжал внимательно ее рассматривать. Не потому, что она была красавицей. Просто эти короткие и толстые ноги, ляжки, искусанные клопами, это жирное тело без всякого намека на талию, квадратное, как шахматная доска, я уже где-то видел. И не только видел — целовал. Да, да. Я хорошо помню желание, смешанное с брезгливостью, которое вызывало во мне это тело.

— Не стесняйтесь, входите в парильню.

Я сел в четырехугольный металлический ящик так, что только голова оставалась снаружи, и в ящик пустили горячий пар.

— Много у вас бывает посетителей?

— Порядочно.

— А какие мужчины ходят сюда обычно?

— Разные. Бывают и служащие вроде вас.

— Молодые?

— Да. И старики тоже. Но больше других — мужчины среднего возраста.

— Ну и как? Ты с ними, наверное… — смахивая со лба пот, спросил я. Девушка вытерла мне лицо полотенцем и расхохоталась. В точности как Мицу — идиотским громким смехом.

— А ну вас!

— Нет, ты расскажи, как это у вас получается.

— Нечего мне рассказывать, — она кокетливо улыбнулась. «Такая ломаться не будет», — подумал я.

— А мне можно попробовать? Чем я хуже других?

Она, напевая, снова вытерла мне лицо:

О горы, горы Идзу,Солнце скрылось за горой…

— Чье это?

— Оки Харюо.

— Глупая песня.

Я перешел в ванную и, ополоснувшись, лег ничком на лавку для массажа. Девушка посыпала белой пудрой сначала мою шею, потом плечи, потом спину.

— Ну рассказывай!

— Что?

— Как что? Забыла? Рассказывай, чем ты здесь занимаешься с мужчинами?

Я погладил ее по плечу.

— Они так начинают?

— Не надо.

— Вот-вот. А ты именно так им отвечаешь.

— Перестаньте, а то я закричу.

— Это ты тоже говоришь каждому.

Мои пальцы скользнули к ее шее и схватили цепочку.

— Что здесь? Медальон с фотографией любовника?

Я дернул цепочку и от неожиданности разинул рот.

На цепочке был не медальон, а маленький почерневший крестик. Знакомый крестик…

Ночь… Сибуя… Мицу плетется за мной, как собачонка. Я вне себя от злости… На вокзальной площади, как пугало на ветру, дрожит старикашка в форме Армии спасения с ящиком для пожертвований в руках. Чтобы угодить мне, Мицу покупает три дешевых крестика. Один она дарит мне. Я его бросаю в канаву, в мусор, в блевотину…

И вот на груди этой девицы, которой касались руки многих мужчин, висит такой же крестик.

— Где ты взяла его? — крикнул я.

— Зачем вы кричите? Я не глухая.

— Я тебя спрашиваю, где ты купила этот крестик?

— Мне его подарили.

— Кто?

— Подруга. Она здесь работала.

— Как ее зовут?

— Мицу. Вы ее знаете?

— Гм… Морита Мицу?

— Вы Ёсиока-сан?

Она перестала массировать и уставилась на меня. С нее мигом слетели и кокетливость и жеманство.

— Да? Мицу много говорила о вас. Все время говорила о вас…

В соседней кабине слышался женский смех, шум воды, бормотание мужчины.

— Она и сейчас здесь?

— Нет, полгода назад ее уволили. Мы работали с ней в одну смену.

— И куда же она уехала, эта… дубина?