Абу Нувас - Бетси Шидфар

Исмаил тихо свистнул:

— Вот это дела! Сначала всем выдавали по пять дирхемов и записывали имена, чтобы узнать, сколько народу в городе, а потом берут по сорок дирхемов с каждого! А еще называют нас ворами и разбойниками!

Хасан никак не мог понять:

— Но ведь с нас уже брали налог, как же можно брать его дважды, это не по закону!

Исмаил грубо оборвал его:

— Я вижу, ты все еще глуп и нисколько не поумнел! О каком законе ты болтаешь? Для бедняков нет никакого закона. Работай и плати, чтобы другие отдыхали и получали — вот и весь закон! Пойду к шейху, он скажет, что делать, теперь будет здоровая драка, и это нам на руку, может быть, удастся освободить наших из подземной тюрьмы в суматохе.

— Я пойду с тобой!

— Нет, — отрезал Исмаил. — Сегодня будет не то, что тогда. Оставайся здесь, не тебе соваться в драку!

Бросив Хасану его пояс, Исмаил спрыгнул на улицу и, увернувшись от охраны, скрылся в одном из узких переулков. Хасан ждал, что люди будут шуметь, переругиваться со стражниками, но кругом было по-прежнему тихо. Посмотрев на улицу, Хасан увидел, что воины медленно движутся вслед за глашатаем.

Вдруг на площадь влетел на взмыленном коне один из стражников. Осадив коня перед начальником, он что-то крикнул, указывая рукой назад. Конь был испуган — дергал головой, переступал с ноги на ногу, плясал на месте, видно было, что всадник с трудом удерживает его. Начальник обернулся к стражникам. Те, что стояли у цепей, держа коней в поводу, вскочили в седло, и все быстро поскакали туда, куда указывал прибывший.

V

Наконец-то в Басре спокойно. С перекрестков сняли цепи, стражников стало меньше, с барабанным боем ушли отряды сирийских конников. Но на улицах все еще пустынно, особенно днем, когда почти все взрослые мужчины заняты на строительстве стен. Вечером они возвращаются домой голодные и злые, с ног до головы в глине, неся на плечах заступы. Народ обозлился, повсюду ругань и драки. Стало больше нищих, по городу бродят оборванные дети, родители которых погибли во время смуты. Но постепенно жизнь входит в свою колею.

Хасан все еще дома, ходить ему трудно — кружится голова, поэтому он целыми днями лежит и старается не думать о том, что было в эти дни. Но забыть трудно. Вот он, спасаясь от горячего солнца, спрыгивает с крыши и бежит по улице, туда, куда поскакали стражники. Улица вливается в другую, более широкую. По ней идет множество горожан. Они не перекликаются, как обычно, не отпускают острых шуточек, которыми славятся жители Басры. Изредка Хасан слышит приглушенное проклятие. Почти у всех в руках колья и камни, а у некоторых даже настоящее оружие — копья и сабли.

Хасана затирают, он старается выбраться из толпы, но людской поток неудержимо несет его дальше. Ясно, что толпа направляется к городской тюрьме — она недалеко от дворца наместника. Вдруг движение замедляется. Хасан не видит, что происходит впереди, он слышит только отдельные выкрики, сливающиеся в глухой рев — будто шумит бурное море. Внезапный толчок — сзади напирают все новые и новые толпы, и вот люди побежали. Теперь они кричат.

Хасан видит вокруг себя бешеные глаза и зубы, сверкающие на смуглых лицах. Он натыкается на обрывок цепи, вделанной в стену и, ухватившись за нее, останавливается, а толпа бежит дальше. Издали видно, как постепенно исчезают возвышающиеся над толпой головы конных стражников в блестящих стальных шлемах, они будто тают. Наверное, их стаскивают с коней за ноги и бьют дубинками и камнями. И тут он замечает Исмаила — левая рука у него по-прежнему за пазухой, в правой он зажал обломок копья. А рядом с ним здоровенные молодцы — «сасаниды». У некоторых кафтаны спадают прямыми складками, — видно, под кафтаном надета кольчуга.

Хасан бросается к Исмаилу, и они молча бегут рядом. Стражников больше не видно. Прямо на мальчиков несется высокий рыжий конь, у него на поводу повис босоногий крепыш в коротком кафтане.

— Конь стражника, — говорит Исмаил. — Сейчас много скакунов останется без хозяев.

Вот и тюрьма. Ворота закрыты, но несколько человек, взяв бревно, уже бьют им в ворота. Наконец ворота сбиты, и горожане прорываются внутрь. Стражников, охраняющих тюрьму, сметают, да они и не пытаются сопротивляться. Те, кому удалось уцелеть, бросили оружие и, прижавшись к стене, беспомощно оглядываются. Но на них никто не обращает внимания, все бросаются к широким ямам, прикрытым толстой деревянной решеткой.

Спутники Исмаила подставляют под решетку толстые деревянные колья, поднимают ее и опускают в ямы лестницы. Из ям несутся радостные возгласы, заключенные по лестницам поднимаются во двор.

— Эй, люди, вы забыли про Колодец! — кричит кто-то.

Вдруг становится тихо. Колодец — самая страшная из темниц. Посредине тюремного двора, возле дома стражников, выкопана глубокая узкая яма, не шире колодца. Внизу несколько клеток, где всегда полная темнота. Заключенным спускают раз в день на длинной веревке кувшин с водой и несколько лепешек. Даже охрана не знает, кто там находится и за какие провинности; никому не известно, кто жив, а кто умер. Это про Колодец сложили пословицу: «Кто войдет туда — потерян навеки, а кто выйдет — будто заново рожден».

Несколько человек подходят к отверстию в земле — краю Колодца и, наклонившись, заглядывают в него. Хасан протискивается и тоже пытается посмотреть. Ничего не видно. Тогда кто-то говорит:

— Нужна длинная веревка.

Один из «сасанидов» молча расстегивает кафтан. Все видят, что у него к поясу привязан большой моток тонкой, но крепкой веревки, плетенной из пальмового волокна. С ее помощью люди из воровского «братства» влезают на стены самых высоких домов, потому что на ее конце привязан стальной крюк.

Парень втыкает этот крюк в землю, пробует, крепко ли он держится, и, свесив ноги, садится на край колодца, а потом, упираясь в стенки, начинает медленно опускаться, держась руками за веревку, которая постепенно разматывается.

Все придвинулись ближе и прислушиваются. Наконец из-под земли доносится голос:

— Спустите мне фонарь, здесь совсем темно!

Ему осторожно опускают слюдяной фонарь, в котором горит масляный светильник. Через некоторое время снова слышно:

— Тяните, я нашел одного!

Стоящие наверху берутся за веревку. Им совсем не тяжело, даже не верится, что к другому ее концу привязан человек. Наконец они подтягивают веревку к краю колодца.

Все отшатываются. Над землей показывается страшное, заросшее грязными седыми волосами лицо с пустыми глазницами, покрытое коркой грязи. Молодцы подхватывают под мышки узника Колодца и ставят его, но у того подкашиваются ноги и он бессильно валится. Потом слабым голосом спрашивает:

— Какой год сейчас, люди?

Кто-то тихо отвечает:

— Сто пятьдесят четвертый год, несчастный человек.

— Сто пятьдесят четвертый год, — повторяет вышедший из-под земли, а вокруг спрашивают: «Кто ты? Сколько лет ты провел в этом подземелье? Есть там еще люди, кроме тебя?»

Но человек будто не слышит вопросов и бормочет:

— Сто пятьдесят четвертый год…

Снизу опять кричат:

— Бросайте веревку, здесь есть еще люди!

Снова вытаскивают нескольких изможденных, потерявших человеческий облик заключенных. Один из них, видно, совсем потерял рассудок: он все время бессмысленно улыбается и что-то бормочет, но никто не понимает его. Все они слепы, только один еще что-то различает. Опомнившись, люди окружают узников и куда-то уводят их.

Толпа, оставив тюрьму, направляется дальше по улице, к дворцу наместника, но тут кто-то кричит:

— Бегите, войска, сирийские конники!

Хасан плохо помнит, что было дальше. Толпа смяла его, отбросила к стене, потом втиснула в узкий переулок. Но и там его достала сабля сирийца — что-то свистнуло над ухом, лицо обожгла резкая боль, и Хасан упал.

Когда он очнулся, было уже темно, прямо в лицо ему светила луна, кругом было тихо. Хасан с трудом сел и ощупал лицо. Щека была стянута коркой — видно, кончик сабли только скользнул по щеке и рассек кожу. «Хорошо, что глаза остались целы», — подумал Хасан. Он встал и, держась за стену, побрел домой. «Только бы не напали бродячие собаки, — мелькало в голове. — Почуяв кровь, они могут наброситься и загрызть, как волки в степи».

Но по пути он встретил только нескольких прохожих, пугливо жавшихся к стенам, как и он. Словно во сне дошел Хасан до дома и, из последних сил стукнув в дверное кольцо, повалился на пороге.

Теперь Хасан в постели. Он лежит уже второй месяц. Рана почти затянулась, но началась лихорадка, которая уложила мальчика в постель. Несколько раз к нему приходил Абу Исхак, скучавший по ученику. Когда мальчик спрашивал его о том, что делается в городе, хозяин отмалчивался, но Хасан понимал, что старик не хочет тревожить его. Абу Исхак прислал лекаря, и тот заставлял пить горький отвар, излечивающий от лихорадки. Хасан тайком выливал лекарство, ел только целебный мед и жирные сладкие лепешки, которые приносил хозяин. Ему было смертельно скучно. Хотелось снова увидеть Исмаила и его друзей, услышать приятный голос Валибы.