Кое-что о Васюковых - Самуил Шатров

— Что с вами, Ольга Ивановна? — спросил дядя Миша.

— Ничего. Меня немножко укачало.

— Странно. Раньше вас не укачивало. Вы любили дальние рейсы и много ездили. А теперь укачало. С чего бы это?

— Не хамите, Миша! — сказала мама.

Мы приехали домой довольно поздно. Дверь нам открыл папа.

— Расплатись за такси и принеси бидон, — сказала мама.

— Сколько намотало? — спросил папа.

— Всего двести четырнадцать рублей.

Папа немного побледнел. Он взял деньги и пошел к дяде Мише. Мама легла на диван, и я снял с нее лакированные туфли.

— Это была кошмарная п.оездка, — сказала мама, когда папа вернулся.

— Маму укачало, — сказал я.

— Не говори глупостей! — крикнула мама.

— Ты не волнуйся, — сказал папа. — Черт с ними, с деньгами. Наживем. Бывают неприятности похуже. Главное — здоровье!

С этого дня мама никогда не ездит на машинах. Она всем говорит, что ее укачивает. Лучше ходить пешком. Это укрепляет сердечную мышцу. Она и ходит пешком на базар, в магазин, к доктору, в театр. Мама сильно похудела. Она чувствует себя лучше. Она даже не выпила второй бидон. Полбидона она отдала тете Насте. Пусть и ей поможет лекарство знаменитого доктора, как оно помогло нашей маме.

МЫ ПАСЕМ КОРОВ СПОЗАРАНКУ…

Мой папа в детстве пас коров. Это было его любимое занятие. Бывало, вскочит он спозаранку с лавки, накинет на плечи рваный дедушкин армяк или какой-нибудь кожушок и гонит за околицу скотину» Папа с малых лет был работягой. Не то что я. Меня воспитывают белоручкой. Барчуком. Черт знает кем!

Когда к нам пришел дядя Косенков, новый папин начальник, мама тоже случайно вспомнила, .гго папа когда-то пас коров.

— Да-а, в его годы я уже был на «ты» с лопатой и умел держать пастуший бич, — сказал папа. — А ты что умеешь?

— Клянчить деньги на мороженое, — ответила за меня мама, хотя я не просил ее об этом.

— Просто не понимаю, — продолжал папа, — откуда в нашей работящей семье растет белоручка?

— А кто понимает? — сказал Косенков. — Вот вчера приходит ко мне мой оболтус и говорит: «Старик, подбрось мне четвертной, хочу хильнуть до парикмахера».

— Хильнуть! — сказала мама. — Милый лексикончик!

— «Позволь, — отвечаю я, — насколько мне известно, на такое дело за глаза хватит пятерки». А он говорит: «'Старик, не жмись, я делаю сложную укладку, и за нее берут минимум четвертной».

— Пришел бы я к своему батьке насчет укладки, — сказал папа, — он бы мне уложил! Он бы мне так уложил по одному месту, что у меня бы оттуда два дня искры сыпались!

Я прыснул со смеху.

— Ему смешно, — сказал папа, кивая на меня. — А что ему горевать? Вот поедет он завтра в лагерь, будет целое лето гонять мяч.

— Мой оболтус тоже слез не льет. Живет как у Христа за пазухой.

— Неправильно мы воспитываем своих детей, — сказал папа, — с детства не приучаем к труду. Вот, помию я, бывало, спохвачусь спозаранку с лавки, накину на плечи рваный кожушок...

И папа опять начал рассказывать про пастьбу коров. Дядя Косенков тоже вспомнил, как он мальчиков сучил дратву, и как расклеивал театральные афиши, и как выучился грамоте у маляра в мастерской, где написал первую вывеску;

ШЬЕМ ЧУВЯК И БАБУШ

из

СТАРЫХ ФЕТРОВЫХ ШЛЯП ЗАКАЗЧИКА

Утром я уехал в лагерь, чтобы, как говорит папа, без хлопот и забот целое лето гонять мяч. Я не знаю, как живется у Христа за пазухой. Но мы жили хорошо. Я стал чемпионом лагеря по бегу с закрытыми глазами в мешках. Меня приняли в команду вратарем. А на сборе железного лома мне и вовсе повезло. Я притащил железную кровать с бомбошками, и она весила больше, чем восемь ржавых керосинок Таньки Сабантеевой. Понятно, что так жить можно.

Однажды начальник лагеря Вадим Герасимович сказал нам в столовой после обеда:

Ребята, вы знаете, что нашему лагерю были выделены три коровы. Это для того, чтобы вы могли пить ежедневно свежее молоко. Коров пас сторож Федор Кузьмич. Вчера его свезли в больницу, и животные остались беспризорными. Не возьмете ли вы над ними шефство, ребята? Если каждый из вас всего пару часов в неделю попасет коров, мы выйдем из положения.

Тут встает наша знаменитая задавака, будущая фифа на высоких каблуках, несчастная Юлька Пар-мачева и говорит, что она с детства боится коров. Она не хочет никого пасти. Она хочет стать артисткой и будет лучше участвовать в кружке художественной самодеятельности.

Все ребята, понятно, на нее зашикали. Я вспомнил про папу, встал и сказал:

— Мой папа спозаранку каждый день пас коров. Ему не было стыдно. А Юльке стыдно. А вот пить молоко ей не стыдно!

Юлька заверещала не своим голосом, что она не будет пить молоко. Дома мама дает ей за каждый стакан молока два рубля — и то она це пьет. А здесь она не притронется к стакану за десять миллионов рублей! Опять поднялся шум, и я закричал:

— Запишите меня на пастьбу первым!

И тут все сразу захотели записаться, потому что боялись, как бы Федор Кузьмич не выздоровел раньше срока и те, кто будут последние в списке, вовсе не попадут на пастбище.

Со следующего Дня мы начали пасти коров. Я первый погнал их на пастбище. Я сделал дудочку и играл на ней, чтобы им было весело во время еды. Иногда я сам срывал траву и с рук кормил Анюту — белую корову с желтым пятном на боку. Пятно было похоже на Африку, которая нарисована на географической карте. Анюта медленно жевала траву, громко хрумкала, пускала слюни и смотрела на меня блестящими и добрыми, как у жены Косенкова, глазами. И я думал, как обрадуется папа, когда узнает, что и я спозаранку взял бич.

Папа и мама приехали к нам в родительский день. Мама осмотрела меня с ног до головы и даже заглянула в уши. Папа сказал:

— Ну, как живем-можем?

— Живем ничего. Я теперь лагерный чемпион по бегу в мешках.

— Это, понятно, для семьи большая радость, — сказал папа. — Какие еще имеются достижения?

— Знаешь, какую я кровать нашел!

— У тебя не было кровати? — испугалась мама. — Ты спал на полу?

— Нет, мы железный лом собирали.

— И ты тащил на себе большую кровать? Отец, ты слышишь, как они отдыхают?

— Мама, — сказал я, — учтите, что железный лом — это хлеб для домен!

— Хорошо, мы учтем, — сказал папа. — Что вы еще делали?

— Вскопали грядки на огороде.

— А зябь вы <не поднимали?! — рассердился папа. — Фекалии на поля не вывозили?

— Теперь мне все ясно, — сказала мама. — Они не отдыхают. Они выполняют планы. То-то, я вижу, на нем лица нет!

— У меня есть лицо, — сказал я.

— Предположим, есть, — сказал папа. — Чем вы еще занимались?

— Я пас коров.

— Коров! Господи! Что это, пионерский лагерь или трудовая колония?! — закричала мама. — Тебя сюда послали по приговору суда?

— Я сейчас им устрою веселую жизнь! — сказал папа.

— Устрой, устрой им веселую жизнь! — закричала мама.

— Папочка, милый, — сказал я, — ты же сам спозаранку…

— Что ты там мелешь, что спозаранку?.. Ты пас коров спозаранку.

— Ладно, — сказал папа, — не занимайся демагогией. Мал еще для этого. Где ваш начальник?

И, как назло, из кухни вышел Вадим Герасимович.

— Что здесь творится? — подступила к нему мама. — Посмотрите, на кого он стал похож! Одни кожа да кости!

— По-моему, он поправился, — сказал начальник.

— Это по-вашему. А я говорю: «а нем лица нет! Вадим Герасимович вынул записную книжку, полистал страницы и сказал:

— Вот смотрите: Петя Васюков набрал полтора кило!

— Это что — средние цифры? — спросил папа. — Взвесили всех пионеров и лагерных поваров и вывели среднюю?

— Повара и начальник, понятно, прибавили в весе, — сказала мама.

Вадим Герасимович покраснел и спросил:

— Извините, я не совсем понимаю, о чем идет речь?

— О том, — сказала мама, — » что я посылала сюда сына не затем, чтобы он таскал кровати, швеллерные балки и пас ваш скот!

— В мэтэфэ мой сын может работать и без вашей помощи, — добавил папа.

— Папочка, я сам первый записался, — тихо сказал я.

— Первый, второй, пятый, десятый, а это безобразие! — крикнул папа. — У вас, наверно, в канцелярии не протолкнешься от чиновников, а пасти скот должны дети! Бить за это мало!

Я больше не мог слышать этих криков и тихонько побрел вон из лагеря. Я вышел на луг и наткнулся «а Юльку Пармачеву. Она сидела на траве, и на голове у нее был венок… Она с рук кормила Анюту. Я тоже сорвал пук травы и хотел дать Анюте, но Юлька сказала:

— Иди отсюда, оратор. Сейчас не твоя очередь! Понятно, за такие слова можно было дать Юльке

по венку, но я не стал с ней связываться. Я пошел обратно в лагерь. Здесь меня уже искала мама. Прическа у нее была растрепана, На лице стоялц красные пятна. У папы дергалась верхняя губа. Они поцеловали меня на прощание. Когда они уехали, я даже немного обрадовался. Я пошел в столовую. По дороге меня нагнал Вадим Герасимович.