Генерал Снесарев на полях войны и мира - Виктор Будаков

Любопытен ход разбирательства этого письма 21 мая. Троцкий, Бонч-Бруевич, Антонов-Овсеенко — это «товарищи», они не очень обременяют себя нравственными вопросами. Но и боевые товарищи — Потапов, Болховитинов — тоже не поддерживают. В дневниковой записи от 21 мая об этом совещании такие строки: «В 4 часа состоялось заседание ВВС. Сначала очередные вопросы предлагал Леонид Митрофанович… Затем появилось много железнодорожников во главе с Невским… Железнодорожники уходят — и мой вопрос. Троцкий читает, как будто немного озадачен или недоволен, я развиваю мои тезисы, немного расширяя рамки и уединяя будущую армию. За мною говорит Бонч-Бруевич, что надо немцев считать главными врагами. Карл Иванович… находит возможным снаряжать лёгкие отряды с подходящим военным руководителем… Я быстро поддерживаю его… Начинает говорить Антонов, говорит умно и дельно, чисто по-военному: “Единство фронта, трудность разграничить, элемент партийности в самом вопросе”. Я поворачиваю в область нравственной платформы, но чувствую, что совершенно одинок: “товарищи” поддержать меня не могут, а товарищи предали; Ник. Мих. Потапов накануне говорил, что это дело нас не касается, Болховитинова я просил, Бонча что-то говорил, как-то само собою вопрос снялся с рассмотрения. Троцкий всё же что-то говорил о компромиссе, о решении на месте. (Троцкий вполне понимал, что никакого компромисса быть не может, и на месте ничего в этом смысле решить нельзя, но почему он не категоричен, как всегда? У него жена Наталья — дочь донского казака. Пусть вторая, но с нею он прожил до почти невероятного мексиканского конца. Впрочем, родство с казаками едва ли имело для него значение. Изготовил же он изуверский приказ № 100 — по Вёшенскому восстанию! — Авт.) На душе у меня неважно, но я своё дело сделал, бумага была рассмотрена и не сказано ни “да”, ни “нет”… Тоска страшная… Правильно ли я сделал, на верный ли стал путь? Я полон сомнений… Ехать не хочется…»

3

Но 26 мая он уже в Царицыне. Едут вместе с ним фронтовые сотоварищи Носович, Ковалевский, Чебышев — племянник великого математика. Недолгая утренняя остановка на станции Серебряково (Михайловка) — первая встреча с Мироновым и его боевыми сотоварищами, которые называют себя военной коллегией, тройкой, что для Снесарева звучит внове, ещё не привычно.

Миронов, из казаков Усть-Медведицкой станицы, докладывает о разбросанности сил, отсутствии сборных пунктов, об удручающей дисциплине и малой сознательности красных «дружин», готовых каждому новому начальнику выразить шумное недоверие. Вне всякой связи с предыдущим сообщает, что его голова осуждена, то есть приговорена, кадетами. Видимо, это заставляет его переживать, хотя, знать бы ему, что после обвинительных писем в адрес революции его действительно лишат головы, но кадеты здесь будут ни при чём. С казаком-командиром справится, а вернее, расправится Троцкий, многопоспешавший, многоуспевавший. (Так, в июне 1918 года, когда Снесарев будет выстраивать оборону Царицына, именно по настоянию Троцкого расстреляют «за контрреволюционные действия» адмирала Щастного, весьма дельного морского военачальника, который после Брестского мира сумел провести значительную часть Балтийского флота из Гельсинфорса в Кронштадт, не потеряв при этом ни одного корабля).

Впечатление Снесарева о Миронове фиксирует дневник того же дня: «Наблюдательный пункт артиллерии понимает как холмик, с которого лучше видать. Словом, темнота порядочная, но всё же что-то делает… Я даю указание, как выправить слишком прижатое к реке расположение, наладить связь… Он не то соглашается, не то пробует оспаривать, но, главное, у него нет ни почвы, ни веры. Всё это народ кормящийся или развлекающийся и очень редко искренний. Но часто тёмный работник… Дело выходит гнилым и надежд мало».

В полдень Снесарев и его штабная команда прибывают в Царицын, поезд встаёт на запасной путь. Первое, что бросается в глаза: дождь, грязь, красный флаг над вокзалом.

Снесарев уже был осведомлён, что горделивый флаг над вокзалом — отнюдь не свидетельство крепости новой власти. Вокруг Царицына смыкалось кольцо, в город стекались беженцы из районов, занятых немцами. В царицынской большевистской парторганизации состояло около полутора тысяч человек. Издавалась газета «Борьба».

Были активны эсеры. Наряду с царицынским Совдепом существовали городская дума, продовольственная управа.. Бульвары затоплялись гуляющими, музыка томила и веселила, в витринах магазинов была разложена всяческая снедь — от кетовой икры до заморских ананасов; повсюду — торжество спекуляции. О том, чтобы помочь голодающей стране, мало кто думал. На станции стояли составы с хлебом, но отправлять их не торопились. Бои разворачивались в десятке километров от Царицына. Украинские части, анархически настроенные и нередко «усиленные» многопогулявшими бандами, при переходе на территорию России надлежало расформировывать и разоружать, что с ходу исполнить не удавалось. Таких «войск» было ни много ни мало около 200 эшелонов — они спали и видели, как разгромить и разграбить Царицын. Банда атамана Петренко объединилась с «сибирскими анархистами» и 12 мая открыла по городу пулемётный огонь; против них выдвинулся бронепоезд «Большевик». Мятеж был подавлен. Но мелкие и совсем мелкие мятежи — всех против всех — не прекращались ни на день.

А Волга — «простор и роскошь». Снесарев стоял на берегу, видел песчаный левый берег, вспоминал своё служебное путешествие по Волге и думал о Волге, исторически столь великой в судьбах племён, народов и его народа — русского. Нижний Новгород, Самара, Симбирск, Казань, Царицын, Астрахань — какие исторические завязки, драмы, походы, победы-поражения!

В девять вечера — заседание штаба обороны. Председательствует С.К. Минин. Вопросы о прирезке к округу дополнительных территорий: Астраханской губернии, части Самарской, западного побережья Каспийского моря с Баку, о взаимном сближении специалистов, об упразднении военной коллегии Е.А. Трифонова. В дневнике читаем: «Председатель Минин — несомненное дарование, привычка, осторожность, воля. Он с места берёт удачный тон и ставит вопросы на деловую точку. Говорит ещё Ерман, малый неглупый, но легче лёгкого… Остальные слушают, трудятся, исполняют. Безлюдие несомненное. Я говорю краткую речь, кое-где подогревая слова, осторожно и осмотрительно… такая аудитория для меня впервые: в шапках, курят, говорят, входят…»

Встречались ли в Царицыне Трифонов и Снесарев? Здесь уместно сказать о двух братьях Трифоновых, из донских казаков, которым по военной надобности пришлось бывать и в Царицыне. В «Отблеске костра» писатель Юрий Трифонов приводит запись — телеграмму отца В.А. Трифонова от 17 мая 1918 года. Тот, сначала, побывавший в Тихорецкой и предотвративший кровопролитие, встав на сторону местного Совета в его споре с Сорокиным, сообщает о своей поездке и предлагает должные, на его взгляд, меры, а далее: «Думаю дождаться Снесарева. Сообщите, когда он выехал, где находится в настоящее время. В Царицыне нужно создать окружной и оперативный центр, объединив организации Снесарева и Центроюга, эвакуированного из Донецкого бассейна…» 26 мая Трифонов прибыл в Москву, а Снесарев — в Царицын.