Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - А. Сахаров (редактор)

Характерна реакция Александра II на недовольство крестьян экономическими условиями реформы — уменьшение наделов и высокие повинности и выкупные платежи за них. Выступая 15 августа 1861 г. в Полтаве перед крестьянскими старостами, он категорично высказывал свое отношение: "…ко мне доходят слухи, что вы ожидаете другой воли. Никакой другой воли не будет, как та, которую я вам дал. Исполняйте, чего требуют закон и Положение. Трудитесь и работайте. Будьте послушны властям и помещикам». Пятнадцать месяцев спустя самодержец произнес похожую речь на собрании крестьянских представителей, которая затем была прочитана во всех уездах, она положила конец ложным надеждам. Не насторожило Александра II и беспокойство министра финансов, который неоднократно докладывал о тяжести выкупных платежей для крестьян и обременительности бюджета непроизводительными расходами, в первую очередь военными. Так, во всеподданнейшем докладе 16 сентября 1866 г. Рейтерн отмечал: «Затруднение, с которым поступают выкупные платежи, в некоторых, по крайней мере, случаях происходит от того, что эти платежи превышают средства крестьян…» Никакой реакции не последовало, меры приняты не были. Жесткость позиции монарха органично уживалась с патриархально-сентиментальным отношением к народу: «Вы мои дети, а я вам отец и молю Бога за вас, так же как и за всех, которые, как и вы, близки моему сердцу», — говорил он в другой речи, перед депутацией старообрядцев 17 апреля 1863 г., обратившихся с адресом к царю-освободителю. Великий акт отмены крепостного права не поколебал традиционного отношения российских самодержцев к народу, видевших в нем источник сил и средств для усиления монархии, укрепления и расширения империи, ее величия.

Распространившаяся в наши дни идеализация российских монархов (и Александра II, в частности), как и в советское время огульное порицание их деятельности, не имеет научных оснований. Воспринимать Александра II как благодетеля своего народа, дарующего ему освобождение с землей, так же ошибочно, как отрицать его огромную роль в деле отмены крепостного права в России, в деле, к которому пытались приступить, но на которое не могли решиться его предшественники на российском престоле в течение 100 лет до 1861 г. В дате «19 февраля» увековечено и бескровное падение крепостного права в России, и имя Александра II (в этот день занявшего престол) как царя-освободителя. Д. А. Милютин, один из образованнейших и компетентных людей этого царствования, бывший 20 лет бессменно военным министром, писал в воспоминаниях: «Не в одной России, а во всей Европе великая государственная мера 19 февраля 1861 года произвела глубокое впечатление. Заявления высокого сочувствия к этой мере и лично к императору, освободившему десятки миллионов людей из рабства, раздались официально в английском парламенте, в берлинском ландтаге, даже в итальянском собрании представителей, несмотря на то что между туринским и петербургским кабинетами тогда были прерваны дипломатические сношения».

Довольно распространенное деление царствования Александра II на «эпоху реформ» и «наступление реакции» (после 1866 года) страдает прямолинейностью и упрощенностью. Компетентный, умный и тонкий наблюдатель тех событий А В. Головнин. человек из ближайшего окружения Константина Николаевича, в письме А. И. Барятинскому 15 (27) февраля 1861 г., в первые дни отмены крепостного права, писал: «Отныне он (Александр II. — Л. 3.) приобрел себе бессмертие». И несколькими строками ниже выражал беспокойство: «…будет ли государь продолжать употреблять в дело лица, которые решались открыто признавать себя врагами этой великой реформы, как Муравьев, Долгоруков и Тимашев. „…“ Я помню, как однажды я писал графу Киселеву в Париж (русский посол во Франции. — Л. 3.), что генерал Муравьев станет Аракчеевым настоящего царствования. „…“ Император имеет бесконечно более ума и знания, чем Myравьев; он добр и желает блага России; но у Муравьева более хитрости, коварства, и со всем этим он эгоист, злой и одарен бесстыдством. Нет ничего удивительного, если он скоро станет всемогущим, так как теперь он уже слишком могуществен». Прогноз Головнина сбылся, хотя это был не Михаил Муравьев, а Петр Шувалов, и после 1866 г. («Петр — по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй» — из эпиграммы). Однако и в первые месяцы провозглашения великого акта то, чего опасался Головнин, произошло и даже превзошло его опасения. Ближайший сподвижник Муравьева в борьбе против деятелей реформы, автор контрпроекта на труды Редакционных комиссий во время их обсуждения в Главном комитете, составленного по заказу Муравьева и Долгорукова, П. А. Валуев назначен министром внутренних дел, а прежние руководители, С. С. Ланской и Н. А. Милютин, получили отставку в апреле 1861 г. Таким образом, реализация крестьянской реформы и подготовка земской попали к главному оппоненту автора концепции только что принятых «Положений 19 февраля» Н. А. Милютина — Валуеву. В 1861 г., в первый год свободы, Александр II сделал неожиданные назначения и по Министерству народного просвещения. Новый министр адмирал Е. Ф. Путятин, привыкший командовать кораблями, и попечитель Петербургского университетского округа боевой генерал Г. И. Филиппсон, известный участием в Кавказской войне, за несколько месяцев своего не только реакционного, но и нелепого управления фактически дали толчок студенческому движению, впервые так громко и сильно заявившему о себе в России.

Созданный Александром II в ноябре 1857 г., одновременно с началом гласной подготовки отмены крепостного права, Совет министров вовсе не стал кабинетом. Полностью послушный своему председателю — монарху, он созывался только по его распоряжению, в его кабинете, заседания не протоколировались, нередко прерывались, если Александр II уставал или ему становилось неинтересно. Идея единого правительства не состоялась. Напротив, по меткому выражению Валуева, Александр II придерживался в своей деятельности политики «немыслимых диагоналей», что приводило к противоречивости, непоследовательности действий правительства и грозило опасными последствиями.

Либерализм Александра II в крестьянском вопросе накануне отмены крепостного права сочетается с его самодержавной неприязнью к нарождающейся гласности, к инакомыслию, с готовностью поставить преграду «необузданности нашей литературе, которой давно пора было положить узду», как он выскажется в 1859 году. И это не было вспышкой минутного раздражения. Внутреннее неприятие «наших собственных либералов и мнимых прогрессистов» прорывается наружу в его резолюциях, инструкциях, письмах.

Генетическая связь царя-освободителя со своими предшественниками на российском престоле проявляется и в представлении о незыблемости, неограниченности самодержавной власти в России. Даже родные братья остаются верноподданными. В письме к великому князю Константину Николаевичу 18 (30) марта 1859 г. Александр II выговаривал по поводу случившейся служебной размолвки: «Ты и брат Николай, вы оба служите мне, и ваше дело состоит в том, чтобы друг другу помогать, а не ссориться». На пути к осуществлению общегосударственной задачи — отмены крепостного права — он своей волей, своим самодержавным словом вынуждал к принятию необходимых решений Секретный и Главный комитеты, подавляя оппозицию крепостников. Но точно так же, как полновластный самодержец, он закрыл либеральные Редакционные комиссии неожиданно для их членов, собравшихся на свое очередное заседание. Более того, иногородним было предложено покинуть Петербург.

Если говорить об убеждениях Александра II, то это прежде всего относится к его вере в самодержавную монархию как лучшую и наиболее органичную для русского народа форму правления. Тому есть много свидетельств. В письме к папе римскому Пию IX 1859 года Александр II с укором и сожалением отзывается о короле Прусском (родном и любимом дяде по матери): «Он боялся конституции, которую имел слабость допустить». Осенью того же года Александр с гневом и раздражением реагирует на всеподданнейшие адреса дворянства, в равной степени либеральные и реакционные, содержащие намек на конституцию. Особенно ярко его взгляд выражен в беседе с прусским послом О. Бисмарком в Петербурге 10 ноября 1861 г., на вопрос которого о возможности в России конституции и либеральных учреждений Александр II сказал: «Во всей стране народ видит в монархе посланника Бога, отеческого и всевластного господина. Это чувство, которое имеет силу почти религиозного чувства, неотделимого от личной зависимости от меня, и я охотно думаю, что я не ошибаюсь. Чувство власти, которое дает мне корона, если им поступиться, образует бреши в нимбе, которым владеет нация. Глубокое уважение, которым русский народ издревле, в силу прирожденного чувства, окружает трон своего царя, невозможно устранить. Я без всякой компенсации сократил бы авторитарность правительства, если бы хотел ввести туда представителей дворянства или нации. Бог знает куда мы вообще придем в деле крестьян и помещиков, если авторитет царя будет недостаточно полным, чтобы оказывать решающее воздействие». Аналогичный взгляд высказал Александр II спустя два года в беседе с П. А. Милютиным накануне его отправки в Польшу в 1863 г. Самодержец сказал: для того чтобы «восстановить у поляков сейм и конституционную хартию, он обязан созвать Земский собор в Москве или Петербурге, а между тем он находит, что русский народ еще не созрел для подобной перемены». Причем он относил это не только к «простому народу», который считал «самым надежным оплотом порядка в России», но и к высшим классам русского общества, которые «не приобрели еще той степени образованности, которая необходима для представительного правления». Те же доводы повторил он предводителю дворянства Д. П. Голохвастову в 1865 г.