Настоящая фантастика – 2013 (сборник) - Андрей Бочаров

Тщетно. Он не смог сделать ни полшага. Тупо уставился на стену, как на собственную надгробную плиту. Почувствовал, что значит оказаться запертым. И только потом узнал в пустотнике рикшу, которого оставил умирать в Могильном тупике. В отличие от других игрушек рикша улыбался ему из своей безжизненной неуязвимости. Правда, эта улыбка выглядела слегка натянутой.

Из-за поворота падал свет. Твердолобый сунул в карман Компас, сделавшийся бесполезным, и двинулся навстречу судьбе, какой бы та ни была.

Постепенно его взгляду открылось место, где заканчивалась (или начиналась – смотря откуда и куда идёшь) раковина пустоты. И опять странность: это место было необъяснимо огромным и здесь уже представлялись иллюзией пройденные витки опутавшей его спирали. Низкий свод напоминал изъеденную червями деревянную поверхность или некую карту.

Свет исходил от огромного существа, сидевшего за столом в глубине пустоты. Судя по всему, существо спало, положив голову на руки. Длинные спутанные волосы казались розовыми от сочившегося сквозь них багрового света, но это были седые и почти прозрачные волосы древнего старика.

Несмотря на умиротворенность и полную тишину, даже спящий Куклодел – Твердолобый решил больше не обманываться на сей счёт – внушал страх и тревогу, как и положено одному из хозяев тверди. И не меньший страх внушали предметы, рядами стоявшие в пещере, отчего последняя напоминала дешёвую ночлежку для пустотников где-нибудь в Лимбе. Однако, приблизившись, Твердолобый убедился, что всё обстоит гораздо хуже – по крайней мере, для него.

Колыбели.

Это были колыбели. Но не только. В некоторых из них лежали игрушки – далеко не младенцы. То ли незаконченные, то ли отслужившие свой век, то ли приготовленные к обновлению. Их нагота была предельной и отвратительной. Гибкие трубки и шланги торчали из отверстий тела и тянулись куда-то в темноту. Кое с кого была снята кожа. У одного существа – явного нигредо по формам и пропорциям – был вспорот живот, отсутствовали внутренности, а глазные яблоки были вынуты из глазниц и закреплены при помощи хитроумного приспособления на некотором расстоянии от лица. Твердолобый мог бы поклясться, что зрачки выпотрошенного нигредо следили за ним, пока он проходил мимо. Но больше ничто не шевельнулось.

Кроме того, здесь были и пустые колыбели. Рядом с ними лежали инструменты посмертной или дожизненной пытки. Кожаные ремни, двойные шипы, похожие на раскрытые птичьи клювы, полые рёбра наконечников, резиновые кишки, усеянные мелкими зубьями языки, бронзовые пауки и сотканные ими прозрачные покровы…

Несмотря на усталость и ступор, Твердолобый почувствовал зловещую иронию, заключённую в этой картине. Здесь было всё, о чём шёпотом рассказывали друг другу бродяги тверди – и многое другое, – но разве о таком возвращении он мечтал и разве был похож окружавший его стылый кошмар на райские видения, на средоточие покоя и счастья, каким грезилась ему Колыбель?

Куда привёл его шарик вместо сердца, жертвоприношение в Церкви Говорящей Рыбы, мёртвые часы, украденный Компас? В зáмок Спящего, куда же ещё. И даже Карбон не обманул. Возможно, кто-то выиграл пари, поставив на нигредо, но он не мог оценить этого. Неумолимая сила тащила его дальше.

Теперь он ничем не отличался от куклы, за которой пришёл сюда. И ему открылась окончательная неутешительная истина: они оба двигались не потому, что хотели и выбирали, а потому что таким было вложенное в них свинцовое предназначение – вместе с понятием о безвозвратно уходящем времени, ложной памятью о Колыбели и способностью ломать твердь.

21. Куклодел

Разбуженный его шагами и дробным топотом проводника, Куклодел медленно поднял огромную голову. Опутанная волосами, словно коконом, она напоминала состарившееся кровавое солнце пустотников в ореоле медленно истекавших из неё лучей. Свечение было тусклым, но всё равно Твердолобый не мог смотреть на создателя прямо; его ослеплял не свет, а сила, что преодолевала волю изгнанника или, возможно, заблудшего беглеца.

Жутким голосом, похожим на скрежет камня и шум обвала, хоронящего очередную пустоту, и так, словно задремал лишь ненадолго и они расстались каких-нибудь четверть квадранта назад, Куклодел произнёс:

– А, вот и ты, малыш… Иди к папочке. – И раскрыл ладони, каждая из которых была размером с колыбель.

Твердолобый до последнего мгновения надеялся, что хозяин обращается к кукле-проводнику.

Но он ошибался.

Дарья Зарубина

Мираклин

– Давай же, парень, – сквозь зубы зашипел Адам. – Нам пора убираться отсюда.

Эйб повис на руке тряпичной куклой, и Адаму пришлось ухватить его за шиворот и крепко тряхнуть, чтобы снова начал перебирать ногами.

Ощупью пробираясь по полутёмным портовым трущобам, Адам старался выбирать улочки темнее и глуше. Раз или два хозяева здешних мест, принимая Эйба за перебравшего гуляку, пытались потолковать с ними по вопросу неожиданных капиталовложений. Но всякий раз, осознав свою ошибку, торопливо убирались восвояси, предоставив джентльменам самим расхлебывать свою кашу. Адам не боялся лихих портовых парней. Может, потому, что в нём мало осталось от джентльмена. А может, из-за того, что страх, который мог бы остановить его, остался далеко позади – в чистой маленькой лаборатории отцовского дома в Мэйдстоне – в том самом доме, где некогда был магазинчик миссис Перкинс. Магазинчик, куда, по слухам, некогда заходила за сахаром сама Френсис Киддер. И единственным страхом, который гнал сейчас Адама по дуврским дышащим гнилью закоулкам, было видение качающейся пеньковой петли.

По телу Эйба прошла едва заметная дрожь, из горла вырвался стон. И Адам зажал ему рот.

– Держись, братишка, – шепнул он. – Не смей сдаваться сейчас.

Адам втолкнул Эйба в тёмную нишу. Рядом тотчас вспыхнул яркий свет. Открылась расшатанная дверь кабака, наружу вывалился подвыпивший матрос в компании ярко раскрашенной девицы. Шёл сорок шестой год. Война окончилась, но морячок, видно, не заметил этого – он нагло оглядел Адама с головы до ног, стряхнул с руки хихикнувшую девку и, широко ставя ноги в грязных военных ботинках, направился к нему. Синий необъятный клёш на мгновение прильнул к ноге матросика, намекнув Адаму – у этой птички найдётся пёрышко.

Адам видел много птичек – морских и сухопутных. Видел через внимательное око пулемётного прицела. Видел, как, несмотря на свои пёрышки, винтовки, кительки и шинельки, они падали в весеннюю грязь, безропотно подставляли лица под клювы падальщиков, отдавали мародерам казённые вороные сапоги.