Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов - Мао Дунь

Инь подняла заплаканные глаза и с опаской огляделась:

— Только, пожалуйста, никому не говорите, матушка! Его сегодня убили, он поднимался на гору вместе с японскими дьяволами…

— Вот как! — изумилась Чжан Эр-нян. Потом покачала головой. — Что-то мне не верится. Как ты его узнала?

— Я еще с горы его увидела, только не знала точно, он ли это. Когда ополченцы рассказали, что убили кривого китайца, у меня разом пропали все сомнения. Сами посудите, одноглазый, в клеенчатом дождевике и бамбуковой шляпе. На острове одноглазых больше пет.

Инь опять зарыдала.

Чжан Эр-нян подошла к двери, плотно ее закрыла.

— Дурная голова, раз так вышло, чего же слезы лить! Тварь, а не человек был у тебя мужик! Дом сожгли, дочь опозорили, загубили, а он вместо того, чтобы мстить бандитам, стал им подсоблять. Разве ж это человек?! К такому подлецу ни у кого не должно быть жалости, даже у тебя. Он знал, что ты с детьми бежала сюда, так нет, не подумал о том, как уберечь вас, а взял да привел этих дьяволов! Не было у него ни капли совести! Поверь мне, счастье твое, что его убили.

Покорно выслушав Чжан Эр-нян, Инь с грустью сказала:

— Как же мне одной жить? Ведь детей целая куча!

— Не твоя это забота. Всем миром тебе поможем! Идем получать награду!

Чжан Эр-нян чуть ли не силой потащила за собой женщину.

На улицах трещали хлопушки. Дети Инь стояли возле дома и радостными, изумленными глазами следили за торжеством. Они даже не заметили, как в двух шагах прошла их мама.

1939

Ша Тин

УБИЙЦА

Тяньбин[138] с переломанной ногой, точно шелудивый пес, доживал в храме Ваньемяо свои последние дни.

Храм стоял на холмистом месте, где арык семьи Му соединялся с оросительным каналом. Маленький, величиной в две квадратных сажени, с белыми стенами, крытый черной черепицей, храм по виду напоминал дот.

Холм тянулся на пять-шесть ли. Когда-то здесь промывали золото и жизнь кипела ключом. В те времена и был построен храм. Теперь вокруг него не видно было конусообразных корзинок[139] и не слышно ударов врезающейся в землю кирки, похожей на журавлиный клюв. На земле виднелись лишь бесчисленные обвалившиеся выработки. Вокруг стояла мертвая тишина. Едва тяньбин вернулся с фронта, отец выгнал его из дому: он уже знал о гибели младшего сына.

Старик грубо ругался и сыпал проклятиями. Он не верил клятвам старшего сына и не хотел сжалиться над его увечьем, словно тот и впрямь был убийцей своего брата.

Только мать сочувствовала бедняге. Время от времени она украдкой приносила ему чего-нибудь поесть и терпеливо уговаривала своего «старого черта» смягчиться. Однако, навещая сына, старуха постоянно что-то бормотала и вздыхала, и от ее вздохов еще сильнее сжималось сердце тяньбина.

Как-то под вечер, глотая принесенную матерью еду, тяньбин прислонился спиной к стене и всхлипнул: «Вам нужно, чтобы я признал себя убийцей?» Потом он зарыдал и отказался от унизительных подачек. С тех пор и начал просить милостыню.

Сейчас родные совсем забыли тяньбина. Однако несколько лет назад он играл в жизни семьи значительную роль, хотя и не такую важную, как младший сын. Братишке было двадцать четыре года. Он проучился несколько лет в начальной школе и после женитьбы редко брался за мотыгу, тратя большую часть времени на то, чтобы выучиться у своего тестя медицине.

Отец возлагал очень большие надежды на будущего врача. Несколько неудач в торговых делах лишили старика веры в свои силы, да он и понимал, что из крестьянствования проку не будет. Ежедневно напиваясь, он проклиная свою судьбу. Этот торговец лесоматериалом имел еще двух сыновей, но они были очень малы. Поэтому работа в поле целиком легла на плечи старшего сына.

Он был трудолюбив; казалось, его интересовала только работа. А когда выдавалось свободное время, он тут же, в поле, засыпал или сидел безмолвно где-нибудь в сторонке. За его покладистый характер местные задиры прозвали его «дурнем». Однако мало кто называл его так в глаза: он был лишь немного простоват, да и только…

Это случилось весной тысяча девятьсот двадцать пятого года. Однажды ночью скончалась в трудных родах жена старшего сына. Это были первые роды после нескольких лет их совместной жизни. Старик словно взбесился; он кричал, что больше не может давать сыну денег, так как тот их зря транжирит.

Однако на следующий день все-таки наскреб денег и велел сыну заняться похоронами жены. Старик всегда сомневался в умственных способностях старшего сына, поэтому отправил с ним в город молодого врача. Братья быстро управились с основными делами. Они дали заказ на постройку часовенки и пригласили двух даосских монахов. Оставалось лишь закупить мелочи, вроде масла и вина. С этим мог справиться и старший сын.

И вот у дверей дома, где жили монахи, младший брат договорился со старшим о месте встречи и побежал в ямынь читать объявления.

Старший брат поправил на плечах куртку и отправился на многолюдный рынок. Однако на перекрестке, около башни, его окружило несколько человек, насильно вербующих в носильщики.

— Господин, у меня дома покойница! — вырываясь, запротестовал он.

— Не двигаться!

— Правда, покойница дома лежит! Пойдемте, сами увидите!

Но люди в серой одежде вовсе не стремились убедиться в его правдивости. Они схватили его, связали одной веревкой вместе с другими крестьянами и повели к храму с красными колоннами, где держали под стражей завербованных носильщиков. В главном зале уже сидело десятка два-три крестьян. Его младший брат тоже был там. Обхватив колени руками, он сидел, подняв голову, и лицо его выражало крайнее возмущение. Увидев молодого человека, старший брат невольно вздрогнул,