Серые земли-2 (СИ) - Карина Демина

— А ты?

— Я… — Гавриил поднял взгляд. — А я боялся.

И об этом рассказать не выйдет. Страх разный.

Холодный, как поземка, которая до самого порога метет и следы заметает. И поздние гости долго топчутся на пороге, сбивая с сапогов налипший снег. Они щурятся, дышут теплом и трут ладонями раскрасневшиея щеки.

— Подай гостям выпить, — велит Валдес, и Гавриил несет тяжеленный ковш с медовым взваром. А Валдес спешит забрать тулупы… он весел и шумлив, но это — ложь.

И надо бы упредить людей.

Трое ведь. Военные, по всему видать, глядишь, и управились бы, но… язык прикипает к небу, а Валдес лишь головою качает укоризненно: мол, что это ты такого выдумал…

Страх тягучий, как тесто, которое мать мнет, выминает. И тонкие нити липнут к неуклюжим пальцам ее, тянутся.

Рвутся.

— Сейчас пироги подоспеют… тесто‑то с утреца поставлено, да по такой‑то погоде гостей нету. Вы первые, — Валдес самолично накрывает на стол. И ставит бутыль с малиновою настойкой. — Попробуйте…

Гости пробуют.

Всегда пробуют. И цокают языками, кивают благосклонно, потому как хороша у Валдеса настойка.

Страх горячий, как камни, которые греются на решетке. И Гавриилово дело камни снимать да носить наверх, в постели, чтоб прогрелись они.

В теплой постели засыпать легче…

— Чисто тут у вас, — старший из троицы потягивается, позевывая.

Он заснет.

Нет, Валдес не сыплет в настойку сон — траву, да и еду не сдабривает. Ни к чему оно зимой. Долгая дорога да холод лютый вымотают, а там уж, в тепле да по сытости сами разомлеют гости.

— Чисто, — соглашается Валдес. — Убираемся мы тут частенько. Хозяйка моя дюже порядок любит.

И щерится кривою улыбкой.

Почему никто не почуял опасности? Ладно, иные люди, которым случалось на беду свою останавливаться в трактире, но военные…

Гавриил, дождавшись, когда Валдес спустится на кухню, тот всегда спускался помогать матери с уборкой, скользнет наверх. И до комнаты доберется.

Отворит ее…

— Дяденька…

А больше ничего сказать не успеет.

— Вот ты где, — тяжкая рука Валдеса ухватит за шиворот. — Извините, господин, старшенький мой дурноватый… комнату попутал, верно…

И человек, зевнув, кивнет.

Ему не будет дела ни до Гавриила, ни до трактирщика со всем его семейством. Под вой метели сладко спится…

Страх горяч, как Валдесовы руки.

И красен, как его глаза, которые впотьмах светятся угольями. Гавриил смотрит, не смея отвести взгляд, а в голове одно — сейчас убьют… или не сейчас, чтоб постояльцев до сроку не тревожить, но позже, с ними…

— Дурить вздумал? — спросил Валдес и Гавриила тряхнул, легонько так, но зубы клацнули. — Не надо, Гавря… не заставляй меня делать тебе больно.

И о стенку приложил, с размаху.

Так, что дух вынесло.

С того раза Гавриил три дня отлеживался, только и хватало силенок, что до кухни доползти. Не ел ничего, пил воду холодную. Мать же делала вид, что ничего не замечает. Занятая она… поди попробуй троих разделать, да с умом, чтоб не пропало лишнего…

Евстафий Елисееви закрыл глаза и рукою язву нащупал, как она, притихшая, присмиревшая под медикусовым строгим надзором, не очнется ли от этаких страхов. А ведь думалось, что всего‑то он, воевода познаньский, на веку своем повидал. Выходит, что и не видал ничего толком… и слыхать не слыхивал… и не слыхивал бы с превеликою радостью.

Да отступаться поздно.

Люди… надобно бы статистику запросить по региону… и узнать, кто там стоял из чинов. А может, и по сей день стоит, небось, не так уж много годков минуло. Учинить дознание, выяснить, как оно стало, что люди пропадали, а никто и не слыхивал… или слыхивал?

Приграничье.

Неспокойное место… одного — другого на нежить спишут, про третьего скажут, что с любовницею сбег аль с полюбовником, про третьего еще чего выдумают. Знал Евстафий Елисеевич, как оно бывает. За каждою пропажей не набегаешься.

Но чтоб такое допустить!

Генерал — губернатору докладную составить надобно будет… и ведь ходили слухи… должны были ходить, что неладно на старой дороге… почему не послали кого с проверкою?

Сколько ж людей сгинуло?

— Потом я понял, почему он меня не убил, — Гавриил сидел ровненько, только в стакан вцепился, будто опасаясь, что отбирать станут. — Он… их надо было учить охотиться, понимаете?

Не понимает.

Видать, слишком Евстафий Елисеевич человек, чтобы понять этакое.

— На зверье всякое — это просто… а вот люди… тут надо осторожно… молодые пока их легко подстрелить. Относительно легко, — поправился Гавриил. — Или еще как поранить. Вот он…

— А мать твоя? Знала?

Нехороший вопрос.

Неправильный.

Только Гавриил плечами пожал.

— Знала… она… она мне нож дала. И сумку. Мне тогда уже четырнадцать было… почти… большой…

Большой? Он и сейчас‑то тощенький, дохлый, глянуть не на что, а уж в четырнадцать‑то лет…

…но язва молчит.

А сердце болеть привычное.

— Еды собрала…

Гавриил сам понял, что придется уйти.

По взглядам Валдесовым, которые порой удавалось заприметить… да и не таился Валдес вовсе, ни к чему было. И глядел на Гавриила этак, задумчиво, прицениваясь будто.

По братцам, которые вовсе потеряли край. Прежде‑то они пугали издали, а ныне… норовили подобраться поближе.

Скалились.

Рычали.

И в человеческом обличье норовили пихнуть, подставить подножку.

А однажды и вовсе загнали в самый угол сарая, прижали к стене влажноватой так и держали, вреда не чиня, но и не отпуская. Стоило шелохнуться, и лица их текли, менялись, а в глазах появлялся нехороший такой блеск.

Отогнал близнецов Валдес.

— Хватит уже, — сказал и подзатыльника отвесил, что одному, что другому. — Потерпите. Скоро уже.

С отцом они не спорили, чуяли, что он сильней. А вот Гавриил…

— Ты тоже не стой раззявой, — Валдес и Гавриила затрещиной наградил. — Чему я тебя учил, не помнишь?

Помнит.

Только… спасет ли та наука?

С того случая месяц прошел. Братья притихли, да и сам Валдес тоже будто бы позабыл про обычный свой промысел, и люду, который, как нарочно, в великом множестве прибывал, уезжать удавалось живым. Гавриила это, конечно, радовало, но…

Чуял, неспроста все.

А потом мамка поутру подняла.

— Собирайся, — велела. И сама потянула на кухню. Сумку сунула серую, Гавриил помнил, что отняли ее у молоденького жреца, который, вот дуралей, решил, будто Вотаново слово ему и на Приграничье защитою будет. А если подумать, то где Вотан, а где Приграничье.