Книга отзывов и предисловий - Лев Владимирович Оборин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Удивляет двойное дно лучших его стихотворений, причем второе дно как бы зеркально: оттолкнувшись от возможных интертекстов, мы возвращаемся к первой, будто бы поверхностной интерпретации, которая на поверку больше говорит нашему сердцу. Скажем, разворачивание фантастического мира из бытовой детали в стихотворении «Вафли», отсылающее то ли к «Джуманджи», то ли к компьютерной игре, то ли к сказке братьев Гримм о горшочке с кашей, прочитывается гораздо полнее и благодарнее через призму воспоминания о стихийном детском фантазировании – индивидуальном у каждого читателя, но все же имеющем много общих черт у всех.
Титульные зайцы могут вызвать бог весть какие ассоциации – как мы знаем, «философия зайца» не пустая насмешка, а тема для серьезной конференции, – но как ласковое обращение (например, к тем же детям) работают куда лучше. Обращение к многочисленным поэтическим приемам выдает мастерство – но и восторг оттого, что «это работает». От простой перестановки ударения («Вскрытие замков»), как от копеечной свечи, загорается сюрреалистическая работа; из желания сочинить скороговорку рождается упоение задачей:
Если решила шить – можешь вышить мышейВышить и вшей на плешивых боках мышейМожно вышить и вшей, сидящих на шее мышейМожно вышить немало смешных вещей;Можно вышить пустую тарелку щейИли семечки в семь этажейНу, а если не хочешь – тогда не шей.Есть разные термины для позиции, в которой оказался Илья Дик и многие другие авторы: позиции, когда вещи делаются одновременно с серьезным и несерьезным лицом. Постирония, метамодернизм – наименование не так уж важно: важно принципиальное понимание, что игра – это серьезное дело и что от этого она не перестает быть увлекательной, дурашливой, разнузданной игрой:
у томы ромб сорвался с головыу ромы оторвался тромб,увы.Благодаря такому пониманию, сочетанию литературной умудренности с искренним заявлением своего приоритета на каждое новое открытие этим стихам доступен большой спектр эмоциональных регистров. В том числе нежность («Музыка, когда ты отец» и лучшее стихотворение книги – «Это так»), превосходящая постиронию, прорастающая по ту ее сторону.
Мое мнение об этой книге совпадает с последним словом ее последнего стихотворения[73].
Как стать радиотелескопом
Евгений Стрелков. Сигналы: Стихи 2019–2020. Нижний Новгород: Дирижабль, 2021
В предыдущей книге Евгения Стрелкова «Лоции» есть важный для меня цикл «Троицкий», посвященный известному нижегородскому ученому-радиоастроному. В детстве я завороженно пересматривал фильм Павла Клушанцева «Луна», где показана и работа Троицкого – в том числе создание «искусственной Луны», черного диска. Радиоволны, отраженные от его поверхности, сравнивались с радиоволнами, отраженными от настоящей Луны. Радиоастрономия может использоваться и для поиска сигналов внеземных цивилизаций – и об этом в цикле «Троицкий» поют пирующие астрономы: «Мы возьмем сито помельче / – ажурное сито из оцинкованной жести. / Мы возьмем пыль погуще / – звездную пыль из волос Кассиопеи. / Мы просеем густую пыль в мелком ажурном сите. / Мы найдем зерно инопланетного разума!»
Реприза этих стихов есть и в новой книге:
Здесь искали инопланетный разумв окрестностях Тау-Кита,Ориона и Кассиопеи.Здесь я, понемногу косеяот водки, запивая ее душистой стерляжьей ухойСидел рядом с радиоастрономамиПо-над родной рекой.Прислушивался: те сыпали шифрами, цифрами,Уверяя, что вот этот всплеск,он аномален, он – весть!Сейчас плохое время для приема сигналов. В марте 2020 года прекратил работу проект SETI@home, в котором компьютеры сотен тысяч энтузиастов, образуя подобие коллективного искусственного разума, анализировали уловленные радиотелескопами сигналы. А в декабре рухнула антенна телескопа в Аресибо, грандиозного и символического прибора, напоминающего пустую тарелку: в нее так и не положили пищи богов. То же случилось с полигоном радиоастрономов над Волгой: «И где он, и где полигон? / Атлантида, навсегда нырнувшая в Волгу-Лету. / Как брошенное гнездо / ржавеет пустая ажурная чаша. / А вдруг прямо сейчас депеша / из окрестности Тау-Кита? / А тут – пустота».
Несмотря на это, название новой книги Стрелкова кажется мне жестом надежды.
Все сигналы, которые может уловить телескоп, – из прошлого. Для Стрелкова исключительно важно сохранение памяти – поэтической памяти – о науке прошлого и связывание ее с наукой настоящего. Неудивительно поэтому, что эту книгу открывают стихи о русском агрономе-пионере Андрее Болотове (ему будет посвящено здесь еще несколько текстов).
Ты наклонился – пред тобойплод яблони земнойа над тобой плоды плеяд созревшихзвездный урожай, Его свершенье.Небесный сад как головокруженье,как лейка над родимым садомИ электрическим разрядомСтекает звездный токИ тот ростокТрепещущий,Ты сам…Разностопный стих, сегодня чаще ассоциируемый с раешником, Стрелкову удается вернуть к торжественности, привив к нему пафос XVIII века – в том его изводе, который в современной поэзии, о XVIII столетии вспоминающей редко, ни у кого, кроме Стрелкова, не встречается. Речь идет о рационализме, о благодарной уверенности в неслучайности и вымеренности всего в мире. Это ощущение можно уловить, например, в стихотворении «Мысль», которое следует за идеей Алексея Хомякова о человеческом разуме, устроенном в согласии со «всесущим разумом». К Хомякову в этой книге восходит несколько стихотворений-стилизаций. Впрочем, чуткий мозг, работающий со знаковыми системами, может счесть сигналами не только старые стихотворения, но и все что угодно: фотохронику солнечного затмения 1887 года, погодные предзнаменования, полет птиц, амплитуду колебаний крыл насекомых. Собственно, амплитуда – важное для нас слово. Полюса-ориентиры, к которым тяготеет – по крайней мере, в этой книге – поэзия Стрелкова, заданы, с одной стороны, ломоносовской традицией научных стихов, с другой – дерзкой «естественной мыслью» Хлебникова и Заболоцкого.
Окрестный воздух был жуком.И мухой дрозофилой – времяИ перекручена жгутомМолекула растила семя.Пейзаж, рисуемый назывными или нераспространенными предложениями, в этой книге временами напоминает инвентарь, которому проводится смотр; взгляд в сторону – инструменты оживают, как щипцы для орехов в стихотворении Лира/Маршака, обрастают собственными эпитетами («Майский стих крылат / и ветренен. / Облакат / и тенен»). Обычно, впрочем, инструменты разложены строго – но строгость искупается прихотливостью их самих; их фонетической прецизией. После долгой подготовки произвести нечто моментальное – подход, который роднит поэта Стрелкова с его героями, учеными прошлого, например с изобретателем радио Поповым: он выведен в этой книге в роли фотографа. Одно из «пейзажных» стихотворений очень характерно называется: «Наблюдение»; здесь много любовных наблюдений – особенно над миром реки, ее видами и звуками, кораблями и бакенами.
Не следует, впрочем, думать, что перед нами благодушная книга – безоговорочный панегирик «доброму зерну науки» и технологиям со вкраплениями «пейзажной лирики». У науки и технологий – и у той же фотографии – есть обратная сторона. Под фотографическим негативом можно увидеть «фоторентген мощей», будто бы просвеченный радиацией в Сарове, где производили ядерное оружие. Стоит упомянуть, что эти стихи («РДС-Бездна») – своего рода экспликация к визуальной работе, инсталляции Стрелкова «Третья
