Краткая история Русского Флота - Феодосий Веселаго

При тогдашнем космополитическом направлении к старым русским морякам, составлявшим славу нашего флота, относились иногда более чем равнодушно. Вот каково, например, было положение знаменитого победителя турок и французов адмирала Ушакова во время управления морским министерством Чичагова. По возвращении из Корфинской экспедиции Ушаков переведен был в Балтийский флот и назначен главным командиром гребного флота и начальником флотских команд в Петербурге. Оскорбленный незаслуженным невниманием, он в 1806 году просил увольнения от службы «по причине душевной и телесной болезни» и в этом прошении между прочим писал: «не прошу я награды знатных имений, высокославными предками вашими (Екатериной II или Павлом) за службу мою мне обещанных; удостой, всемилостивейший государь, тем, что от высочайшей щедроты вашей определено будет».

Такое отношение высших властей к боевым героям, славным представителям нашего флота, не могло не отзываться на всей массе моряков, обидное невнимание к которым и предпочтение им служащих других ведомств выражалось тогда при самых разнообразных обстоятельствах. Например, в 1809 году главный командир Свеаборгского порта вице–адмирал Данилов доносил, что комендант крепости генерал–майор Бельгард, подчиненный ему, как военному губернатору, оказывает неповиновение. На сообщение об этом Чичагова граф Аракчеев уведомил, что на всеподданнейшем докладе об этом донесении последовала резолюция: «Уверен, что вновь назначенный командир порта будет уметь содержать в своей команде Бельгарда». Другой случай: при открытии в Петербурге нового биржевого здания, где присутствовали высочайшие особы, высшие сановники и другие знатные особы, из Адмиралтейств–коллегий взяты были только флаги для украшения зала, а даже старшие морские чины не удостоились приглашения, что очень удивило иностранцев, понимавших значение военного флота для морской торговли. Главным виновником подобных тяжелых для флота случайностей, конечно, является лицо, стоявшее во главе морского ведомства и не сумевшее или не позаботившееся держать на должной высоте значение службы, которой он был представителем.

Нелегко было также природным русским флагманам и капитанам видеть, даже в своем ведомстве, предпочтение, отдаваемое иностранцам. Одним из выдающихся примеров в этом отношении было постоянное, многолетнее назначение адмирала Кроуна начальником небольшого отряда судов, ежегодно выходивших в практическое плавание. В таком назначении престарелого, заслуженного боевого адмирала не было никакой необходимости, особенно в то время, когда все остальные флагманы оставались на берегу почти без дела. При отправлении в 1824 году отряда из четырех судов в Ботнический залив начальником назначен был англичанин же, капитан 2 ранга Бортвиг, молодым офицером отличившийся своей храбростью в конце XVIII века, но во время последнего назначения своего уже известный более по своей невоздержной жизни. Держались на службе и такие офицеры, как англичанин капитан–командор Монк. Когда ему в 1821 году пришлось начальствовать отрядом судов, отправлявшихся из Архангельска в Кронштадт, то, по неспособности его, отряд поручили вести капитану 2 ранга Певцову; а Монк, приехав к Кронштадт берегом, там вступил опять в командование своим экипажем. Впрочем, тогда вредная снисходительность начальства распространялась иногда и на русских. В 1816 году, также перед выходом из Архангельска отряда судов под начальством капитан–командора Мачакова, один из подчиненных ему судовых командиров, капитан 1 ранга Ртищев, поссорясь с Мачаковым, вышел из его повиновения и, самовольно отделясь от отряда, пришел в Кронштадт один. Получив жалобу Мачакова, Траверсе кончил дело тем, что заставил его помириться с Ртищевым. Другой случай: капитан 1 ранга Роде, уволенный от службы «за разные противозаконные поступки», через несколько лет, уже при управлении Моллера министерством, был принят вновь, но с таким предписанием: «строго смотреть за его поведением, и должности возлагать на него с осмотрительностью». Подобные примеры, далеко не единичные, прямо подрывали дисциплину и безотрадно угнетали общий дух служащих добросовестно.

Контр–адмирал Антон Васильевич Моллер был опытный моряк, имевший разнообразную служебную деятельность. Он много плавал в наших и заграничных водах; в 1791 году участвовал в военных действиях в Каспийском море у города Баку, в 1799 году, командуя кораблем Мстислав, находился при взятии голландского флота у острова Текселя и в 1812 году, командуя отрядом гребной флотилии, очистил от французов реку Аа и город Митаву, командовал отрядами судов корабельного флота на переходах из Архангельска в Ревель и из Кронштадта в Кадикс и легкой эскадрой между Кронштадтом и Петербургом; занимал должность директора Кронштадтского порта и штурманского училища и управлял экспедицией по устройству Ревельского порта и гавани.

Вступив по болезни Траверсе в управление министерством, Моллер действительно не выказал деятельности, требуемой тогдашним состоянием флота. Он не имел сил, а может быть и возможности, серьезно приняться за энергичное поднятие флота и за ослабление беспорядков и злоупотреблений, глубоко укоренившихся в морской администрации. Поэтому, несмотря на некоторые частные исправления, в общем состоянии флота и всего морского ведомства все оставалось в таком же жалком положении, в каком было при Траверсе. Время управления Траверсе и Моллера было временем упадка флота. Среди морского общества того времени небольшое число развитых и образованных офицеров вполне понимало печальное состояние своей службы и горячо желало ее поднятия; остальная же масса, как говорится, «плыла по течению» и, временно возмущаясь каким–нибудь особенно тяжелым явлением, вообще была даже довольна существовавшим спокойствием. Благодушная снисходительность или, вернее, служебная беззаботность, спускавшаяся сверху вниз, с любовью усваивалась большинством служащих, входила в привычку и прочно прививалась к жизни, а тогдашняя жизнь в портах часто совершенно расходилась с требованиями службы.

При постоянных местах зимовки экипажей и малом числе судов, выходящих в плавание, большая часть офицеров круглый год, зиму и лето, проводила в том же портовом городе, а некоторые на летнее время назначались на брантвахту, стоящую на его же рейде. Находившееся во временном отделении от флота небольшое число офицеров, командовавших финляндскими таможенными яхтами и судами Новгородского военного поселения и плававших в шхерах и по озеру Ильменю, также имели постоянные места зимовки, в Финляндии и Новгородской губернии. При таком неизменном местопребывании всякий, особенно семейный, офицер старался устроиться по возможности оседлым образом. Заводили собственные дома, мызы с садами и огородами, в которых матросы исполняли должности садовников, огородников, всяких мастеровых и занимались всеми хозяйственными работами, как крепостные люди. При тогдашней служебной патриархальности никому не казался странным, например, такой обычай: в финляндских портах, когда на пустынных островах шхер наступало время сбора разных ягод и грибов, на каждую семью или на две офицеров или чиновников от порта отпускался барказ с гребцами. Заботливые хозяйки нагружали его кадками, ведрами и пр. для помещения ожидаемых продуктов. Дня через два или три барказ возвращался с обильным сбором, матросы получали небольшое вознаграждение, а заготовленные впрок в разных видах грибы и ягоды в продолжение целой зимы служили большим подспорьем незатейливому столу служащего. Из казенных портовых магазинов, за самую сходную цену, легко можно было приобретать все нужное для дома и хозяйства, и в Кронштадте в редком доме не встречались вещи с казенным клеймом. При взглядах того времени, для жителей города почти терялось отличие казенного от собственного. Но подобные злоупотребления были вообще мелочные; в значительных же размерах они производились немногими лицами, особено склонными к подобным низким операциям и имевшими по служебному положению своему к этому возможность. Например, никого не удивляло, что в Кронштадте на видном месте города смотритель госпиталя, получающий ничтожное жалованье, возводил большой дом и ряд лавок, что дом корабельного мастера был построен из мачтовых деревьев или когда проходившие финляндскими шхерами транспорты выдерживали такие штормы, что лишались не только значительной части своих парусов и такелажа, но даже верпов и якорей, которые в действительности были распроданы на купеческие суда. Офицеры, склонные к коммерческим оборотам, назначенные на построенные в Архангельске суда, собирали там тяжеловесные чистой меди екатерининские пятаки, которые в Копенгагене принимались вдвое дороже их номинальной ценности. Там покупали на них ром и, провезя его контрабандой в Кронштадт, продавали с выгодой. Ловкий же провоз контрабанды считался тогда не позорным делом, а молодеческим.