Бессмертный - Трейси Слэттон

Я въехал в город вместе со средним звеном войск, и разрушения, представшие моим глазам, потрясли меня до глубины моего существа. Из домов и лавок рвалось алое, рыжее, синее пламя. Улицы были завалены пожитками, выброшенными из окон: порубленной мебелью, черепками посуды, разорванной одеждой, разбитыми флакончиками от духов, пролитыми бочками вина и перевернутыми кувшинами с оливковым маслом, из которых масло сочилось прямо на мостовую. Скотину повыгоняли из стойл и сараев. Лошади, свиньи, овцы, козы, коровы и цыплята с ржанием, хрюканьем, блеянием, мычанием и кудахтаньем бродили по улицам. Кондотьеры с обеих сторон озверели: они взламывали двери, закалывали безоружных людей, гонялись за женщинами, выносили ценности. Солдаты прочесывали улицы города, снаружи били стекла копьями и мечами, а изнутри вышвыривали тяжелые глиняные горшки и мебель. Они смеялись и ревели, как животные, их крики заглушали грохот выламываемых дверей, треск щепок, шипение огня и стоны женщин, вопли стариков и пронзительный визг детей. Они выносили кувшины с вином из таверн и жилых домов, осушали их и запускали кувшинами в бегущих вольтерран. Я увидел, как три кондотьера гнались по переулку за девочкой, спрыгнул с Джинори и кинулся следом. Переулок заканчивался извилистым лабиринтом меньших переулков, и я увидел, как один из кондотьеров отстал от остальных и схватил за волосы съежившуюся женщину. Тогда я выхватил меч и вонзил ему в основание шеи. Кондотьер беззвучно рухнул на землю, а женщина вцепилась мне в колени, лопоча что-то бессвязное.

— Прячьтесь! — сказал я ей, это было все, что я мог для нее сделать, а сам бросился разыскивать девочку.

Я добежал до конца переулка и увидел за поворотом тупик. Я повернул обратно и, чертыхаясь, свернул в другой, потом в третий. Наконец, упершись в каменную стену какого-то дворца, я увидел двух оставшихся кондотьеров. Но было слишком поздно. Один мерзавец с грубым гоготом уже натягивал штаны, в то время как другой, спустив штаны до щиколоток и обнажив волосатые ляжки, встал на колени. Из-под него торчали длинные ноги девочки. Он похохатывал, размахивая окровавленным кинжалом. Похоже, насиловать он ее уже закончил и теперь забавлялся тем, что резал тело девушки коротким клинком. Не долго думая, я кинулся на него, взмахнув мечом. Крутанувшись всем туловищем, я снес ему голову с плеч одним широким взмахом. Голова покатилась в канаву, и из обезглавленного тела, упавшего на девочку, хлынула багровая кровь. Другой кондотьер орал, пытаясь вытащить меч, и я выпустил из него кишки, как потроха из рыбы. Я повернулся к девочке. Она не издавала никаких звуков, и я испугался, что она мертва, но, когда стащил с нее мертвое тело, она села сама. Платье на ней было изодрано, юбка оторвана.

Девочка была перемазана кровью, и не только, и кондотьеры вырезали глубокую метку у нее на бедре, похожую на крест. Она обратила на меня измученное, заплаканное лицо, и я с трудом поверил, что можно быть такой прекрасной. Ей было всего лет двенадцать, у нее было тонкое личико сердечком, высокие скулы, большие глаза с золотистыми крапинками, в которых горел ужас, крупный рот с алыми губками, открытый в безмолвном крике. Видя, как я на нее смотрю, она выхватила кинжал из руки обезглавленного солдата. Я понял, что она хочет наложить на себя руки, и вырвал у нее нож.

— Дай мне умереть! — сквозь слезы взмолилась она, но даже этот измученный голос был мелодичен и красив.

— Нет, нет! — воскликнул я. — Ты должна жить! Ты будешь жить! Ты это переживешь! Тебе кажется, что это конец, но это не так! Ты выживешь!

— Я не заслуживаю жизни. Теперь я ничто! — рыдала она. — Хуже дерьма!

— Прекрати! — сердито ответил я. — Ты жива, а сегодня многие погибнут. Ты нужна своему городу. Ты нужна своей семье. — Я пошарил глазами в поисках остатков юбки, нашел и оторвал от нее несколько длинных полос. — У тебя глубокая рана, но не очень опасная. Я перевяжу ее. В следующие дни следи, чтобы не было заражения.

— Какие еще могут быть следующие дни? — вскрикнула она.

— Они просто будут, жизнь продолжается, — ответил я и заботливо посмотрел на нее. — Прячься. Пойду посмотрю, нет ли еще детей, которым нужно помочь.

— А вы разве не из кондотьеров? — робко прошептала она.

Я помотал головой, и слезы закапали по юному прелестному личику.

— Другие дети… да… Им тоже нужна помощь. Я пойду с вами…

— Нет! Ты должна спрятаться. Сейчас ты никому не можешь помочь, а если не спрячешься, то сама пострадаешь. Не попадайся никому на глаза. Спрячься в переулке или в канаве, только не в здании. Их поджигают.

Нарвав полос, я набрал в грудь воздуха и осторожно взялся за ее бедро. Я закрыл глаза и расслабился, надеясь осуществить исцеление, отдаваясь жалости к этому ребенку. И оно пришло: консоламентум, теплым сладким потоком, как родниковая вода, омыл мое сердце и полился из рук. Я выдохнул и выпустил его. Девочка замолкла и перестала плакать. Когда поток иссяк, я перевязал ей ногу.

— Будет больно, но я хочу остановить кровотечение.

— Какая разница, что со мной будет, — тихо произнесла она. — Кажется, они убили моего отца. Они смеялись. Он лежал на полу, у него были такие пустые глаза. И у меня никого не осталось, никого! Никто не даст мне приданое, и я никогда не выйду замуж, да и кто же вообще захочет на мне жениться? Меня замарали, обесчестили!

— Не надо так думать, — сиплым голосом ответил я, затягивая потуже импровизированную повязку.

— Моя жизнь ничего не значит. Родителей нет, и это было так больно, то, что они со мной сделали!

Она сжала худенькие плечи и обхватила голову руками. У нее была густая копна мягких черных волос, но, когда она повернула голову и на нее упал свет, я увидел, что они совсем не черные. Ее волосы были каштанового цвета, в котором перемешались разные оттенки: яркая рыжина, умбра, черный цвет и даже золотые прядки. Я никогда не видел ничего подобного.

— Что будет значить твоя жизнь, зависит от тебя, — горячо воскликнул я. — Что бы с тобой ни сделали, ты выше этого! Здесь, в Вольтерре будет много работы по восстановлению города. Нужно помогать другим детям и женщинам. Думай о деле, которое нужно сделать! И ты сможешь забыть!

Она кивнула, но на ее восковом лице было написано такое страдание, что я сомневался, слышит ли она меня вообще. Я закончил свое дело и двинулся от нее.

— А теперь иди. Спрячься где-нибудь в безопасном месте. Ты же найдешь, где спрятаться в городе, дети знают такие места. И ни в коем случае не выходи, пока не услышишь, что кондотьеры покидают Вольтерру!

Она кивнула и поднялась на четвереньки, а потом встала. Ее качнуло, потом она посмотрела вниз и прикрылась руками. Я снял свою темно-синюю тунику и отдал ей. Она чуть повеселела и натянула тунику через голову.