Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана - Джеймс Мориер

Русский литературовед начала века – Тиандер, отражая мнение современных ему английских историков литературы, назвал роман Мориера рядом с такими «ориентальными» романами, как произведения Томаса Хопа «Анастазий, или Воспоминания современного грека» (1819) и Эдуарда Джона Трелоней «Приключения младшего сына» (1831), и писал: «Все эти романы возвращаются к старой форме романа приключений, и единственная их ценность заключается в более или менее верном изображении нравов Востока».

Итак, если соотнести роман Мориера с английским литературным процессом, можно прийти к заключению, что он занял в ней скромное место в ряду развлекательной прозы с ориентальной направленностью (в большой мере, в духе Т.Мура), причём автор сумел воспринять многие положительные достижения как просветительского реалистического романа, так и романтического приключенческого романа.

Соотнесём, однако, роман с исторической действительностью и литературой Персии.

В начале XIX века в Персии, в обстановке застоявшегося средневековья, установилась власть новой династии Каджаров, продержавшаяся до 1921 года – 125 лет с лишком. Происходило это так. В 1794 году Ага Мухаммед-хан, из рода Каджаров, побив других ханов-соперников, занял шахский престол, после чего захватил Хорасан, совершил «удачный» набег на Грузию и продолжал бы процветать, если бы не был убит в 1797 году. На престол вступил более удачливый Фатх-Али-шах, который, процарствовав до 1834 года, сумел умереть своей смертью. Вначале его делами продолжал заправлять главный везир, могучий временщик, человек коварный, жестокий и ловкий, пока в 1808 году не был обвинён другими временщиками в растрате казны. Ему выкололи глаза, отрезали язык, и вскоре он умер. Царствование продолжалось, временщики между собой дрались, духовные отцы разрешали все вопросы по «воле аллаха», народ, верноподданные «райаты» трудились, платили бесконечные налоги, подати и сборы и безмолвствовали. Прорехи феодальной раздробленности были кой-как залатаны, культура переживала такой упадок, что не требовала расходов на своё развитие, и казна, несмотря на непрекращающиеся казнокрадство и расточительность, богатела за счёт ограбления всех слоёв населения и потока взяток, к которым позже присоединился подкуп шаха со стороны соперничавших иностранных держав. Эта обстановка неограниченной восточной деспотии и произвола броскими мазками и обрисована в романе, через изображение жизненной судьбы сына брадобрея из Исфагана, проныры Хаджи-Бабы. В момент своего появления – на английском языке, а затем во французском переводе – книга ещё не могла найти в Персии своего читателя; такового попросту ещё не было тогда. Однако жизнь требовала своего соприкосновения с Европой, что приводило к усилению зависимости, но вместе с тем вызывало в господствующей верхушке, среди наиболее дальновидных людей, стремление к «европеизации». Великий везир Каем-Макам, человек просвещённый и умный, начал проведение некоторых верхушечных реформ. Это длилось до 1835 года, когда он был удушен по приказу нового шаха Мухаммеда (1834—1898), внука Фатх-Али-шаха. И всё же при новом везире, в 1852 году, было создано первое подобие светского высшего учебного заведения – Дар-ол-фонун (Дом наук), в котором стали готовить молодых аристократов к несению государственной службы. Для обучения требовалась литература, и в Персии начинается «эра переводов» научной и художественной литературы. Беллетристика переводится почти исключительно с французского языка: «Три мушкетёра», «Королева Марго», «Людовик XIV и XV» и «Граф Монте-Кристо» Дюма, «Робинзон Крузо» Дефо и особо отметим – «Жиль Блаз» Лссажа. Такие произведения в известной мере отвечали вкусам читателей, благодаря давнишнему существованию (с XI века) – традиционного, классического персидского плутовского романа.

Плоды просвещения не замедлили сказаться, В условиях жесточайшего произвола и реакции, в 80-е годы, сложился уже тонкий слой интеллигенции, частично европеизированной, обуреваемой идеями социально-политического прогресса. Созрел наконец и персидский читатель для «Похождений Хаджи-Бабы», появилась потребность в переводе и осмыслении его. Потребность породила такого переводчика. Им стал просвещённый, свободомыслящий исфаганец, страстный ненавистник произвола и религиозного мракобесия – мирза Хабиб.

Он в конце 80-х годов, в стамбульской эмиграции, и перевёл роман Мориера, сделав его подлинно персидским – по языку и по всему стилю изложения, придав сатирическую остроту многим благодушно-юмористическим сценам. Роман в списках был известен людям, идейно близким мирзе Хабибу Исфагани. Можно предполагать, что знакомство с персидским романом «Хаджи-Баба» оказало воздействие на Зейн-ал-Абидина из Мераги, когда он – также в эмиграции – писал свою знаменитую книгу; «Путешествие Ибрахим-бека» (первая часть вышла в 1888 г. вне Ирана, где продажа и чтение, а тем более переиздание – последнее до сих пор – были запрещены). А ведь эта книга, в которой автор в остроумных картинах обличал дикость сохранившихся обычаев и социальные пороки действительности каджарской Персии, имела огромное, революционизирующее влияние на умы не только в Персии, но и в соседних Бухарском и Хивинском ханствах и Закавказье. Вместе с вышедшим из печати в 1905 году персидским переводом романа Мориера она питала, в частности, политическую сатиру в период революции 1905—1911 годов. Обстановка в Персии при последних Каджарах, в начале XX века, настолько походила на обстановку начала XIX века, при первых Каджарах, что роман о Хаджи-Бабе оставался злободневным и приобрёл наконец широкие круги читателей на родине не Мориера, а исфаганского плута.

Но если воспринять «Похождения» не как развлекательное чтиво, а как значительную сатиру весьма прогрессивного характера, то возникает одно сомнение. Герой «Похождений» Хаджи-Баба – плут, пройдоха, не гнушающийся должностью шахского урядника, короче – «злодей», автор «Похождений» – колониальный чиновник, прожжённый дипломат, то есть не меньший «злодей», а созданный им роман – положительное, социально-прогрессивное произведение. Возможно ли это: совместные ли вещи «гений» и «злодейство»?

Начнём с Хаджи-Бабы. Такой ли уж он злодей, этот сын брадобрея, плебей, увлечённый – по собственному признанию – всю жизнь поисками счастья?

Хаджи-Баба живёт в обществе, где люди делятся на «секущих» и «секуемых». Не по злой воле, и как он сам выражается, «вынужденно», чтобы не быть стёртым и превращённым в «ничто», он хватается за профессию разбойника или урядника. «Я сам был уже теперь «некто», – обнаруживает он, – перешёл из разряду битых в грозное сословие бьющих… и ожидал только случаю доказать роду человеческому моё полицейское к нему расположение».