Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да ты уже садись, орёл. – улыбался отец. – Куда столько набрал-то? Ну, съедим. Выпьем. А как пойдем потом? Мы уже и так почти недвижимое имущество.
Я сел и стал открывать бутылки. Сначала всего три. И вот пока я это делал, вспоминая детали банного удовольствия, Шурик мой дорогой добил меня контрольным выстрелом из своего необъятного портфеля. Он сунул в глубину его огромную свою ладонь и достал в серой пропитавшейся маслом бумаге … Нет, вы все сейчас упадёте в обморок! Гарантирую! Потому что в бумаге этой была моя любимая, обожаемая, бесценная свежая халва.
– Ё! – одной буквой выразил я все свои потрясающие эмоции и морда моя, похоже, заимела такой идиотский от радости вид, что Шурик испугался и немедленно обосновал появление халвы.
– Мы же договорились вчера, что победитель социалистического соревнования на картошке получает приз: килограмм халвы помимо лимонада. Помнишь или отшибла тебе банька память?
– Ё!– ещё раз вылетела из меня буря восторга. – Конечно, помню! А я разве выиграл?
– А кто ж по-твоему? – засмеялся батя. – Мы вон скопытились. Упали, силы ушли из нас. За тобой же не угонишься. Так что, победил ты. Тебе и халва!
– А ножик есть? – спросил я машинально.
– Вот, – Шурик протянул мне большой складной нож, совсем не похожий на перочинный.
Я взял нож, тщательно отмерил и вонзил его ровно в то место, где кусок делится на две одинаковых доли. Разрезал легко. Вышло два килограммовых куска.
– Победителю, договаривались мы, будет приз – один килограмм халвы, – Второй кусок, разорвав напополам бумагу, я подвинул между отцом и Шуриком.
Они оба привстали и молча пожали мне руку. Сели и Шурик сказал тихо, чтобы я не слышал. Но я-то слышал. Слух у меня – во какой!
– Мужчина растет, – сказал брат батин.
– Поживём – увидим, – Отец разлил в стаканы лимонад и откусил от пирожного. – Но, похоже, ты, Шурец, прав. Оно и нормально.
И мы стали есть, пить, разговаривать про всякую чепуху. Не помню о чем. Но было весело.
И через два часа мы опустошили стол, да пошли домой.
– Заночую у вас? – Спросил отца Шурик. – Во Владимировку уже не доеду. Устал. Да и поздно.
– Останься! – Закричал я. – Поболтаем ещё. Ты мне про электричество расскажешь. А то я путаю эти вольты, ватты, амперы и омы.
– Конечно, оставайся. Куда сейчас ехать? Поздно уже.
И мы пошли молча. Каждый о своем думал.
Я думал о том, что подслушал, когда Шурик шептался с отцом за столом в бане. Может, и вправду я потихоньку превращаюсь из мальчика в мужчину?
Не будут же взрослые такими серьёзными словами попусту трепаться.
И стало мне так хорошо! Как бывает только тогда, когда человек счастлив.
А я-то был не просто счастлив.
Я был счастливее всех. Точно!
Глава двадцать пятая
Дольше всего дни тянутся всего два раза за весь год. Первый – это когда заклинивает последние две недели перед концом учебного года. Я даже у физика нашего Бориса Дмитриевича спросил: – А может такое быть, чтобы в сутках так и оставалось двадцать четыре часа, а время всё равно затормозилось? Медленнее стало от утра к ночи двигаться. Вот в мае такое бывает. В самом конце. Вот прямо нутром чувствуешь, что не так как-то оно идёт. Думаешь при этом медленнее, ешь врастяжку, от дома до школы идешь как будто часа три. Что за явление такое физическое? Возможно, ещё необъясненное наукой.
– Бывает такое, да, – физик сел на учительский стол. Он всегда туда присаживался, когда в голове у него закручивался оригинальный ответ. – Причем именно в мае, верно. Когда до каникул пара недель остаётся. У меня такая же штука. Один в один. Вы мне за учебный год так осточертеваете, такая у меня грусть от вас, недоумков, что я этих каникул жду больше, чем зарплату последнюю. А она не просто получка, а с премиальными за год безупречной работы над вашими безмозглыми умами и убогими знаниями.
Есть такой закон в физике. Первый закон Ньютона. Его еще называют закон инерции. Он так объясняет: "Всякое тело пребывает в состоянии покоя или прямолинейного равномерного движения до тех пор, пока действующие на него силы не изменят это состояние". Вот на нас с вами сейчас действует сила огромного желания побыстрее соскочить в отпуск. Это я про себя. А вас вышибает из состояния покоя нетерпячка поскорее свалить на каникулы. Поэтому и сами мы, и в головах у нас с вами время движется не прямолинейно и не равномерно. Очень сильно давит на нас желание побыстрее друг от друга подальше разбежаться до сентября. Я понятно объяснил?
Никто, конечно, вместе со мной ничего толком не понял. Но было ясно, что я не ошибся, раз уж и у физика время замедлилось.
Второй раз затормаживает время примерно за месяц до дня рождения. Тут такое грандиозное подгребает событие: на год приблизиться к взрослому возрасту. А тянется перед ним время как больное на все ноги. Как не интересное кино, с которого не уходишь от жадности. Деньги заплатил ведь. И сидишь, ждешь, перебирая ногами, когда наконец появятся два слова: «Конец фильма».
Так вот, школьная канитель только потянулась полтора месяца назад в шестьдесят втором. А день рождения у меня девятнадцатого октября. Тринадцать лет близилось. Но так медленно, будто кто-то очень хотел, чтобы я не рос, а так и замер шкетом двенадцатилетним. И этот кто-то силу и власть над природой имел могучую. Явно не простой человек. Колдун или Господь бог. Потому, что я в него не сильно верил. Вот он и наказывал меня за недоверие. Время мне замедлял перед каждым днём рождения. А как я его ждал всегда. Не из-за подарков. А только ради того, чтобы мозг отметил: «Всё, ты ещё теснее приблизился к взрослым. Скоро уже будешь в их рядах. Скоро!»
Ну, скоро – не скоро, а неделя оставалась до девятнадцатого.
***
Октябрь шестьдесят второго в Кустанае был тёплым. Бабье лето, что ли, затянулось? Или природа просто растерялась, перепутала тепло с прохладой и не знала пока, как всё расставить по местам.
А мы в тёплый денёк после уроков сидели с дружками во дворе нашем возле палисадника, где за штакетником донашивала свои желтые листья наша с бабушкой березка, бархатцы, цветущие обычно до снега, и бессмертники. Почти картонные цветы, крепкие и красивые. Говорили мы с пацанами о высоком. О космосе, который открылся всем внезапно и стал не просто модным, а родным и близким. Так стало после четвертого октября пятьдесят седьмого года. Вот
